И она продолжала. Сны о мертвых детях его не интересовали, но когда она поведала ему о старухе, которая была ее одногодкой и единственной, кто выжил из тех прошлых лет, он кивнул:
– Да, какое-то наказание они должны получить за свою безбожную жизнь. Они заслужили раннюю смерть.
Она не решалась протестовать.
– Продолжай.
Она рассказала о матери, он оставался спокойным, слушал внимательно. И она решилась спросить:
– Ты помнишь ее?
– Да, она была добра ко мне.
– Когда?
– Я не помню, продолжай!
Дальше уже нельзя было уклоняться, теперь ее повесть вела их прямым путем к хижине шамана, в то давно миновавшее засушливое лето. Мужчина лег, закрыл лицо руками, тело застыло в напряжении, несмотря на кажущийся покой.
Хижина, их первая встреча, разговор между шаманом и матерью, возвращение к стае – никакой реакции. Он был почти бездыханным: можно было подумать, что он спит.
Сейчас она испугалась, остаток истории был сухим и трещал как дрова: ребенок, который умер, возвращение к матери в хижину, бегство. Мальчик, стоявший там и говоривший: "Я пойду с тобой".
Весь обратный путь она несла это воспоминание, как драгоценность: этот чудный мальчик выбрал именно ее. Он отказался от всего ради их любви, так думала она тогда.
И только сейчас до нее дошел ответ на вчерашний вопрос: почему Адам не хотел помнить шамана?
Она вздрогнула, когда он вскочил на ноги быстро, как зверь, на которого напали.
– Это ты завлекла меня, – закричал он. – Все это твоя ошибка, сатанинская шлюха. Будь ты проклята, проклята!
Она тоже поднялась, открыла рот, чтобы возразить, защититься от его несправедливости. И тут он что есть силы ударил ее по лицу, она отлетела в сторону и упала плашмя, разбив о камни лицо и колени.
Потом она почувствовала, что из носа и рта течет кровь, поползла к водопаду, пытаясь отмыться.
Но кровь продолжала бежать, и она легла на землю, подумав: "Ладно, хорошо, пусть вся жизнь вытечет из меня. Сейчас все кончено. У меня нет больше сил, чтобы жить ради…"
Боль в коленях, в голове. "Все стало ошибкой, – думала она. – Сейчас я усну навсегда, тот, кто думает о смерти, получает ее".
Глава шестнадцатая
Она очнулась от того, что почувствовала: муж стоит возле нее на коленях с чистой водой, чтобы промыть раны, и с листом подорожника, таким большим и широким, что мог закрыть рот и щеки. Кровь больше не шла, но глаза открыть было невозможно. "Заплыли", – подумала Ева. Она слышала, что муж: плачет, и попыталась приподнять веки, чтобы увидеть его, но не смогла.
– Ты можешь есть? – спросил он.
Она попробовала провести языком по зубам, – они остались на месте, – кивнула. Он дал ей воды и кусочек размоченного хлеба. Она с трудом проглотила.
– Хочешь сказать что-нибудь?
Она почти незаметно покачала головой; чувствовала она себя плохо, ее тошнило. Так она пролежала целый день; муж менял повязки, прикладывая холодные как лед подорожники, намоченные под водопадом.
К вечеру опухоль чуть-чуть спала, и она смогла открыть глаза и посмотреть на мужа.
Он постарел. За один день вчерашний мальчик превратился в старого мужчину.
Потом она уснула.
На следующее утро ей стало лучше, она могла уже шевелиться. Усталые глаза мужа следили за малейшим движением ее лица.
– Ты хочешь сказать что-нибудь? – спросил он, как накануне.
Она не ответила, только подумала: "Я больше никогда ничего не скажу. Вчера я хотела умереть, от слов до дела слишком далеко".
Когда она закрыла глаза, боль в лице уменьшилась, но переселилась куда-то под сердце. К ней снова пришли дурные мысли; я хочу умереть, так почему же ты не убил меня, хотела сказать она, когда снова сможет говорить. И посмотреть на него так, чтобы он умер от стыда, этот Сатана.
Но когда она открыла глаза, то встретила его темный взгляд, полный невыносимого отчаяния. Ее охватило сострадание и нежность. Она протянула руку и положила на его ладонь. Он с благодарностью пожал.
– Прости меня, прости, – без конца повторял он одно и то же.
Слова спотыкались друг о друга, и это ее бесконечно раздражало, хотелось крикнуть: молчи, черт возьми, – и разом покончить со всем.
– Я думал ночь напролет – сказал муж. – Я теперь многое вспомнил и знаю, что остаток жизни буду вынужден прожить с чувством вины за измену. Я не хочу перекладывать ее на тебя. Я должен попытаться вспомнить, что это была не твоя ошибка, что не ты меня увлекла. – Потом настойчиво: – Ты же не умрешь из-за меня?
Она покачала головой, хотела сказать, что нет никакой вины. Но он воспринял это как обещание не умирать и постепенно успокоился.
Через какое-то время он произнес:
– Они убили шамана, да? Они сделали это?
Она кивнула, печально глядя на него. Слезы снова затуманили его взгляд, и он закрыл лицо обеими руками.
Тогда она с жутким трудом прошептала:
– Они убили и мою мать.
– О Господи, – вырвалось у него.
Немного позже она хотела еще что-то сказать, он наклонился над ней, пытаясь читать по губам.
– Они бы и нас убили, если бы мы остались. Но почему?!
Медленно доходили до него ее слова; ее разум всегда имел власть над ним. Так было и сейчас. Она видела, что он немного успокоился и тело его расслабилось.
Все же он сказал:
– Может, так было бы лучше.
И Ева почувствовала, как огромная безнадежность вчерашнего дня охватила ее и как появились безразличие и мечта о смерти…
День тянулся медленно; в основном она спала. Он менял повязки, пытался немного покормить ее. Иногда что-то говорил, и она думала: "Хорошо, что я нема и бессильна, пусть сам справляется со своими видениями".
– Я помню, – сказал он, – как шаман учил меня говорить. Названия деревьев и кустов, зверей, фруктов запоминались легко, весело. Солнце, луна, дождь, даже ветер и стороны света, откуда он приходил, – это я мог понять. Но мне было трудно осознать то, что он говорил о зле, о темных силах. Эти слова мне не давались. Я не понимал, что такое грех, – понимание его заняло много времени. Я имел обыкновение играть со своим фаллосом. "Это зло", – говорил он, и как-то мне показалось, что я понимаю: мужской член и зло – одно и то же слово. Я тоже сидел на дереве в роще и видел течку стаи. Он брал меня туда, чтобы показать мне, какое они творили зло. Потом об этом мы говорили с Богом, шаман просил Его дать мне разум не грешить.
Ева плакала с закрытыми глазами; внутренним взглядом она видела маленького мальчика, проклинала его Бога и его грех. Но в ней росло сомнение, зароненное еще ее матерью: стоило ли вообще давать стае способность размножаться? У матери были слова и любовь – дары, которыми можно пользоваться, лишь когда хочешь жить во времени.
У шамана был отвар. Зачем он был нужен им?
– Самым грешным из всех был вожак стаи, – сказал муж.
Шаман называл его Сатаной. "Этого я не знала, – подумала Ева. – Значит, старое доброе ругательство имеет происхождение. Возможно, поэтому оно так часто дает силу, наглую силу вожаку-самцу".
Теперь снова заговорил мужчина, голос его был светлее:
– Я помню, как твоя мать пришла к нам в первый раз; ты была с ней, такая маленькая… Она рассердилась на шамана и сказала: "Ты не должен учить злу, если не начнешь с добра". Сначала я испугался: еще одно непонятное слово. Но она посадила меня на колени, и мы вместе плакали. Потом она гладила мои волосы, и внутри я почувствовал тепло. "Сейчас ты чувствуешь добро". И тогда я впервые понял, как слова могут выражать невидимое.
"Мама, – подумала Ева, – может быть, через тебя я смогу добраться до него".
Словно услышав ее слова, он продолжил:
– Она была удивительная женщина, шаман боялся ее. Ее сила была больше, чем его.
Теперь Ева должна была говорить. Она жестом попросила его наклониться и прошептала:
– Мать имела в виду, что не злой тот, кто не может отличать зло от добра. Что зло может находиться лишь там, где существует добро.
Он покраснел, сказал:
– Это мне трудно понять. Когда ты была маленькой, я следил за тобой, охранял твой сон. Я знал, что люблю тебя; так я постиг, что такое любовь. Потом, когда ты вернулась и была уже большая и красивая, с высокой грудью и тонкой талией, тогда настал черед любви плотской. Проклятие! – вновь воскликнул он.
"Да заберет Сатана этого шамана", – подумала Ева, даже не шевельнувшись. Но при мысли, что случилось именно то, что должно было случиться, она стиснула зубы. Ведь Сатана забрал шамана и убил его.
Засыпая вечером, она уже знала, что желание вернуться к жизни, к борьбе возвращалось к ней. Она должна бороться за мужа, за их совместную жизнь.
Она больше не была одинока, была еще ее мать, власть над мальчиком.
В эту ночь она видела во сне ту огромную кошку возле дерева и победила ее еще раз горящими щепками.
Глава семнадцатая
На следующий день ей стало лучше, и она даже попробовала сидеть, потом ходить. Получалось неплохо.
Восход был ясным, значит, день будет теплым.
– Ты в состоянии идти? – спросил он. – Нам следовало бы вернуться домой, там остались животные.
– Но животными занимается мальчик?
– Он сбежал, – ответил муж. – Один только день оставался после того, как ты ушла.
Несмотря на солнце, Ева почувствовала ледяной холод, уверенно и быстро подумала: "Это отчаяние я приму, но не сейчас, потом".
И все же муж заметил боль в ее глазах, и в нем вновь проснулось бешенство.
– Ах вот как, тебе больно! Ты переживаешь за убийцу, ты скорбишь! А на человека, почувствовавшего свои грех и мучающегося от этого, тебе наплевать…
Теперь она наконец широко открыла рот и закричала:
– Сатана тебя возьми, я не плюю на тебя. Я люблю тебя, и ты это знаешь, проклятый лжец.
Она заметила, как он побледнел, но ей хватило мужества не останавливаться.
– Ударь меня, – кричала она, – убей! На этот раз ударь как следует, смертельно. Только благодаря твердому черепу я жива, так что такое слово, как "убийца", не для твоих уст. Каину не повезло, а тебе повезло.
"Откуда появляются слова? – думала она, удивляясь самой себе. – Смысл, истина. Ведь правда же, преступление Каина не тяжче, чем поступок Адама, но ему не повезло".
Непонятное прежде убийство брата братом стало внезапно понятным.
Мужчина, стоявший перед ней, тоже понял:
– Ты права.
От водопада долетали брызги, бушевал ветер. Она опять замерла. Заметив это, он обнял ее:
– Клянусь, никогда больше не подниму руки на тебя.
И Ева сказала то, что вновь поразило ее:
– Лучше будет, если мы перестанем обещать что-нибудь. Я тоже могу драться. Но я дерусь словами.
Впервые с того первого дня муж улыбнулся:
– Спасибо, – сказал он. – Спасибо, ты здорово сказала. Я этого не забуду.
"Он живет в прошлом и принимает обещания из будущего, – думала она. – Так я всегда делала, так учила и его. Даже сейчас, когда невыносимо трудно и когда лучше принять лишь настоящее, идти ко дну, в дерьмо, которое там есть".
Путь домой был легче, чем они думали, хотя Еве порою изменяли силы и все мучительней болели разбитые колени. Но они все равно шли, много раз останавливаясь, а последний отрезок дороги он нес ее на руках. Несмотря ни на что, возвращение домой подарило ей и небольшие радости: везде было подметено и опрятно, в горшках свежая листва, грядки обработаны и для овощей, и для лекарственных трав, тяжелело зерно на поле, яблони постукивали плодами, и голубое небо у пещеры, как всегда, оставалось спокойным.
Соблазн. Сосущее чувство жажды свободной жизни, без угрызения совести, без правил, планов, без мучительного беспокойства.
Мальчик все время напоминал ей о чем-то, о чем она не имела права мечтать. Поэтому она и гнала его от себя…
"Пути обратно нет", – сказала она Гавриилу и наконец призналась самой себе, что причиной ее скитаний было внутреннее желание вернуться к Свету. Адам это тоже знал. "Ты ведь вернешься?" – спросил он. А когда она вернулась, каковы же были его удивление и радость: "Ты вернулась".
Мальчик, ее старший сын, дорого заплатил за это сосущее желание, в котором она никогда не могла признаться самой себе. Нежность, забота полностью растрачены ею на младшего сына, совсем другого, как совсем другой была здесь и сама жизнь. Вот и он был прилежным, любил порядок, умел разговаривать.
Малыш в два года уже знал больше слов, чем старший в пять, вспомнила она. Раньше она говорила об этом очень часто и с гордостью. Как сатанински глупо: судить, осуждать, ограничивать, отталкивать одного, ставить требования перед другим.
Наконец-то она увидела и поняла: больше нет его, ее старшего мальчика.
Слишком поздно. Выносить это было трудно, труднее, чем борьбу с мужчиной. Тогда она отправилась в глубь пещеры, и, хотя солнце все еще стояло высоко в небе, разделась, и попыталась забыться сном.
Когда муж вернулся, она спала тяжело и глубоко.
Глава восемнадцатая
Наверху в горах время шло медленно, тишина замыкала их в своих объятиях. Каждый занимался своим делом, не произнося ни слова. Ей становилось все тяжелее от беспокойства за сына. А мужчину мучила вина.
Друг с другом они общались крайне редко, и то лишь большей частью чтобы поранить в очередной раз. Изредка произносились слова, чаще всего злые.
Однажды она попыталась поговорить с ним о Каине, объяснить, что сама оттолкнула мальчика от себя, что каким-то непонятным образом он напоминал ей о стае. И она в отчаянии испугалась за ребенка, выросшего без любви. Муж так и не понял ее.
Слова не доходят, думала она, зная, что многое зависело и от нее, от того, что постоянно взвешивала каждое слово и отбрасывала то, что могло раздражать его и ранить. Она так и не смогла сказать, что каким-то неведомым образом ее притягивает к стае, боясь сделать ему больно.
"Между нами нет больше единой правды, – сказала она сама себе. – Потерялось доверие".
Правду, вероятно, невозможно разделить на куски.
Стоя перед ней и наблюдая ее сомнения, муж с издевкой сказал ей:
– Скорбишь по сбежавшему сыну?
– Но это и твой сын.
– Как бы не так. Ты носила его в своем брюхе еще до нашего бегства сюда, блядь, Сатана.
У нее перехватило дыхание, и она поняла: да, возможно, это правда. Возможно, так и есть…
Наедине с утренним восходом она почувствовала, как мудрость по капле начала просачиваться в нее. Каин – дитя стаи почти во всем. Как долго Адам догадывался об этом? Тяжело же ему было носить это в себе, это-то она понимала.
И ей стало легче, а мальчик – еще нужнее. Он – дитя свободного народа со всей его силой в своей крови, он сумел бы выжить там, в дикой стае.
И еще: однажды мальчик вернется, он должен все узнать. Ее долг помочь ему понять: не он виновен в братоубийстве, это ее грех.
Нет, как же он сказал, тот мужчина у древа познания: "Божье дитя без греха. Когда вы поймете это, вы перестанете делать зло друг другу".
Как это понять теперь?
Муж вернулся с пастбища. Она заметила, что он часто возвращался рано, когда злился от непонимания чего-либо.
– А сейчас поговорим, – сказала она, накрывая на стол. – Я все-таки хочу, чтобы ты понял меня.
– Давай. – По тону голоса она поняла, что он хотел и в то же время не хотел разговора.
Я хочу, чтобы ты перестал называть меня блядью, – сказала Ева чуть задрожавшим голосом. – Ты, как и я, отлично знаешь, что У меня не было выбора, что я просто не могла не дать этому человеку изнасиловать себя.
– Да, – муж тяжело кивнул. – Я несправедлив. Я не хочу этого.
Ева облегченно заплакала, легче стало и мужу. Возникла надежда, что они еще смогут простить друг другу боль.
Потом она вновь заговорила, голос стал жестче:
– Я не хочу сделать тебе больно, но в конце концов ты должен признать, что если я блядь, то и твоя мать тоже блядь. А мужчина, которого ты называешь Сатаной и отцом Каина, вероятно, и твой отец.
Эти слова ударили больно, но он лишь заплакал. Просто упал головой на стол и залился слезами.
Ей удалось уложить его в постель, влить в рот теплой воды с медом и валерианой, удержать его руку в своей, пока он не уснул.
"Может, теперь будет легче", – подумала она.
На следующее утро он прямой дорогой ушел к своему алтарю у яблони. Но, не услышав молитв, она заволновалась, пошла посмотреть. Он молча сидел у подножия огромного дерева.
– Я теперь знаю, почему мой Бог не слушал меня, – сказал он. – Такой, как я, не может быть сыном Бога, как сказал Гавриил. Ты правильно поняла: Божьи дети – твоя мать и шаман, но не мы.
Она смотрела на игравшее в листве солнце и на красные яблоки и размышляла вслух.
– Вероятно, они собирались превратить всю стаю в Божьих детей, – сказала она. – Поэтому и жили на опушке леса.
– Да, – ответил он. – Но им этого не удалось. Им не удалось сделать этого далее с тобой и со мной.
– Не знаю, – возразила она. – Я все же встретилась с Гавриилом. И до сих пор часто слышу его голос внутри себя. Когда я говорю, я не понимаю, откуда появляются слова. Потом вдруг узнаю и хочу благодарить его.
– А что он говорит? – Голос мужа вновь обрел жизнь.
"Гавриил, помоги мне, – подумала Ева. – Ради мужа моего помоги". А потом ясным голосом:
– Он говорит, что мы все Божьи дети – и мы с тобой, и люди стаи. Никто не грешен, наш порок – злоба.
Эти слова проникли в мужчину, исцелили его. Он чуть-чуть распрямил плечи, посмотрел на крону дерева и спросил:
– А почему он со мной не разговаривает? Ева еще раз попробовала обратиться к высшим силам, но не сумела. И вынужденно ответила обычным голосом:
– Не знаю, возможно потому, что ты не слушаешь.
Мужчина развел руками:
– Никто не может слушать с таким рвением, как я. Я каждый день отчаянно молюсь.
Ева знала – это была правда, но знала также, что и не вся правда.
– Ты взываешь к Богу, – сказала она. – Но мне кажется, что ты ждешь голоса шамана. Но он уже умер. И у него было много ошибок.
Сейчас она была настолько возбуждена, что забыла об осторожности.
– Он ошибался в оценке стаи: люди там не злые, они просто не отличают добра от зла.
– Значит, добрым быть невозможно? – заметил муж.
– Но мать называла их детьми Света.
Слова эти он воспринял, кивнул:
– Я слышал, когда она говорила это.