На партийных и комсомольских собраниях выступили бойцы: красноармеец Ковалев - "Нам выпала трудная, но почетная задача - форсировать реку Одер. Это будет последний и решительный штурм врага. Мы верим в нашу победу! Мы даем клятву, что в боях за окончательный разгром врага умножим славу своего полка!"; лейтенант Новиков В. - "Все реки проходимы. Для гвардии нет преград. Не посрамим своего Гвардейского Знамени!"
От командиров и бойцов поступило 23 заявления о приеме в партию.
Нач. политотдела 425 сд
полковник Фролов
О захоронении погибших налевом берегу р.Одер
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
ШT из 71 А Подана 7.4.45 г. 14 ч. 15 м. Командирам корпусов, дивизий
1. Захоронение погибших на левом берегу реки Одер Военным Советом фронта категорически запрещено.
2. Всех убитых на левом, западном, берегу реки Одер перевозить на восточный, доставлять в МСБ для сдачи в дивизионную похоронную команду с захоронением в гор. Цибенген.
Нач. политотдела 71 армии
генерал-майор Козлов
О занках и сигналах опознания "Свой-Чужой"
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
Весьма срочно! Особо важная
ШТ из 71 А Подана 20.4.45 г. 10.00
Всем командирам соединений, частей, подразделений
Передаю ДИРЕКТИВУ СТАВКИ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДОВАНИЯ № 11073 от 20.4.45 г.
"Ввиду возможной в ближайшее время встречи советских войск с Англоамериканскими войсками, по соглашению с Командованием союзных войск, установлены следующие знаки и сигналы для опознавания советских и англо-американских войск:
1. Советские войска (пехота, танки, авиация) обозначают себя серией красных ракет. Помимо ракет советские танки обозначаются одной белой полосой вокруг башни по ее середине и белым крестом на крыше башни. Полоса и крест должны быть шириной 25 сантиметров. Эти опознавательные знаки устанавливать не на всех танках, а только на головных, которые вероятнее всего первыми встретятся с английскими или американскими войсками.
2. Англо-американские войска (пехота, танки, авиация) обозначают себя серией зеленых ракет. Помимо ракет англоамериканские танки и бронемашины обозначаются желтыми или вишнево-красными флорисцирующими (ночью) щитами и белой пятью-конечной звездой, окруженной белыми кругами на горизонтальной поверхности танков.
3. Советские и англо-американские самолеты помимо установленных для них сигналов ракетами, обозначаются своим национальным опознавательным знаком. И. СТАЛИН АНТОНОВ"
Доношу: 20.4.45 г. 18.00
1. Директива Ставки Верховного Главного Командования № 11073 от 20.4.45 года изучена со всем офицерским составом дивизии.
2. Сигналы и опознавательные знаки союзных войск доведены до всего личного состава.
3. Подразделениям полка спущены силуэты самолетов и танков союзных армий.
Нач. штаба 425 сд
полковник Фролов ШИФРОТЕЛЕГРАММА Весьма срочно!
ШТ из 71 А Подана 23.4.45 г. 12 ч. 15 м.
Передаю Директиву начальника Генштаба Красной Армии № 11075 от 23.4.45 г.
"В связи с тем, что знаки и сигналы для опознания советских и англо-американских войск, установленные Директивой Ставки № 11073 от 20.4.45 г., скомпрометированы, установить с 23.4.45 г. следующие сигналы и знаки для опознания советских войск.
1. Советские войска (пехота, танки, авиация) обозначают себя серией белых ракет. Помимо ракет советские танки обозначаются белыми треугольниками, нанесенными на правом и левом бортах башен и на крыше башни.
2. Англо-американские войска обозначают себя прежними сигналами. АНТОНОВ"
3. В штабе дивизии. Инструктаж перед переправой
К 10 часам я вместе с радистом полка был вызван в штаб дивизии.
По измученному виду и красным воспаленным глазам было видно, что и начштаба дивизии полковнику Кириллову, и начоперативного отделения подполковнику Сергееву, как и всем в эти дни, приходилось туго. Кириллов собирал на столе какието листки, схемы…
- Товарищ полковник! Командир 56-й отдельной разведроты 138-го стрелкового полка старший лейтенант Федотов и радист полка Якимшин прибыли по вашему приказанию!
- Федотов! Ты в лицо командующего знаешь?
- Никак нет. Не приходилось, - еще не врубаюсь я.
- Ждем гостей. Сам командующий вместе с командиром корпуса прибудут в дивизию для личного ознакомления с новым рубежом, чтобы непосредственно оценить положение дел на плацдарме и получить свежие данные о системе обороны немцев. Генералов особенно беспокоят огневые точки, оборудованные в опорах разрушенного моста, откуда немцы из крупнокалиберных пулеметов обстреливают оба берега, веду т корректировку огня для артиллерии и авиации. Нашей артиллерии пока никак не удается их подавить.
Полковник Кириллов - спокойный, сосредоточенный, ладно сбитый блондин. Тонкий, интеллигентный, осторожный.
Видна выправка. Кадровик! Он избегает что-либо решать самостоятельно. Даже в боевых условиях умудряется с ходу не подписывать ни одной бумаги. Каждую бумажку он рассматривает как коварнейшую мину с сюрпризом, словно если упустит там какую-нибудь запятую, то тем самым подпишет себе смертный приговор; самые ответственные проверяет два, а то и три раза.
В то же время он талантливый штабной офицер. Начальник штаба божьей милостью! А всего по званию - полковник на четвертом году войны.
Как с иронией высказался Кириллов, сам он попал под "колесо истории", о чем рассказал при мне командиру и прокурору дивизии.
… Дивизия внезапно с небольшими потерями взяла город и продвинулась на запад. Только что была получена одобрительная шифровка Верховного Главнокомандующего, отметившего наш успех, и мы знали, что завтра прозвучим в приказе командующего фронтом, и поэтому все были радостно возбуждены.
Немцы обстреливали, город горел, и даже в подвал, где размещался НП, проникал дым и доносился шум боя.
Полковники и Полозов распили пару бутылок водки и вина по случаю боевого успеха, и Кириллов рассказал, как неудачно сложилась его судьба, поглядывая при этом на Полозова: мол, вот контрразведка и без меня все это знает и не даст соврать; а может, хотел уловить его внутреннюю реакцию:
"Занятый срочными важными делами, командарм поручил мне составление и посылку телеграммы своей супруге, что и было сделано. Одновременно я давал телеграмму и своей жене и, наверное, потому подписал ту, которая адресовалась жене командарма, своим именем. Заканчивалась телеграмма, как я помню, словами: "Целую и обнимаю с нежностью, но темпераментно. Сережа". Но Сережей звали не командарма, а меня, Кириллова. Не знаю, трудно сказать, что подумала жена командарма, но, будучи женщиной властной и, очевидно, недоброй, она выдала мужу по первое число.
Вообще-то составление, посылка и отправка личных телеграмм не входили в мои обязанности помощника командарма. Однако спустя месяц я командовал ротой в Забайкальском военном округе, хотя с прежней должности можно было рассчитывать и на полк.
А спустя два года, в тридцать седьмом, самого командарма изъяли, посадили как "врага народа". Меня таскали более года, отстранили и от последней занимаемой должности, понизили в звании и чуть самого не изъяли".
В то время как однокашники Кириллова, даже тот же пострадавший командарм, за годы войны стали в большинстве своем генерал-лейтенантами и генерал-полковниками, командовали дивизиями, корпусами и армиями, а один даже получил четвертую генеральскую звезду, Кириллов лишь полгода назад стал полковником и был назначен начальником штаба нашей дивизии.
- Ты помнишь директиву, определяющую порядок выезда высших командиров в войска передовой линии? - спрашивает Кириллов Сергеева.
- Какую директиву?
- Директиву Ставки конца ноября сорок третьего... Когда под Никополем генерал-лейтенант Хоменко со своим командующим артиллерией заехали по ошибке к немцам и были убиты. Там, в директиве, определялся порядок выезда и меры предосторожности. Помнишь?
- Так точно! Там приводился еще случай с генералом Петровым на Калининском фронте. Помню. - Подняв голову, Сергеев смотрит перед собой и, будто читая по бумажке, докладывает: - При выезде командующих армиями и командиров корпусов в войска передовой линии в составе конвоя необходимо иметь опытного проводника из офицеров, личную радиостанцию и два-три танка или бронемашины...
В этом сила Сергеева: любую директиву, инструкцию, приказ он помнит и знает наизусть. Сорок третий год - когда это было! - сколько воды утекло, сколько времени прошло, а он отвечает так четко, будто только сегодня все это выучил.
- Ну, танки по воде не пустишь - не ходят, - замечает полковник Кириллов.
- Товарищ полковник, - оживляется Сергеев, - а что, если нам переправить генералов на плацдарм на автомобилях-амфибиях? Они менее заметны на воде, чем катера, и моторы у них потише.
Полковник несколько секунд молчит, словно обдумывая, затем неожиданно вспоминает:
- У Василия Афанасьевича Хоменко я был в Тридцатой армии... в сорок первом, под Смоленском... В самые тяжелые недели... Толковый был, волевой генерал...
- Что же толкового? - удивляется Сергеев. - Там в директиве все ведь подробно описывалось: сам сел за руль, командир корпуса его останавливал, а он ему: "Вы меня не учите, я в карте не хуже вас разбираюсь и ориентируюсь!" Вот и сориентировался и разобрался! И второго генерала погубил.
- Волевого генерала, если он принял решение, остановить трудно, считай, невозможно, - спокойно объясняет Кириллов. - И убитого обсуждать нам, Сергеев, негоже. Тем более генерала. А насчет амфибий надо подумать. Сколько нам потребуется машин и сколько в наличии?
- С подстраховкой - две, с двойной подстраховкой - три, а в наличии пять больших амфибий и две маленькие.
Кириллов снова молчит, раздумывая.
- Чтобы на свою ответственность, без приказов старших начальников... Нет, я на себя брать это не могу и не буду, пусть комдив решает! - помедля, говорит он. - Подготовь предложение от моего имени, и с первым плавсредством - на плацдарм... Чтобы в течение часа было решение. Письменное! Если комдив одобрит, подготовь три машины с лучшими, самыми опытными экипажами!.. Радиостанция у нас есть, и проводник опытный... Ты, Федотов, старшим плавсредства сколько раз переправлялся?
- Через Одер три раза. С группой захвата... командира дивизии высаживал и знамя с ассистентами переправлял... на утках.
- Как? На чем? Ты кому голову морочить собираешься?! - с яростью кричит подполковник Сергеев.
- Разрешите пояснить, товарищ подполковник. "ДАК" - американский автомобиль-амфибия. "ДАК" по-английски - утка. Эти машины называются "утками".
- А на других реках? - спрашивает Кириллов.
- Дважды через Вислу, один раз на Днепре и через Десну.
- Что ж, опыт форсирования достаточный, - замечает Кириллов.
- Товарищ полковник, лучше послать кого-нибудь из резерва. Там есть капитаны и майор-артиллерист, командир дивизиона, - замечает Сергеев.
- Надо было, конечно, майора, но он второй день в дивизии, а комдив посчитал, что нам нужен наш дивизионный ветеран. А Федотов не первый год замужем, - не соглашается Кириллов, - и вот - плавает, и на воде и под водой, - уточняет он. - Перед началом переправы проведите подробнейший инструктаж Федотова.
- Федотов! Как ты обозначишь себя при встрече или взаимодействии с другими соединениями в неблагоприятных погодных условиях, ночью или при встрече с союзниками?
- В случае невозможного визуального определения и для обозначения "Здесь наши войска" подаю сигнал серией, то есть 2-3, красных ракет, которые выпускаются с интервалом не более 3 секунд под углом 60 градусов к горизонту в сторону противника, или одиночной, то есть только одной, ракетой - для обозначения "На этом рубеже (в этом пункте) наши войска" с интервалом в 2-3 минуты, а при появлении своей авиации с интервалом в 20-30 секунд…
- Отставить! - приказывает Сергеев. - Знаки опознания, установленные Директивой Ставки № 11073, скомпрометированы и отменены, а таблица "Я свой самолет" до разведроты не доводится, - объясняет Сергеев Кириллову.
- А если командир корпуса его спросит? Он должен знать. Он все должен знать! - убежденно говорит Кириллов. - Я сейчас поеду к танкистам, а ты с ним подзаймись. Пусть сейчас же выучит наизусть все знаки опознания и памятку по форсированию, все указания по встрече с союзниками, - перечисляет он, - и отношению к немцам. Пусть выучит так, чтобы от зубов отскакивало!
- До тебя отмену и новые знаки опознания доводили?
Никакой отмены до меня не доводили. Все шесть суток на плацдарме отличались ожесточенным сопротивлением немцев и непрерывными боями. Я спал урывками по два-три часа в сутки, Фролова и Арнаутова видел считаные минуты и, получив очередное приказание, бросался его выполнять. Частные боевые задачи мне ставили и командир дивизии, и полковник Кириллов, но об отмене знаков опознания никто и слова не сказал. Никаких новых директив или приказов вышестоящих штабов на плацдарме до меня не доводили, но, если я признаюсь в этом, у Фролова и Арнаутова могут быть неприятности. И потому, внутренне похолодев, я отвечаю:
- Так точно... Доводили...
- Давай! - приказывает подполковник.
Теперь я должен говорить то, чего не знаю и не могу знать, от стыда я готов провалиться сквозь землю, но тем не менее бормочу:
- Последней директивой Ставки... войскам установлены новые опознавательные знаки... для встречи с союзниками... установлены новые знаки... опознания... директивой Ставки... войскам... поставлена задача...
- Говори по существу. Конкретно!
Я чувствую, что погибаю. Совершенно раздавленный своей ложью и позором неизбежного разоблачения, после короткой паузы я на секунды умолкаю и тихо признаюсь:
- Виноват, товарищ подполковник, запамятовал!
Как учил меня Кока-Профурсет, я пытаюсь внутренне расслабиться, чтобы легче перенести ругань.
- Запомни, Федотов! Новые знаки опознания выучить так, чтобы от зубов отскакивало!
- Слушаюсь! Понял!
- Понял, понял! Не тем концом понимаешь! Я тебе уже объяснял, что для советского офицера "виноват" - это не позиция! - строго замечает Сергеев. - Это ты женщинам можешь объяснять: виноват, не получилось. А перед начальниками не смей, для начальников "виноват" - это не оправдание. - И, обернувшись к радисту, рявкнул: - Как стоишь?! Стать смирно!
- Виноват!
- Отставить! Сопля! - вдруг возмущенно кричит подполковник, выбрасывая вперед руку и указывая пальцем в лицо Якимшину. - Почему сопля?! Сопля под носом! Убрать!
Якимшин, побагровев, вытаскивает скомканную мокрую портянку, заменяющую ему платок, старательно сморкается в нее и снова засовывает в карман брюк.
- Товарищ подполковник, разрешите доложить, - вступаюсь я. - Он простужен, разрешите ему выйти.
- Идите! - приказывает Сергеев и, как только Якимшин выходит, набрасывается на меня: - Вы что, в санчасть приперлись? Зачем ты его взял? Командующий и командир корпуса только соплей ваших не видели! Вы что, всю дивизию опозорить хотите? Ты, Федотов, не осознал ответственность!
- Осознал, - заверяю я. - Честное офицерское, осознал.
Я тянусь перед ним так, что, кажется, не выдержит позвоночник.
- Надеюсь, в твоем взводе все умеют плавать?
…И тут я вспоминаю, как Прищепа, всегда спокойный, невозмутимый, обучал бойца из моего взвода держаться на воде перед переправой на Днепре.
- Плавать я тебя зараз навчу... Сигай в воду!
Секундная заминка - и робкий голос:
- Разрешите раздеться, товарищ сержант!
- Раздеться? Фрицев за Днепром без штанов догонять будешь? Некрасиво! А стрелять чем? Из личного нетабельного пулемета? Пушка слабовата! Сигай в полном комплекте!..
Слышен громкий всплеск от неуклюжего падения тела.
- Держись за меня! - подбадривает Прищепа. - Выгребай!.. Вот так. Стиль баттерфляй... - по-русскому - как топор. Цепляйся за лодку! Хорош! И хлебало прикрой! Уровень в Днепре не понизишь! Ще пару раз - и чесанешь через Днепр - на лодке не догонишь!
- Так точно! Стилем баттерфляй, - улыбаюсь я.
- Ты что, Федотов, родимчик мне устроить хочешь? Сколько тебе лет?
- Девятнадцать.
- Это и видно! Ты щенок желторотый, сопляк и разгильдяй. Удивительно, как тебя на роту поставили. Ты втерся в доверие к командиру... К командованию дивизии, - поправляется Сергеев. - А в действительности ты пустышка! И помяни мое слово: когда-нибудь ты сгоришь, как капля бензина! Ты давно командуешь ротой?
- С октября сорок четвертого, после успешной...
Не слушая меня, Сергеев подсчитывает:
- Восемь месяцев?
- Шесть, - сообщаю я.
- Вот и видно, что ты недоносок. Скороспелый, интеллигентный.
То, что он говорит, оскорбительно и, по моему убеждению, несправедливо, особенно неприятно, что он задевает Астапыча, острая обида пронзает меня, но в этот день я ни на минуту не забываю один из основных законов не только для армии, но и для всякой жизни: главное - не залупаться! - и потому тянусь перед ним.
За что он меня ненавидит? Не возражая в принципе против "молокососа" и "щенка", в душе я не мог согласиться с унижающим мою честь "разгильдяем" и, хуже того - "недоноском". Робкая попытка изменить его мнение обо мне была прервана, так и не начавшись…
А ведь в октябре обо мне и моем взводе писала армейская газета:
"НАШИ ГЕРОИ. О БОЕВОМ ПОДВИГЕ РАЗВЕДЧИКОВ