Но мама не замечала этого. На нее снова навалилось одиночество. Поставив мебель на свои места, уложив в нужном порядке вещи, мама уткнулась в тупик, где была лишь неприступная стена и она. Только я двигала вперед ее жизнь, раздражая неповоротливостью и неряшливостью. Она цеплялась за мои громкие шаги, за плохо вымытые чашки, за поздний просмотр телевизора. Злилась, что я не пускала ее в свою комнату и требовала уважения к беспорядку. Тогда я хотела лишь одного: чтобы она отстала от меня, чтобы перестала кричать и дергать за крошки на столе, за пятна на посуде. Мама раздражалась из-за обуви, ее нужно было ставить носками внутрь шкафа, строго параллельно друг другу, а я просто кидала, как попало. Мы орали друг на друга почти каждый день. Я не догадывалась, что соблюдение ритуала озвучивало ее нестерпимую тишину.
20
Я курила за школой. Сдала последний экзамен.
– О, тихоня наша курит! – одноклассницы завернули за угол и заметили меня. Все эти годы без Левки я так ни с кем и не подружилась. Они были легкие, эти уверенные в себе девочки. Будучи детьми, носились в разноцветных сапожках в диком угаре по дворам. Став старше, сидели на коленях у мальчиков на лавках у подъездов. Я, бледная худая девочка в вязаных вещах, выглядела неприметной и жалкой на фоне их розовых кофточек, ярких юбочек, полной изобилия жизни, где были мама и папа, автомобили, мясо по-французски на ужин и дорогие подарки на праздники.
Сейчас, когда мне исполнилось восемнадцать, я вдруг вспомнила, отчего сторонилась их, отчаянно стеснялась поздороваться с ними, не пыталась присоединиться к всеобщей игре.
В пятом классе наша классная руководительница совершала стандартный обход своих учеников. Пришла она и к нам. Осмотрела бегло квартиру, посидела с мамой на кухне, после ушла.
– Надо же, и в холодильник заглянула, – мама, улыбаясь, вошла в комнату, взяла меня на колени и погладила по голове. – Была бы я замужем, она бы просто поздоровалась на пороге. А так, мать-одиночка, надо сунуть нос в каждый угол. Будто в этой стране проказа – быть без мужа и воспитывать ребенка.
На следующий день в школьном коридоре я встретила дочку классной руководительницы, Лену, болтавшую с одноклассницами Наташей и Полиной.
– Да ты бедная! – заметила меня Лена, показала язык и громко рассмеялась.
– У нас в холодильнике красная икра и колбаса! – громко заявила Полина.
– А у нас есть рыба, папа привозит каждый день. И икра, да! – Наташа рассмеялась.
– Ну что? – Лена толкалась с девочками у окна, высокомерно глядя на меня. – Я слышала, как мама сказала, что вы – бедняки, едите одну картошку!
Тут в коридоре появилась классная руководительница. Она строго посмотрела на дочь и оглянулась на меня, пытаясь определить мою реакцию. А я не понимала, отчего содержимое нашего холодильника стало предметом обсуждения. Ну да, мы ели картошку и макароны. На сладкое – батон, намазанный вареньем. Иногда мама покупала вареную колбасу, и это был для меня настоящий праздник. Еще я любила, как она запекала бутерброды с сыром и чесноком. Другой жизни я не знала. Слышать про рыбу и икру мне было странно. Словно кто-то рассказывал о растущих далеко у моря пальмах с их широкими листьями, над которыми кружат огромные чайки – непонятно, смутно, без вкуса на языке. Девочки еще долго шептались за моей спиной. И мне стало отчего-то мучительно стыдно и неловко.
Когда в моей жизни появился Левка, он частенько приносил мне разные вкусности – зефир в шоколаде, мармелад, палку колбасы, консервы. Передавал их маме от родителей с приветом. Однажды подарил баночку икры. Я не желала этих съедобных подарков, мне не нужна была жалость. Ела бы себе картошку хоть целый день. Какая разница?
– Пойдешь на выпускной? – Женя, угрюмая дылда, даже мне улыбнулась.
– Пойду. Буду стоять в сторонке и смотреть, как вы веселитесь. А что? – с вызовом ответила я.
– Ну, здорово! Мы тут думаем купить несколько бутылок вина, а то что – сок пить будем? Ты с нами?
– Да, – я оторопела. С чего вдруг столько внимания? Но это было неважно. Важно – я впервые буду в компании.
После вручения аттестатов все собрались в одном из классов. Родители и дети. Мама посидела час, после чего отвела меня в сторону.
– Ну что, домой? – она тянула меня за локоть к выходу.
– Нет, мам, я останусь, можно?
– Тогда чтобы в одиннадцать была дома.
– Мам, ты чего? Это же выпускной! Я до утра хочу.
– С ума сошла? Я всю ночь спать не буду, пожалей мать. Как домой доберешься, если метро закроется? Нет, в одиннадцать – домой!
– Мама, – я пыталась подобрать слова, но она развернулась и направилась резкими шагами к выходу, накидывая на плечи кофту.
– Пожалей меня! – крикнула на прощание.
Мы с одноклассницами убежали на первый этаж, где находились классы младшей школы и было тихо. Сели на подоконник и стали распивать дешевое красное вино. На часах было половина одиннадцатого. Я нервничала. Домой не хотела. Сейчас я сидела у окна и слушала смех девочек, их пошлые шутки про мальчиков, разговоры о поступлении. Как много я пропустила! Прячась ото всех в однокомнатной квартире с мамой, прячась за занавеской у шкафа, создавала свой мир. Мир битой и расколотой посуды, темных призраков и подвешенных на вешалки чудовищ. Инертная реальность, где не было звонкого девчачьего смеха, не было милой подруги, которая таскала бы моих кукол, потом косметику, признавалась бы в уколах первой любви. Моей подругой был Левка, но и он покинул меня. Были только я и мама, которая не будет спать этой ночью, потому что я не вернусь домой вовремя. Я хочу ощущать терпкость вина, нежный гул девичьих голосов, пьяное шептание и пошатывание.
Кате стало плохо, и девочки потащили ее в туалет. Со мной остались Женя и Лиза.
– Мы пьяные. Ты пьяная? – Лиза подалась вперед и заглянула в мои глаза.
– Кажется, да… – Лиза раздвоилась.
– Пошли танцевать!
Мы втроем, ступая тихо и зигзагами, побрели к актовому залу, откуда уже доносилась музыка.
– Главное – не спалиться, – хихикали. Я повторяла вслед.
К нам бежал учитель физкультуры. Мы замедлили шаг, надеясь, что он не увидит, как мы пьяны.
– Анжелика! Иди в кабинет директора. Тебе мама звонит!
Девочки засмеялись. Мне стало стыдно. Ненавидела ее в этот момент. Опять я должна бежать домой, опять я должна лишить себя общения, потому что она боится за меня.
– Мама! – я плакала в трубку. Директор стояла рядом и делала вид, что рассматривает какие-то документы.
– Я тебе что сказала? Домой! Уже двенадцатый час! Ты понимаешь, что на улице опасно? Ты там выпила, что ли? Плохо тебе? Что?
– Мама, я хочу остаться до утра. Хочу рассвет встретить. Танцевать хочу!
– Доченька, а домой как? Одна! – она, я слышала, в испуге взмахнула руками, что даже телефонная трубка ударилась о стену. – Ты хочешь, чтобы я не спала всю ночь? Хорошо. Веселись тогда. Но знай, придешь утром – матери у тебя может уже не быть!
Несколько минут я стояла в темном углу актового зала, не зная, как быть. Тревога и смятение мяли мою душу. Настроение было безнадежно испорчено. Заиграла медленная музыка. Парни стали приглашать девочек, и я залюбовалась парами, на минуту позабыв о внутреннем страхе.
– Пойдем? – не заметила, как ко мне подошел Сергей, мой одноклассник. Он протянул ко мне свою руку, а я смотрел на нее, гадая, в чем подвох. Не может приглашать меня на танец симпатичный Сергей, спортсмен, с серыми глазами и ямочками на щеках. Всегда считала его интересным, но думать об этом было бесполезно, оттого и стерла его и других одноклассников вокруг себя. Замечать их – означало увидеть разницу между нами, ощутить глазами расстояние в несколько тысяч километров, где я была одиноким крестом над обрывом, а они – шумной и пестрой толпой на праздничном карнавале.
Сергей прижал меня к себе довольно сильно. От него пахло водкой и салатом, он тяжело дышал мне в ухо, я видела капли пота на его висках. Так это было ново, так неожиданно, что тревога слетела с меня, словно простыня, плохо закрепленная на бельевой веревке. И помчалась, уносимая ветром, по рыхлой земле, то поднимаясь выше, цепляясь за ветки кустарников, то опускаясь ниже, пачкая белые свежие уголки. Я белым полотном воспарила, чтобы в итоге грязным комком прибиться у большого дерева, старого тополя или дуба…
– Что это за дерево? – я лежала с Сергеем на диване, а над нашей головой висела огромная картина в золоченой раме – старое дерево с толстыми ветвями и тонкими листьями, убегающие за ним поля, скрепленные вдали тонкой белой линией облаков.
– Да пофиг! – Сергей потянулся и выбрался из-под одеяла. На часах было десять утра. Мы не дождались рассвета. Мы пили вино и водку за школой, закусывали бутербродами. Курили. Сергей пел и кричал: "Да здравствует школа! Прощай, школа!" Потом шепнул мне, что я ему нравлюсь с седьмого класса. Сжав ладонь, потащил к себе домой. Я знала – это все ложь и водка. Но ничего в тот момент я не желала так страстно, как стать обычной девочкой, которая понимает чужие шутки с полуслова, быть там, где все тебе рады и никто не хочет задеть или задать неуместный вопрос.
– Мама! – я ощутила боль в висках, она постучала немного, затем переползла на лоб и сдавила его изо всей силы. Потемнело в глазах. Быстро одевшись, я заскочила на кухню. Набрав воды из чайника, выпила кружку целиком и выбежала из квартиры. Сергею я ничего не сказала, старалась не смотреть в его глаза. Он уже стал чужим, другим. Видела, как неловко ему. Он и сам был не против, чтобы я поскорее убралась. Тогда он позвонит другу и станет хвалиться победой. Первым сексом. Мой первый секс. Я бежала домой, быстрее к маме, попутно думая, изменилась ли я. "Мама, мама", – билось неровно сердце, разум кричал – быстрее, она там совсем с ума сходит!
21
На столе лежала записка. "Я в больнице. Сердечный приступ. Молодец, доченька. Надеюсь, ты хорошо погуляла".
Мне хотелось выпрыгнуть в окно. Я с силой распахнула его и встала на подоконник. Внизу по дороге медленно ехал троллейбус. Маленький мальчик смотрел из него в окошко, увидев меня, он помахал мне рукой. Я помахала в ответ. Жаркое лето коснулось моих ног. Я была еще в праздничном платье, дурман потихоньку испарялся, отчего сознание плавало и бурлило, тошнотой подкатывая к горлу. Зачем мне жить? Если каждый раз я должна вернуться домой в одиннадцать. Когда все они будут встречать рассветы, целоваться до синевы губ, прячась в прохладных ночах, считая звезды, я буду сидеть у маминых ног, охраняя ее покой. Если выпрыгну, то покалечусь, третий этаж, ерунда.
Я закурила сигарету.
Какая разница, умру я или нет? Все равно я не живу.
Мама вернулась вечером. Мы молча пили чай, я плакала. Она смотрела на меня, во взгляде читалась скользкая радость оттого, что я страдаю. Но, спохватившись, она неожиданно меня обняла.
– Доченька, прости, но я так волновалась. Я не спала всю ночь. Сердце болело. Ты же знаешь, что нельзя одной по ночам бродить. Столько плохих людей вокруг, понимаешь?
– Мама, прости меня, прости! – я, кажется, кричала. Мама испугалась.
– Нет, ты не думай. Про больницу я так написала, чтобы ты осознала ответственность. Ну-ну, тише, успокойся. Больше ты так не поступишь, верно? Ты пойми, если с тобой что-то случится, мне незачем жить.
И мы пили чай с шоколадным печеньем. Потом немного белого вина, мама припрятала эту бутылку, чтобы отметить окончание школы. Обсуждали поступление в университет.
Через несколько недель, когда я готовилась к вступительным экзаменам, мне неожиданно позвонила Женя.
– Ну что, одноклашка, как дела?
– Да нормально, – я была удивлена ее звонком.
– Мы тут с девчонками решили выбраться в центр города, погулять по набережной, там еще концерт будет. Ты с нами?
– Я сейчас, – я думала лишь о маме. Пустит, нет? Боже, мне восемнадцать лет, но я не могу оторваться от мамы без спроса. – Можно я тебе перезвоню?
Женя продиктовала свой номер.
– Мам, – я подошла к ней, она готовила суп. – Сегодня концерт в городе. Тут недалеко, пустишь меня?
– Толпа пьяных подростков, ну-ну, вот куда тебя опять тянет. Знаешь, что в толпу часто любят бросать пустые бутылки из-под пива? Раз – и в голову. Да, да, что ты на меня смотришь? Мне рассказывал коллега, его сын так попал в травматологию. Но если тебе охота тягаться среди дебилов и алкашей, то ради бога.
Она отвернулась. Я не знала, что делать. Подошла к маме и обняла ее тонкую спину.
– Я не поздно вернусь, хорошо?
Она не ответила. Только помешивала черпаком внутри кастрюли. Повела плечами, стряхивая меня с себя.
Я ушла к себе в комнату и стала неторопливо собираться. Перед глазами уже мелькала красочная картина, как мы с одноклассницами среди толпы возносим руки к небесам, пульсируя, движемся в безумном такте музыки. Голоса, крики, пивной хмель во рту, сверху на нас падают солнечные лучи – и все это громкие звуки молодости.
Только тяжелое чувство в груди, словно там не сердце, а булыжник, и он давит изнутри, выпирая гладкими краями, укоряет меня за бездумность, за вольность, ведь там где-то волнуется мама.
Я услышала ее стон. Она сидела за кухонным столом, глядя в окно, и плакала.
– Я так одинока, – вымолвила, увидев меня. – Никого нет. И ты убегаешь, покидаешь меня. Как же жить теперь?
Я осталась с ней. Мы пили чай в тихом молчании, лишь шум газовой конфорки слегка нарушал эту тревожную тишину.
22
Фамилия в списках. Я поступила. Широкие коридоры университета обнимали меня, принимали меня, еще месяц, и я буду бежать вдоль этих холодных стен с сумкой на плече, со стопкой толстых конспектов. Вокруг будут новые лица, и, может, теперь я обрету друзей. Ведь молодость, она для всех одинаковая, требовала безумств, любви, объятий и разговоров о будущем.
Неслась домой, чувствуя себя беговой лошадью: быстрее, еще быстрее. Ветер в гриву, скорость в мышцах, я быстрая, я смелая. Позвонила на работу маме. Ответили, что ее нет на месте, она куда-то вышла. Мне хотелось скорее ее обрадовать, не терять этот темп, охватить новообретенную жизнь и подарить ее маме. Кричать громко: "Теперь все будет хорошо? Правда, иначе и быть не должно!"
Вечером мама не вернулась как обычно. Я нервно курила, ждала ее.
На следующий день звонили с работы, спрашивали, куда она пропала. А я не знала. Через три дня в милиции приняли заявление. Тощий милиционер с красным обветренным лицом (тонкий фужер для шампанского) посмотрел на меня угрюмо, хотел что-то сказать, но сдержался. Никто не будет искать мою маму, поняла.
Я бродила по квартире, дрожали руки, дрожали ноги. Я вся была сама дрожь, и унять ее никак не получалось. Лето шумело за окном, то жарким солнцем, что острыми палящими лучами играло на листьях и лицах прохожих, то барабанящей сиреневой грозой, а я замерла в квартире в немом ожидании звука открывающейся двери. Вот она заскрипит, и тихо войдет в прихожую мама. Устало скинет туфли, отряхнет зонт от капель, улыбнется и скажет:
– Надо срочно теплого чаю.
Никто не волновался, кроме меня, нескольких маминых коллег и подруг. Мне казалось, что мама перестала общаться с подругами. После расставания с Владом она заперла свою жизнь, не только прекратив общение, но и выпустив праздное веселье воздушным шаром в облака, тихо попрощавшись. Но они были, ее подруги. Просто я не слышала их телефонных разговоров, от которых мама все больше уставала, рассеянно отмечая, что это ей уже неинтересно.
Подруги звонили несколько раз в неделю, и эти звонки немного спасали меня от одиночества, страха и невыносимой безызвестности. "На что ты живешь, Лика? Деньги есть?" – спросила как-то одна из них. Я сказала, что все хорошо, хотя стипендия уже заканчивалась. Только у меня и мысли не возникло, что мне не на что будет есть. Об этом всегда беспокоилась мама.
В шкатулке, которая стояла в шкафу за книгами русских классиков, лежали деньги. То, что мама откладывала с зарплаты, да кое-какие остатки от продажи квартиры. Мама мечтала купить старый дом за городом. Я всегда считала, что это глупость и нам никогда не накопить нужную сумму. Но мама верила. Я открыла шкатулку. Если нет денег, подумалось мне, значит, мама уехала. Это была безумная мысль, потому что мама никогда бы меня не бросила. Деньги, пара тысяч долларов, лежали на месте.
Хоть не умру с голоду. Стипендия была слишком маленькая, чтобы прокормиться.
Бабушке я позвонила сама. Она сняла трубку и строгим голосом сообщила мне, что улетает с мужем за границу.
– Спешу я. Самолет через три часа. Найдется твоя мать, не переживай. Самое главное я сделала. У тебя есть квартира. Больше не доставай. Прощайте.
Осень. Студенческая жизнь подхватила меня, но тревога не давала окунуться с головой в этот бурлящий поток, когда радостные молодые студенты комкали первые лекции, заглушая их диким хохотом, сальными шутками и постоянным движением. Никому не удавалось усидеть на месте. Словно котята, все постоянно елозили, толкались, желали запрыгнуть на парты, перескочить через ряды и нестись по длинным коридорам навстречу распахнувшей объятия новой жизни. Лишь я выбивалась из общей картины старушечьим спокойствием и плохо скрываемой печалью.
Каждый день после лекций я бежала домой, оставляя позади себя одногруппников, которые, сбиваясь в стаю, летели в небольшой сквер неподалеку от университета. В спину мне доносился звонкий смех.
– Лика! Когда уже с нами? – однажды схватила меня за руку одногруппница. Но я пожала плечами и убежала.
"Странная она какая-то", – слышала я частенько. А я боялась, что, оставшись с ними, я не увижу, как домой вернется мама. Она придет в пустую квартиру, поймет, что я пренебрегла ею, и, постояв немного на пороге, развернется, чтобы уйти навсегда.
Мне хотелось открыться им, объяснить, отчего я столь дикая. Только боялась. Эти слова: "У меня пропала мама", – они звучали так страшно, так мерзко, словно я поставлю точку в решенном деле и приму исчезновение как свершившийся факт, который нельзя будет опровергнуть надеждой.
"Мама, где же ты?" – спрашивала я пустоту. Ответа не было. В милиции пожимали плечами, отводя взгляды на старые офисные столы. Я пыталась понять, куда могла пойти мама, но дороги разбегались в разные стороны. Влад? Нет, это было давно, мама о нем никогда не вспоминала после переезда. Тогда я решила поехать на нашу старую квартиру. Вдруг мама забыла, что у нас новая жизнь, и в беспамятстве ринулась в тот дом, где мы прожили столько лет?