Под розой - Мария Эрнестам 9 стр.


Она остановилась, чтобы сделать вдох, и Свен воспользовался паузой, чтобы извиниться и сбежать в туалет. Я же не могла не рассмеяться, представив эту нелепую сцену: Ханс Фредрикссон, респектабельный сотрудник банка, так редко открывает рот, чтобы сказать что-нибудь, и вдруг не может его закрыть. Мой смех приободрил Петру, и она рассказала еще кучу смешных историй. Свен вскоре вернулся, к нам подошли поздороваться Сикстен и Гудрун. Петра обняла Сикстена, даже не заметив, как он обрадовался, и снова начала пересказывать историю с зубным врачом. Мы со Свеном распрощались с ними.

- Бедный Ханс, - заметил Свен, когда мы вышли на улицу.

Я защищала Петру, объясняя, что ей нужно выговориться, ведь она живет с таким молчуном. Свен со мной не согласился.

- Женщинам необходимо произнести четыре тысячи слов в день, а мужчинам - только две. Так что где-то в середине дня слова у нас просто заканчиваются, и нас нельзя за это винить.

Я заметила, что не все женщины одинаковы и что не надо сравнивать меня с Петрой. Свен ответил, что имеет в виду среднестатистические данные. Так, перебрасываясь репликами, мы шли по направлению к греческому ресторанчику. Было лето, и жизнь напоминала голливудский фильм с неизбежным хэппи-эндом. Хозяин ресторана с красивым именем Поликарп и горячими глазами южанина предложил нам коктейль из узо с чем-то, придававшим напитку синий цвет.

- Помнишь, как мы взяли напрокат "Веспу", купили томаты, брынзу, оливки для греческого салата и поехали на пикник в горы? - спросил Свен.

Я ответила, что разумеется помню. Я все помню. И по-прежнему чувствую вкус тех томатов во рту, когда ем купленные в магазине плоды - крупные, красные и совершенно безвкусные.

- А потом мы вернулись и обнаружили, что Эрик заболел, и ты, как всегда, написала открытки заранее, - продолжал вспоминать Свен. И добавил: - Это была неплохая идея, ведь в отпуске действительно нет ни времени, ни желания писать открытки. - Воспоминания его развеселили. - Может, нам снова съездить на Родос? - смотрит он на меня. - Ты могла бы обратиться к своим бывшим коллегам из "Якоби", они бы нам что-нибудь посоветовали… Может, еще жив тот семейный отельчик, в котором мы тогда останавливались?..

Родос. На тамошних монетах розы изображали еще за две тысячи лет до рождества Христова. Турбюро Якоби одним из первых стало работать на Родосе. Тогда это был рай, почти не тронутый цивилизацией. Я подбирала маленькие сувениры для наших клиентов, наслаждалась красотами греческой природы и местными винами. Там я занималась любовью, не думая о последствиях. И поддерживала легенду об исчезновении мамы.

Я открыла рот, чтобы сказать, что отель наверняка давно продан и перестроен, но не осмелилась огорчить Свена - у него на лице был написан такой энтузиазм. В то, что его планы осуществятся, я не верила. Мы с ним ездили за границу в отпуск всего несколько раз и ни разу с тех пор, как он десять лет назад перенес инфаркт.

Но мне все равно приятно было видеть Свена оживленным. Он даже сделал мне комплимент, отметив, как молодо я выгляжу.

- Ты совсем не поседела. Такая же золотисто-рыжая, как раньше. И такая же стройная. Не скромничай, ты выглядишь чудесно.

Я подняла бокал и сказала, что он, как всегда, очень мил. Вечер удался.

Я думала, что, вернувшись домой, сразу же усну и крепко просплю всю ночь. Но я ошибалась. Стоило нам войти, как зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала голос Ирен Сёренсон. Она была в такой ярости, что путалась в словах:

- Ты украла мое столовое серебро! Мои столовые приборы, которые мне купил Александр, я знаю, что это ты. Ты была у меня дома. Ты единственная, у кого есть ключ.

- Но Ирен, милая, послушай… Ирен… Послушай! Эти приборы ты подарила Сюзанне несколько лет назад! Зачем мне их красть? У нас есть свое столовое серебро. К тому же, у социальных работников тоже есть ключ, не станешь же ты утверждать, что они тоже что-то украли!

- Как ты можешь так со мной поступать! Мне не жалко для Сюзанны серебра, но я сама могу ей его отдать. Я не хочу, чтобы вы с ней приходили и рылись в моих вещах. Вы плохие люди! Плохие…

Свен, стоявший рядом, слышал каждое слово, потому что он, в отличие от большинства мужчин, не выработал привычку не слышать лишние две тысячи женских слов в день. Увидев, что меня затрясло, он отнял телефонную трубку. Обычно мне удается сохранять спокойствие в подобных ситуациях, но это уже слишком. Кто-то пытался разорвать такой чудесный день острыми когтями. Почему Ирен всегда звонит именно мне, которая ей столько помогает? Почему не докучает социальным работникам или своей дочери? Мои мысли озвучил Свен, только в более грубой форме.

- Ты не заслуживаешь нашей заботы, - сказал он Ирен то, что уже тысячу раз говорил мне, и повесил трубку. Но Ирен была словно вонючий дым от окурка, который никак не хочет гаснуть. Мне стало трудно дышать.

В попытке вернуть душевное равновесие я взяла тряпку и принялась за уборку. Я вытерла пыль со статуэтки Девы Марии на камине и вымыла полы во всем доме, вспоминая свою первую встречу с Давидом Якоби. Свен умолял меня: "Ева, милая, ложись спать! Ты можешь прибрать завтра!". Наконец, он бросил попытки меня отговорить и занялся приготовлением бутербродов. Вся вспотев от выпитого за ужином узо и физических усилий, я сердито бросила ему: "Лучше бы помог!". Бедный Свен, ему, как всегда, досталось за других. Конечно, не он один такой, но все же это несправедливо. Несправедливо наказывать людей за чужие проступки.

Иногда мне кажется, что все мы - марионетки в руках искусного кукольника, и сегодня этот кукольник специально задержал меня у столика с фотографиями. Протирая их, я наткнулась на свадебное фото родителей. На нем изображена красивая женщина с высокой прической, украшенной цветами, которая придает ей одновременно чопорный и фривольный вид. Незаметно, что она рожала всего пару недель назад: талия у нее тонкая, ослепительно белое платье открывает шею и грудь, букет огромный, а улыбка призывная. Рядом с ней стоит светловолосый жених, который как будто заглядывает в вырез ее платья. Но это только так кажется: бабушка рассказывала, что у папы была температура тридцать девять и он едва держался на ногах. Каким-то чудом ему удалось выдержать венчание и ужин, но на свадебный вальс сил уже не хватило. Он пошел домой и лег в постель, а мама осталась и танцевала до утра, пока ее новоиспеченный муж лежал дома в жару.

Бабушка ей этого так и не простила. Она старалась общаться с мамой нормально, но не смогла. Их взаимная неприязнь была так сильна, что даже я это чувствовала. Мама либо вообще не обращала на свекровь внимания, либо огрызалась, когда та ей что-то говорила. Это могло бы выглядеть как милая семейная перепалка, но когда родителям отца случалось навестить нас на Рождество, ненавистью женщин друг к другу пропитывались и окорок, и глинтвейн.

- Бабушка такая красивая! - угораздило меня сказать однажды, когда они были у нас в гостях и я не смогла сдержать восхищения бабушкиным ярким цветастым платьем.

- Какая разница, что она надела, если у нее воняет изо рта! - отрезала мама.

Сейчас, протирая ее лицо под стеклом и думая о ней и об Ирен, я спрашивала себя, почему общаюсь со второй, зная, каких трудов мне стоило расправиться с первой. Я ведь почти позволила прошлому действительно стать прошлым. Я удивилась, почему, черт побери, до сих пор не выкинула мамину фотографию, и отправилась к мусорному баку. Свен поставил на крышку бутылку пива - в знак благодарности мусорщику за помощь. Я убрала пиво, открыла крышку и швырнула фотографию в контейнер. Услышав звук бьющегося стекла, я испытала глубокое удовлетворение. Закрыла крышку и поставила на нее пиво. Потом вернулась в дом, легла рядом со Свеном и притворилась, что читаю. Как только он начал похрапывать, я встала, спустилась в подвал и взяла бутылку вина. Не из тех, что мне подарили на день рождения, а их тех, что сама купила. Сначала узо, теперь греческое вино… Да простят меня боги, но сегодня мне это просто необходимо. Меня не оставляет ощущение, что дальше все будет только хуже.

30 июня

Я оказалась права. В последующие дни дьявол, похоже, развлекался вовсю. Первый предвестник бури дал знать о себе уже наутро, когда Свен принес мне в постель завтрак: чай, бутерброд и стаканчик портвейна. Очень скоро выяснилось, в чем причина такой щедрости. Проглотив свой бутерброд и запив его чаем, Свен приступил к делу:

- Ева, я разговаривал с Орном. Он придет на днях посмотреть трубы.

- И?.. - спросила я, гадая, что они задумали - Свен и наш местный мастер на все руки.

- Наши трубы не выдержат еще одну зиму, и я устал жить в постоянном страхе.

- И это значит…

- Это значит, что Орн на них посмотрит, и мы подумаем, как их заменить. И… не смотри на меня так, Ева. Не моя вина, что трубы проходят прямо под твоими розами. Ведь они ничем не отличаются от других растений, их спокойно можно пересадить в другое место. Я же не прошу тебя распрощаться с ними навеки, только…

Я сделала глоток портвейна. Меня охватила паника, она выплескивалась через край - на поднос, на постель, на ковер…

- НЕ СМЕЙ трогать мои розы! Слышишь, Свен! Рой где хочешь! Вскрой пол, если это нужно, ломай стены, выставляй окна… Делай, что угодно, но мои розы не трогай, слышишь?!

- Ева, ну что с тобой такое! Ты же всегда такая рассудительная и спокойная. Конечно, розы очень красивы, но с ними ничего не случится, если их пересадить чуть в сторону. А вот если трубы замерзнут и лопнут, мы останемся без воды, и нам придется пить вино вместо чая, не говоря уж о душе…

Не удостоив Свена ответом, я встала, оделась, вышла в сад, погладила шиповник, понюхала розу "Реасе", собрала лепестки в ладонь. Потом вернулась в дом и набрала номер дочери Ирен Сёренсон. К моему удивлению, она взяла трубку. Я передала вчерашний разговор с ее матерью и заметила, что, по-моему, Ирен теряет связь с реальностью и ей не стоит больше жить одной. Я рассказала и о том, как грязно у Ирен, и что ей прописали сильные лекарства, потому что подозревают у нее болезнь Альцгеймера. Описав все как есть, я поинтересовалась, что та думает предпринять.

- Спросите у нее, сколько раз она меня навестила, когда я лежала в больнице, - ответила дочь Ирен.

Мне было известно, что она несколько недель провела в больнице на грани жизни и смерти, и я знала, что Ирен ни разу к ней не пришла. Я уже давно поняла, что Ирен ненавидит все, что связано с болезнью или смертью. Иногда она рассказывает мне о старых друзьях и родственниках, которые попали в дом престарелых или лежат в больнице, но я знаю, что ей и в голову не придет навестить их или хотя бы послать цветы или открытку. Я понимаю, что, избегая общаться с больными и умирающими, она борется с собственным страхом смерти.

- С чего это мне переезжать в какой-то дом, где живут одни старики? - как-то раз обмолвилась она, тем самым подчеркивая, что себя к таковым не причисляет.

Я прекрасно понимала дочь Ирен. Отлично помню, как меня в четырнадцать лет доставили на "скорой" в больницу со страшной головной болью: я поскользнулась на тротуаре и упала. Врачи сделали все, что могли, но у меня было сотрясение мозга, и я ужасно страдала. Потом к сотрясению добавились воспаление и жар. Несколько дней я лежала в бреду, изредка приходя в сознание и видя у своей койки незнакомую женщину, которая, как потом выяснилось, была моей соседкой по палате. Она все это время просидела рядом, и, стоило мне открыть глаза, радовалась: "Смотрите, она приходит в себя! Она очнулась!".

В конце концов, мне стало лучше, но я провалялась в постели еще несколько недель. Папа ехал со мной в машине скорой помощи, я помню, как держала его за руку, помню его запах, помню, как боялась, что рассердится мама, которой придется ехать в больницу. Но когда я очнулась, мамы со мной не было. Только папа навещал меня каждый день, спрашивал, как я себя чувствую и не надо ли мне чего-нибудь. Это ему я шептала, что мне нужно свежее нижнее белье и учебники, и это его заботливые руки расчесывали мне волосы. Это папе врачи сообщили, что с головой у меня все в порядке и что они не понимают, чем вызвано такое сильное воспаление.

- Твой папа будет очень рад, когда ты вернешься домой, - сказала мне соседка по палате, когда меня выписывали. Мама выразила свои чувства по поводу моего выздоровления тем, что приготовила праздничный обед: рулетики с мясом, консервированные фрукты со взбитыми сливками и вино, большую часть которого выпила сама, заявив, что у нее редко бывает повод что-то отпраздновать.

Бустер, конечно, заслужил наказание, но он искупал чужую вину. Как и Карин Тулин. В случае с моей болезнью, когда никто не мог объяснить, что вызвало столь сильное воспаление, мне порой кажется, что это я сама себя наказала. Я помню, что боли в голове начались у меня через неделю после того, как мы с мамой серьезно поссорились.

Мои родители все чаще устраивали вечеринки, теперь они уходили из дома не только по пятницам, но и по субботам. А еще приглашали друзей к нам домой. Я чувствовала, что папу бесят эти вечеринки с вином, танцами и пустыми разговорами. Возможно, он мирился с ними, пытаясь сохранить иллюзию нормального брака. А может, хотел контролировать маму, потому что ей ничего не стоило отправиться на вечеринку или в бар одной и потом не вернуться домой ночевать.

В тот вечер к нам должны были прийти мамины друзья, и она ушла с работы пораньше, чтобы успеть приготовить угощение. По какой-то причине папа не купил того, что просила мама, и с каждой минутой она раздражалась все больше. Я прекрасно понимала, почему: мама боялась, что не успеет нарядиться и накраситься к приходу гостей. С горящими от ярости глазами она подошла ко мне и крикнула, чтобы я бросила то, чем занималась (а я накрывала на стол), и бегом бежала в магазин за недостающими продуктами и закусками.

- И еще принеси букет цветов! - крикнула мама мне вслед.

Я купила все, что просили, кроме цветов, про которые вспомнила, только подходя к дому. Поначалу мама этого не заметила. Папа получил приказ заниматься приготовлением ужина, я продолжила накрывать на стол.

- Ева, какое украшение мне выбрать? - внезапно раздалось из спальни, и мне пришлось все бросить и бежать к маме, чтобы помочь ей выбрать ожерелье с жемчужинами и потом застегивать его на шее, чтобы она не испортила свежий лак на ногтях. Она выглядела весьма эффектно в черном платье с открытыми плечами и шелковой лентой в волосах, но злилась, потому что ей не удалось замаскировать прыщик на лице, а на чулках, которые она собиралась надеть, спустилась петля.

- Теперь иди, помоги отцу. И надень что-нибудь приличное! - фыркнула она, отсылая меня прочь.

Я едва успела переодеться, как в дверь позвонили, и гости заполнили прихожую, наступая друг другу на ноги.

В четырнадцать лет я была достаточно взрослой, чтобы демонстрировать меня гостям, но недостаточно, чтобы сидеть с ними за столом, что меня безмерно радовало. Я положила себе на тарелку разной вкуснятины и ела на кровати у себя комнате, поставив пластинку на старенький граммофон. Я слушала то же, что мои школьные приятели, - заезженную пластинку Элвиса, набирающих популярность "Битлз", но больше всего мне нравился джаз. Мама раздобыла в Лондоне пластинку с записями американской певицы Нэнси Уилсон, и ее голос под аккомпанемент грустного саксофона наполнял меня ощущениями, которые я еще не умела выразить словами.

Я уже доедала, когда мама крикнула, чтобы я спустилась. Я прошла в кухню и сначала увидела только море красных мужских и накрашенных женских лиц, которые, словно пасхальные яйца, обрамляли наш деревянный стол. Маме удалось перекричать гомон гостей:

- А вот и наша Ева! Образец добропорядочности. В отличие от меня. Но и у нее есть свои недостатки, хотя папочка считает ее самим совершенством. Например, она должна была купить цветы, но забыла… Вот что значит полагаться на детей…

Она велела мне сесть меж двух мужчин, которые с интересом меня разглядывали. Мне было всего четырнадцать, и я была абсолютно трезва, зато у меня не было морщин и были длинные золотисто-рыжие волосы. Все в этом мире вертится вокруг спроса и предложения.

Мужчина, сидевший справа, был не так пьян, как остальная компания (за исключением папы). Его звали Бьёрн, он работал вместе с мамой. Ему было лет пятьдесят - он был намного старше моих родителей, но выглядел неплохо для своего возраста: подтянутый, с едва тронутыми сединой волосами. Бьёрн довольно мило попытался выяснить, кто я такая, потом поинтересовался, как мои дела в школе и чем я занимаюсь в свободное время, так что у нас завязалось что-то вроде светской беседы. Он упомянул, что в юности много путешествовал, рассказал мне об экспедициях в Канаду, о том, как забирался на скалы в Альпах. Чем дальше, тем больше взгляд его затуманивался, а ноги начали нетерпеливо ерзать под столом.

- С тех пор многое изменилось, - сказал он и сделал глоток коньяка, поданного к шоколадному муссу. - В то время я и сам был как скала. Всегда с гордо поднятой головой и прямой спиной, я не замечал всего того дерьма, что окружало меня со всех сторон. Я был таким сильным. В кармане у меня не было ни эре, но зато я был независим и готов преодолеть любые препятствия. Выпьем за тебя, милая! У тебя вся жизнь впереди, используй эту возможность! Слышишь, Красная Шапочка!

Он обнял меня рукой за плечи и заглянул в глаза. Я заметила у него слезы. Я была почти тронута, но тут мамин резкий голос разрушил интимность, возникшую между нами:

- Бьёрн! Бьёрн! Алло! Нет смысла разговаривать с Евой о любви или о путешествиях, она понятия не имеет ни о том, ни о другом. Она вообще ничего не знает о жизни.

Бьёрн не обратил на ее слова внимания, но для меня они были как пощечина. Я тут же встала, вышла в ванную и заглянула в аптечку. Обезболивающее, снотворное… таблеток тут хватило бы, чтобы усыпить кого угодно. Даже навсегда. Я трогала пузырьки с лекарствами, перебирала в уме их названия, теребила этикетки, слушала их голоса, обещавшие тишину и покой. Я была так увлечена, что не заметила, как мама вошла в ванную и встала рядом со мной. Внезапно в зеркале рядом с моим появилось ее отражение. Светлые волосы рядом с золотисто-рыжими. Во мне проснулась ярость:

- Так значит, я понятия не о чем не имею?

- Давай, позлись, если тебе больше нечем заняться, - отрезала мама абсолютно трезвым голосом и грубо отодвинула меня в сторону, чтобы достать помаду и подправить свой хищный оскал.

Я вышла из ванной, но не вернулась к Бьёрну с его ностальгией по юности и свободе, а пошла к себе и легла. Я заснула почти мгновенно, хотя мамины злобные слова продолжали звучать у меня в ушах так громко, словно хлопала крыльями стая чаек.

Проснувшись, я сперва решила, что это Пиковый Король решил нанести мне визит. Мне снилось, что он нес меня на руках и опустил на пляже, где рассказывал о львах, крокодилах и крысах, подталкивая все ближе к воде. И вот, в тот самый момент, когда я решила, что сейчас упаду в воду, захлебнусь, утону… он внезапно обнял меня и поцеловал, очень легко, в щеки, в шею, потом нежно в губы.

Назад Дальше