Старая женщина не спала. Ева натолкла порея, выжала из него сок, сумела ложкой влить его ей в рот.
Но крепкий напиток вытек обратно. "На его пути большая опухоль, – подумала Ева. – А что мне делать, когда она не сможет принять и воду с опиумом?"
Вскоре краска вернулась на щеки старой женщины, она смогла присесть, немного поговорить с Летой, со своим мужем. Ева слышала их разговор из внешней комнаты и думала: "Как странно, утешает-то она".
Тщательно обдумав слова, она вошла к ним:
– Я хочу, чтобы ты осталась здесь, Аня. Мы сделаем все, чтобы тебе было хорошо, насколько это возможно.
Аня кивнула: да, она согласна.
– Спасибо, – сказала она.
Эмер вздохнул, ему надо было возвращаться на стойбище, к стаду, пришла пора перегонять его на зимнее пастбище. Он вернется весной и заберет жену.
– Тогда ты выздоровеешь, Аня, весной.
Аня опять кивнула, улыбнулась в утешение:
– Конечно, Эмер, мы увидимся весной.
"Она знает, – подумала Ева. – Она как-то знает, что для нее уже не будет никакой весны". Потом они остались одни, Эмер и Аня. Слова у них друг для друга были, но существовало ли что-нибудь большее, думала Ева, вспоминая слова Ани: "Я была старшей женой, а это было не так легко…"
Прощаясь с Эмером, собравшимся в обратный путь, Ева испытывала какую-то неловкость, она не могла найти прежней доверительности. "Он возвращается с облегчением, – думала она. – К более молодым женам". И Ева опустила глаза, чтобы скрыть гнев, накатывавшийся на нее. Вернувшись в пещеру, она встретилась с глазами Леты, полными злобы и горечи.
Между женщинами завязался разговор. Аня тоже принимала в нем участие, большей частью слушая, но время от времени задавая вопросы.
Несмотря на скорбь, Лета радостно говорила о своем замужестве, о новой жизни здесь, о Каине и о той атмосфере добра, в которую она попала.
– Каин не такой, как мужчины у нас, мама. Он понимает гораздо больше.
Аня кивнула, Ева рассмеялась немного смущенно, сказала:
– Аня, мы должны как-нибудь покормить тебя, а то ты совсем усохнешь. Хотя бы теплой воды с молоком, как ты думаешь?
– Попробуем, – ответила Аня.
Лета поспешила за горшком с медом; маленькими порциями, капля за каплей они влили в нее сладкий напиток. Это заняло много времени. Ане удалось удержать напиток в себе, и Ева решила в дальнейшем смешивать его с валерианой, успокаивающей и дающей сон.
А капли опиума пригодятся на более трудные времена.
"И опять мне придется встретиться со смертью, – думала Ева в тот вечер. – Теперь я никогда больше не буду бояться момента, когда она придет за мной, не внезапно и против всякого разума, как за моими детьми, умершими неожиданно и непредвиденно. А за мной сюда, в пещеру, однажды придет эта незнакомка, но я не боюсь ее. Мне печально, но не страшно".
На рассвете следующего дня, пока старая женщина еще спала под воздействием опиума, она шепотом спросила Лету:
– Ты боишься, девочка?
– Нет. – Лета покачала головой. – Я всегда знала, что смерть однажды придет к каждому из нас. Я видела, как многие умирали.
Ева поразилась: как она умна, как не похожа на других.
Лета прошептала:
– Но мне ее жаль, я хотела бы, чтобы она еще пожила. Увидела бы моего сына. Это так много для нее значило бы.
– Что ты имеешь в виду?
– У мамы не было сына, только три дочери. Из-за этого она вынесла немало презрения. Хотя она и первая жена Эмера, но никогда не пользовалась истинным уважением: ей всегда приходилось выхаживать детей других жен и прислуживать тем, кто рожал сыновей.
Лета заплакала, голос ее повысился.
– Я мечтала приехать однажды на стойбище с сыном и положить его на руки отцу и тем самым вернуть маме уважение.
Во сне Аня беспокойно задвигалась. Ева обняла девочку, стала утешать, разделяя ее горе, но сама почувствовала ту же боль и разозлилась: проклятие, какие глупости.
Лете передалось настроение свекрови, и она тоже, встретив ее взгляд, разозлилась: все это глупости. Здесь, у Каина и Евы, взгляды совсем другие, здесь уважаема и та, что родила дочь. Каин почитает лишь одного человека: свою мать. И когда Лета говорила с ним о сыне, которого собиралась родить, он рассмеялся и сказал: "Лучше девочку, как ты".
Лета смотрела на тонкое лицо матери, шептала:
– Было бы легче перенести скорбь, если бы я знала, что она была счастлива.
Ева продолжала держать Лету в своих объятиях.
– Важно не счастье, теперь ты это знаешь. Важно отвечать самому за себя.
Еве казалось, что сказала она самоочевидное, но слова эти действительно принесли утешение. Девочка кивнула, выпрямилась.
– Маме не в чем раскаиваться, – сказала она. – У нее хватало и времени, и забот, и песен, и сказок для всех на стойбище.
Но мысленно Ева была уже где-то далеко, ощупью и с удивлением она блуждала вокруг нового для себя открытия: у девочки нет страха перед смертью. А что думала она сама еще вчера вечером: нет, не боялась, только печалилась.
И вдруг нашла взаимосвязь: нет страха там, где есть скорбь. Страх и любовь несовместимы. Они исключают друг друга.
Неужели это правда? Неужели, когда любишь, ничего не боишься, даже смерти?
Нам кажется, что мы боимся за своих детей из любви к ним, что от любви возникает беспокойство. Но может быть, беспокойство возникает из-за опасения потери чего-то? Мы боимся не за другого, а за себя? Боимся собственной боли…
Аня должна умереть. А что будет с их любовью к ней?…
И Ева подумала об Авеле. Но ей больше не удавалось вызвать в себе его образ ни когда он был маленьким, ни когда его руки обнимали ее шею. Даже когда он, уже совсем юноша, ходил здесь по полям всего полтора года назад. И этого она не видела ясно своим внутренним зрением.
Но чувство, что мальчик уже мертв, оставалось, накатывалось изнутри, цельное и неизменное.
Ощущение это было таким сильным, что Ева должна была отправиться к яблоням. Прижавшись лбом к стволу самой крупной из них, она вновь попыталась вызвать разговор:
– Где же искать мне помощи?
– В жизни без страха и стен.
– А что же защитит саму жизнь?
– Любовь. Если ты любишь, бояться нечего.
Сегодня она наконец-то поняла. По крайней мере, она получила лучик от того, что тот имел в виду.
Глава двадцать девятая
Чуть позже она направилась к пастбищу, к Адаму. Уводя ранним утром овец, он взял с собой и ребенка, чтобы избавить женщин от лишних забот, освободить им побольше времени. Но сейчас груди Евы потяжелели, мальчик, наверное, уже капризничал от голода.
Она увидела их еще издали: мужа с ребенком на коленях и окружающих их отяжелевших беременных овец. Картина красивая, наполненная покоем. И она почувствовала нежность.
Приложив ребенка к груди, она продолжала смотреть на мужа, старого, одинокого, как ей показалось. И в ее сознании пронеслось: "Неужели я предаю его? Да. Мне надо попытаться побольше бывать с ним". "Да, но он ведь сам в себе закрывается, – подсказывала ей злоба. – Он и его проклятая торжественность".
И пока ребенок сосал, она ощущала, как гнев все больше и больше наполняет ее, и подумала: "Ну как я могла стать такой злой, так вдруг?"
Чуть позже она получила ответ: в злобе билось чувство вины. "Вина рождает гнев, съедающий любовь, – подумала она. – Так это происходит и у меня и у него. Вина и любовь не могут объединиться. Были бы у меня силы заставить его понять это". Потом посмотрела на небо, тяжелое и серое, – скоро начнется дождь.
– Как она? – со страхом в голосе спросил муж.
– Она скоро умрет. Нам не удается удержать в ней пищу, даже воду.
– Ты боишься, Ева?
– Нет, мне просто жалко ее.
И тут, обретя вновь слова, она подошла к нему, рассказала о своем открытии, как догадалась, что страх и любовь не могут поладить друг с другом, рассказала и о словах Гавриила про жизнь без страха.
– Сегодня я поняла это окончательно, – сказала она.
Адам кивнул, это помогло и ему. "Я могу добраться до него", – подумала она и продолжила:
– Мне кажется, что то же самое происходит и с чувством вины, Адам…
Но тут он вновь замкнулся, не жестко, лишь печально.
– Как бы мы могли делать добро, если бы не имели чувства вины за содеянное? – ответил он.
Ева поменяла грудь, кончалось молоко. А ребенок уже был большим, но скоро молоко будет и у овец, и, смешивая его с водой, она сможет кормить ребенка с ложечки.
Она уже пробовала давать ему отвар из желтого корня. Ему не понравилось, но придется привыкнуть.
Тщетно пыталась она возобновить разговор.
– Ты хорошо сделал, что утром взял с собой Сифа. Но ведь не из чувства вины ты сделал это?
– Нет. Ты выглядела такой усталой.
– Но не ты же виноват в моей усталости?
– Чувствую, что и я тоже.
Ева покачала головой, рассмеялась:
– Но было ведь и приятно, да?
– Да, – рассмеялся и он.
Возвращаясь вместе с ним к жилищу она приняла решение: я должна стараться больше разговаривать с ним.
Прошла неделя, трудная, изнурительная. Аня беспрестанно страдала от боли, валериана больше не усыпляла ее, глаза молили об опиуме.
– Дай ей, – молила и Лета.
– Это сократит ее жизнь, – очень нерешительно отвечала Ева.
Каин, слышавший шепот женщин, нашел слова и решение:
– Зачем говорить о жизни, если испытываешь такую боль? Дай ей опиума, мама.
На том и порешили.
Пять раз в сутки готовила Ева магический напиток и, как ни удивительно, организм Ани всегда усваивал его. Все остальное отторгалось, даже вода с медом.
Она таяла на глазах. Они по очереди дежурили возле нее, но минуты, когда Аня приходила в сознание, становились все реже и короче: она уже не могла говорить.
В одну из дождливых ночей Ева проснулась от нахлынувшего страха смерти. Началось все с мысли: "Скоро старая потеряет все – дочь, солнечный свет, будущее, внуков – всю эту прекрасную, многообразную жизнь".
Потом следующая мысль: "И ты, Ева, однажды будешь лежать вот так и терять все, что ты любила и создавала".
Аня дышала едва слышно, но ее рука, которую держала Ева, была еще теплой и изредка сжимала Евину руку, как бы говоря: я еще есть.
"Да, еще есть, но разве это бессильное и дурно пахнущее тело – ты? – думала Ева. – О, Аня, где же твои сказки и песни, все, чем ты была! Нет их, словно никогда и не было".
В этот момент Еву покинули все красивые мысли о скорби и любви. Остался лишь всеобъемлющий ужас, от которого у нее сжалось горло и пересохло во рту.
За ужасом последовала злость: проклятая сатанинская жизнь, чего ты стоишь, если заканчиваешься вот так.
"И твоя тоже такая же", – подумала она. А потом закричала:
– Я не хочу! – Холодный пот выступил у нее на лбу, побежал между грудями и по ногам. Захотелось куда-то бежать, спасаться.
Адам проснулся от крика, вошел к ним и с одного взгляда понял, что случилось. Он обнял жену, всю пылающую, обливающуюся потом и слезами. Он дал ей воды и заставил выпить.
– Вот так, вот так, – приговаривал он словно ребенку. Сердце Евы медленно вошло в обычный ритм.
– Мне нужно ненадолго выйти. Посидишь?
– Конечно.
– Я пойду к яблоням, покричу о случившемся.
– Ладно, накинь на себя одеяло.
– Спасибо, дорогой.
На дворе было холодно, она замерзла. Хорошенько закутавшись в одеяло, села прямо на землю, спиной к толстому стволу и стала ждать.
– Гавриил, – попросила она, – помоги мне.
Но Гавриил молчал; он молчал и тогда, когда холодный свет восхода крался к ней сквозь кроны деревьев.
"Мой страх так велик, что через него не пробиться", – думала она. Потом сжалась, поплотнее обтянула себя одеялом и сказала себе: усни, усни, это единственный способ уйти от всего.
Когда через какое-то время Каин пришел к ней, она беспокойно спала. Он поднял ее, отнес в свою пещеру.
– Аня, мне нужно к ней… – взмолилась она.
– Нет, там Лета, она позаботится обо всем…
– А Сиф?
– Мы дали ему воды с медом. Им занимается Адам.
Глава тридцатая
Ева проспала всю первую половину дня, а когда проснулась, остатки страха все еще гнездились под сердцем. "Страх еще может вернуться", – подумала она и почти украдкой добавила лист валерианы в утренний чай. Это помогло потрясающе быстро, и она съела кусочек хлеба, умылась и пошла к Лете.
Аня дышала учащенно, хрипела, тело ее было неподвижным. Иногда она кричала. Лета уже помыла ее, но все же зловоние заполняло комнату.
– Я больше не могу заставить ее пить опиум, – сказала девочка.
Адам пришел с Сифом. Сатана, мальчика надо же покормить. Ева приложила его к груди, он жадно поел и тут же заснул. "Валериана", – подумала Ева, но вслух ничего не сказала.
Каин взял на себя заботу о спящем мальчике. Адам должен был идти к животным.
– Аня опять кричит – от страха и от боли. Что мне делать, как дать ей опиума? Так просто она не станет пить его.
Ева побежала к озеру, чтобы сорвать соломинку, крепкую и толстую. Нашла, что искала, осторожно зажала между пальцами, чуть согнула. Лета сразу все поняла и помогала ей, держа раскрытыми челюсти старой женщины, пока Ева, набрав воду с опиумом в свой рот и вставив соломинку в горло Ани, вливала напиток прямо в глотку больной.
Все прошло благополучно, и Ева почувствовала удовлетворение. Прополоскала рот, следя за тем, чтобы не проглотить остатки жидкости. "Хватит и валерианы", – подумала она.
Вскоре Аня опять заснула, успокоившись. "Нет, я знаю лишь о собственной боли, но не знаю, боится ли она". Вторая половина дня прошла спокойно.
Лета спала, чтобы потом выдержать ночь. Ева оставалась возле Ани, но не одна, с ней был Каин, а иногда и Адам. Сиф в основном спал, просыпался лишь для приема пищи, а потом опять засыпал.
– Удивительно, – сказал Адам. – Он будто понимает, что у нас нет времени для него.
"Валериана", – думала Ева.
Ева должна спать всю ночь, решил Адам, принеся ей к вечеру еду. Лета уже проснулась, и им еще раз удалось влить опиум через соломинку.
Потом они выпроводили Еву спать в новой пещере с Адамом и малышом. А молодежь осталась возле больной.
На восходе солнца Еву разбудил Каин, тихо прикоснувшись рукой к ее лбу. Его глаза светились во мраке.
– Ты можешь прийти сейчас, мама?
– Она умирает?…
– Не знаю. Она не спит, голова ее ясная, она зовет тебя.
Ева натянула платье через голову, накинула на плечи одеяло и побежала. Шел мягкий, вкрадчивый дождь.
Аня встретила ее ясным взглядом, узнала.
– Милая Аня, – сказала Ева.
Аня улыбнулась, несмотря ни на что. И от этой улыбки разлилось свечение.
Белый покой, удивительная радость, сильная, как при свечении вокруг Сифа, когда тот родился. Все находившиеся в пещере тоже видели его.
– Я ухожу, Ева, – сказала больная. – Я хочу лишь поблагодарить и попрощаться. Я ухожу в покой и знаю: Лете хорошо будет у вас.
Ева кивнула.
– Я обещаю с любовью заботиться о ней и ее ребенке, – ответила она.
– Я знаю.
Вскоре она уснула, но тут же пробудилась, как от толчка, – без боли и с ясными глазами.
– Здесь нет ничего, чего бы стоило бояться, Ева. Здесь так светло.
Она обвела взглядом всех и все вокруг.
Потом ее челюсть отпала.
Смерть забрала Аню.
– Мама, – сказал Каин чуть позже через голову Леты, которая плакала в его объятиях. – Ты так и думала, что она скажет то же самое, что Авель сказал тебе тогда, во сне, на дереве в раю?
– Да – Ева кивнула. Она узнала эти слова.
Они одели Аню в желтое платье, сшитое Летой из новой ткани, сотканной и окрашенной ею самой в новом доме. Потом девочка сплела венок из лотосов и обвила его вокруг головы мертвой. Каин вырыл могилу рядом с могилой брата.
Белый Свет остался с ними, он просачивался в их сердца, утешая и придавая силы.
Адам говорил у могилы не голосом шамана, а собственным.
– Спасибо тебе за то, что пришла сюда к нам и умерла здесь, – сказал он. – Ты нам очень помогла, сделала так, что смерть потеряла свою власть над нами. Только Бог знает, где ты сейчас, а его знания бездонны. Когда мы думаем, что и мы знаем, то делаем это лишь от помутнения рассудка. Истинный ответ далек от нашей способности видеть и понимать…
"Это правда", – думала Ева. А вечером после похорон, уже лежа в его объятиях, она сказала:
– Спасибо за твои слова, они были прекрасны и дали такое утешение.
Он был польщен, и она почувствовала, как расслабилось его тело. Сказал:
– Видишь ли, я верю, что Бог правит всем я во все вкладывает определенный смысл. Он хотел, чтобы она умерла здесь, и этим научил тебя и меня чему-то очень важному.
– Да, – кивнув, Ева вложила свою руку в его.
– Чего ты так испугалась накануне вечером?
– Умереть и потерять все: тебя, детей, то, что мы создали здесь.
Он погладил ее по волосам:
– Да, когда-нибудь и нам будет трудно. И все же я иногда мечтаю попасть туда.
– К смерти?
– Да, там должен быть Бог, ты не веришь?
– Верю, но свечение существует и здесь. Иногда, когда мы готовы к нему, в радости, оно является и нам.
– Но почти никогда ко мне, – возразил он, и на этот раз настал ее черед погладить его по волосам.
Медленно возвращались они к будням. Сиф начал понемногу ползать. Каин и Адам валили деревья для постройки нового скотного двора. Лета и Ева пряли и ткали. Жизнь пошла своим чередом.
Как-то ночью Ева проснулась от горечи во рту и мягкого движения в животе.
"Гавриил, – подумала она, – сатана, я опять жду ребенка. И каждый раз у этого водопада".
"Девочка, – думала она, – девочка моя". И обеими руками обхватила живот.
Глава тридцать первая
Нахлынувшие чувства были так велики и так захватывающи, что она должна была разбудить Адама, рассказать ему обо всем, разделить с ним свои чувства. Он не очень-то хотел верить ей, начал защищаться.
– Это невозможно, – сказал Адам, чем невольно ранил жену в ее радости.
– А почему нет?
– Ты слишком стара, Ева, – ответил он, и она вдруг увидела, что он испугался.
К лету Ева родила девочку, боли были ужасные. Ей долго не удавалось остановить кровотечение, и какое-то время казалось, будто жизнь Евы вытекает вместе с кровью.
Сама же она, полная радости, находилась где-то в пути, в свечении.
Но когда Лета приложила к ее груди девочку, она повернулась, посмотрела в маленькое личико, увидела ястребиный нос, подумала: она мое отображение.
И уже знала: теперь надо спать и лечиться. Она еще нужна на этой земле.