- Да, верно, там аллаха нет. Там неверные мусульман гонят, правда,- согласились с ним.
Тут все стали говорить, что в той стране злые люди, и скот, и одежду, и бога отбирают, и жить там вообще очень плохо, и что Мумин пусть и не думает туда ходить. Он будет последним ослом, если туда пойдет. Он будет неверной собакой и дураком, а не белудж. И все это знают - все там были.
Так, понемногу рассуждая, все стали уходить по своим шатрам, и Мумин остался один. С холмов потянул ветер, и бледный месяц, тонкий и ржавый, как нож за поясом у белуджа, осветил холмы, и пепел костра, и шалаш Риза-Кули.
Женщины уже закрыли дыры в шатрах, и дети давно перестали кричать и плакать.
Зато невдалеке начали выть шакалы, выть и кашлять, как простуженные.
К Мумину подошел белудж в истерзанном халате и опустился рядом с Мумином.
- Мне очень весело,- сказал он мрачным голосом.- Я все слышу. Это не шакалы кричат. Это барсы. В них сидят души разных больших и маленьких людей. Когда я умру, моя душа переселится в перепела...
Мумин посмотрел ему в лицо, глаза белуджа блуждали, как у помешанного; это был опиекурильщик. Мумин встал.
- Подожди,- сказал тот, беря его за руку.- Ты говоришь, что был в Туркменистане, а я знаю, что ты врешь. Все знают, и все врут. Ага...
Мумин сбросил его руку и пошел к деду.
Старый Хаджими был уже совсем болен. Он даже не мог протянуть руку за табаком. Он сказал, что он больше не пастух. Хозяин сказал, что ему не нужны такие пастухи. И Мумин тоже не пастух: он разогнал стадо в разные стороны.
- Да. Я не пастух,- сказал Мумин.- Я милиционер. Вот кто!
- Как? - спросил Хаджими.
- Да. Я уйду в Советы. Пойдем в Туркменистан, а? Там Риза-Кули возят в клетке, как зверя.
Дед в ужасе поднял руку.
- Что ты! Правоверные мусульмане... Аллах! Мы - белуджи,- сказал он и закашлялся.
Мумин махнул рукой.
- Ты был в Мекке,- сказал он.- Эх... А как же мы собирались убивать Риза-Кули? Скажи мне - ты был в городе Карачи, а? Скажи...
Он нагнулся к старику, ожидая ответа. Старик стукнул было себя кулаком в грудь и воодушевился, но закашлялся и, махнув рукой, лег.
К утру он умер.
Он лежал, свернувшись в клубочек, обыкновенный маленький старик в большой грязной чалме. Он валялся на чужой земле, а на груди его лежал маленький грязный мешочек с землей белуджей, про которую он выдумывал столько необыкновенных историй. С ними ему было, наверно, легче жить. А теперь ему совсем не нужны ни истории, ни мешочки.
Мумин понял, что старый Хаджими никогда не убивал слона в Индии. Это была индийская сказка.
Собаку Мумину не отдали. Риза-Кули сказал, что она сторожила его скот и поэтому принадлежит ему. Ее привязали на веревку к шатру, чтобы она не убежала. Мумин остался один.
- Хорошо! - сказал Мумин и погрозил кулаком шатру Риза-Кули.
Он ушел на север, за речку Кушку.
Он ходил по советской земле долго. А может быть, и недолго - этого я совсем не могу сказать.
Но только он увидел все, что хотел: и радио, и колхоз, и, главное, человека, который стоял на перекрестке улицы и поднятой рукой останавливал караваны. Потом он поворачивался и показывал нужную дорогу по звездам.
А если он не помнил какую-нибудь дорогу по звездам, то смотрел в книжку - там были записаны все дороги.
И шли по ним разные люди разных племен. У всех были дела. И туркмены, и русские, и иранцы, и афганцы, и белуджи.
Мумин пошел вместе с белуджами. Все они ходили толпой по городу, все вместе ехали по железной дороге и всё щупали, удивлялись и громко восклицали. Поезд был очень удивительной штукой.
Очень сильно его поразила железная тарелка, которая говорила на его родном языке.
Но еще больше удивил его почтовый ящик, в который можно бросить письмо, и оно придет к кому угодно. Ему сказали, что он сам может поступить в школу и выучиться грамоте, написать письмо и бросить его в почтовый ящик.
"Кому бы мне написать письмо? - подумал он.- Деду? Его нет. Я могу написать собаке Аи. Но она не сможет прочитать письмо. Да и учиться нужно долго и скучно. Лучше ездить верхом на лошади".
Но нельзя сказать, что все в этой стране оказалось так, как он слышал и сам представлял. Так, его огорчило, например, то, что не было деревьев, про которые рассказывали: растут драгоценные фрукты, и каждый приходи и рви сколько хочешь. Нужно было много работать, чтобы есть эти фрукты.
И к тому же ему очень захотелось посмотреть на свои места. Ночью ему снился его холм с дырявым шатром, и собака Аи, и дед, и хотя он знал, что деда нету, но все равно он ему снился. Ему даже жалко было брошенного мешочка с землей белуджей. Когда он вспоминал этот мешочек, который так любил дед, валяющимся на земле под дождем, сердце его сжималось.
И потом очень уж ему хотелось рассказать толстому афганцу, который ел сушеную дыню, и солдату без штанов, да и всем, что вот он - из Страны Советов. Он - милиционер, и колхоз, и машинист на паровозе.
...Однажды ночью он подошел к берегу речки Кушки. Он вошел в воду и зашагал на тот берег.
"В будке могут заметить,- подумал он.- Ну так что ж, теперь они увидят, что я не обманываю, а иду с того берега".
Вода оказалась холодной, и было очень темно. Только река была белая и отражала звезды, и по бокам этой белой полосы было все черное.
Обходя острые камни, он подошел к берегу. Когда он ступил на ту сторону, две сильные руки схватили его и повалили на камни. Он не закричал. Над ним сверкнул ручной фонарик, и он увидел усатое лицо знакомого солдата. Тот поднял Мумина за шиворот и потащил к будке.
В будке Мумин увидел начальника.
- Ты? Сын ящерицы! Ишак!-сказал он, ткнув в Мумина пальцем.
- Я не ишак,- сказал Мумин.- Я из колхоза. Знаете, я кто?
- Как же! Как же! - сказал начальник очень тонким голосом и приблизился к Мумину на цыпочках и так осторожно, будто боялся его разбить.- Очень знаем.
И вдруг он ударил Мумина кулаком в лицо. Он ударил так сильно, что Мумин упал на спину и в его глазах все закачалось и перевернулось кверху ногами: начальник, солдат, стол, лампа и распахнутая дверь со звездами на небе. И тут же начальник и солдат принялись бить Мумина. Они били его ногами и кулаками.
- Чтобы ты на всю жизнь запомнил, откуда ты пришел! Чтобы забыл эту землю!
И тут Мумин понял, что та земля, с которой он ушел,- единственная его земля, которая ему дорога. А вся остальная не его, чужая земля и злая.
А когда он понял это, то замолчал и сделал вид, что умер. Тогда солдаты на минуту остановились посмотреть на него, действительно ли он умер. Ему больше ничего не было нужно. Он был ловок и быстр, как кошка. Он вскочил с земли и тотчас же исчез за дверью, через которую все так же видна была ночь и небо со звездами.
Ишан и стекольщик
- Что такое басмачи? - говорил старый туркмен собравшимся в чайхане дехканам.- Джигиты с ружьями. Их почти нет уже. Их было много. Эти люди приходили из гор и из Здесь похоронен мятущийся человек, большой человек, начальник Советской власти. Он хотел перевернуть землю, реки повернуть в обратную сторону, а цветы растить так, как хочет. Я стар. Я не знаю, кто прав, кто виноват. Но этот человек носил на себе большую красную печать.
Басмачи - разбойники. Я не знаю, почему они убили его. Может быть, их послали горы, обрушивавшиеся на этого человека, ночь направила их руку?.. Вот его могила. У него была красавица жена. Хоронили его с медной русской музыкой.
Эта речь была построена достаточно хитро, туманно и цветисто. Я отошел от чайханы. Я знаю историю этих могил - они возникли при мне. Это было в самый разгар весенней кампании. Свежие поля. Сочная шелковица. Набухающая трава. Я в первый раз тогда получил урок распознавания растений - сложного искусства спецкора, политической ботаники полей.
Мы кончили обследование тракторного парка в окраинных кишлаках Кокандского района.
Мой спутник на крыльце разбирал свою сумку, перегруженную записями, бумажками, какими-то картами. Мы должны были ехать в соседний Бувайдинский район, центром которого был Уч-Купрюк.
Я вышел на дорогу и поднялся на пригорок, кончающий большое поле. Вечер спускался на поля. Вдали блестела вода рисовых посевов. Комары кружились над нами.
Из-за поворота дороги показался человек в черной шапке и черном пиджаке; я заметил красный бант, приколотый к его пиджаку. Он шел вдоль поля, внимательно его разглядывая.
- Добрый вечер,- сказал он на ломаном русском языке.- Смотрите погоду? Я тоже гуляю. Смотрю - неважная картина. Ах, плохая картина!
Он подошел ко мне. Это был полный пожилой узбек высокого роста, в пиджаке и в кепке.
Вот наши поля,- сказал он.- Это Бувайдинский район. Как вам нравится этот район? Ах, джюда яман район!
- Я не вижу района,- неопределенно ответил я.
- Ты же смотришь район, товарищ!
Я посмотрел на поле.
- Я вижу поле. Шелковица. Горы. Хорошо...
- Угу! Вы все смотрите район из бумажек канцелярий. Вы видите только в резолюции райисполкома.- Он вспыхнул и выругался: - К черту резолюцию! Не смотри бумажку, смотри на воду. Ты видишь, гуза-пая - прошлогодний хлопок - еще не убран. Прелестная картина! В этой картине живая контрреволюция. Два дня, как я переброшен в Бувайду из Коканда. Я приехал и сразу сказал: "В этом районе слишком плохо пахнет". Значит, здесь кулаки и оппортунисты. Здесь нет работы, значит, плохие колхозы. Плохие люди.- Собеседник вынул папиросу, закурил и сказал, затягиваясь: - Я обошел полрайона. Мне не нужны бумажки. Дай, думаю я, посмотрю на поле. Я не видел трактора. Я не видел уполномоченных. Я видел гуза-паю. Помни мое слово - это плохая картина!
И он ушел в обратную сторону.
- Это был Халилов,- сказал мой спутник.
- Халилов?
Я слыхал про него. Старый большевик, краснознаменец. О нем говорили во всей Кокандшине. Если о человеке говорилось во всех чайханах, то он стоит разговоров. Это имя развешивалось на пуды авторитета.
- Халилов, Халилов... Он был героем в Красной Армии. Он не зря сейчас занимается хлопком в Бувайде...
Мой товарищ собрал свою сумку, и мы отправились к Бувайдинскому району.
Южная ночь спускалась быстро. Она нас застала в дороге у последнего кокандского кишлака. Мы не могли уже в темноте разбирать дороги. Темные силуэты деревьев стояли ровными рядами. Вдруг впереди заколыхались какие-то темные фигуры.
- Ким?! - закричал грубый голос.- Сиэта нима кирэк?
И одновременно грянул выстрел. Мы ответили, ругаясь по-русски.
- Что надо? Кто такие? - сказал тот же голос, и три человека подбежали к нам.
Они схватили нас за руки, отобрали сумки и повели куда-то в темноту.
В дальнейшем я помню низкую комнату, освещенную керосиновой коптилкой. За столом сидели бородатые узбеки в халатах и тяжело смотрели на нас. Они все быстро говорили по-узбекски, и мы не могли понять из их разговора ни слова. Потом вошел молодой узбек. Он посмотрел на нас, потом начал рыться в сумках.
- Хоп! - воскликнул он, смеясь.- Все в порядке! Не бойтесь! Наш колхоз и актив бедноты поставили сегодня ночью заставу вокруг кишлака. Наш кишлак пограничный. Наш район - район сплошной коллективизации, вы знаете. На днях будет в районе торжественный праздник завершения сплошной коллективизации. Но наши баи-кулаки бегут за границу. Граница кишит вооруженными кулаками. Они убегают ночью, бросая дома. Мы по собственной инициативе решили задерживать их.
Я вспомнил небывалый подъем колхозной волны, охватившей Кокандский район. Зверства кулаков были ей ответом.
Мы остались ночевать в колхозе. Из пленников мы превратились в гостей. На другой день мы ели плов и составляли предварительную статью о Бувайдинском районе. Мне из нее запомнилось такое место: "Бувайдинский район следует считать неблагополучным. Это резкий контраст с соседними районами сплошной коллективизации. Неблагополучно на полях и в некоторых районных организациях. Задание по увеличению хлопковых площадей не выполняется. Тракторы МТС стоят без плугов, а конные не используются. Кулачество, организуя басмаческие шайки, ведет бешеную кампанию против колхозов. Близость гор и большая территория района создают благоприятные естественные условия для маневрирования бандитов"...
Мы вступили в Бувайдинский район и, проведя день в одном из кишлаков, наутро отправились к Уч-Купрюку.
Войдя в него, мы увидели на площади странное оживление. Стояли толпы дехкан. Под деревом рыли две ямы. Через площадь пробегали люди с красно-черными повязками на рукавах.
Нас ввели в райком партии, и мы увидели в небольшой комнате два трупа, лежащие на столах. Один из них был в черном пиджаке и с красным бантом ордена на груди. Я узнал Халилова, краснознаменца Халилова, героя Красной Армии, переброшенного на хлопок.
Он проводил собрание колхоза в кишлаке Найман. Во двор примчались конные всадники в масках. Один из них остановился против оратора.
- Так вот он, Халилов! - сказал он.- Ты организуешь колхозы! Хорошо же!
Кроме него, убит молодой агроном Алимов. Басмачи умчались к горам...
Вот все, что я знаю о происхождении двух могил на площади под громадным деревом в Уч-Купрюке.
...Площадь эта большая и зеленая. В тот вечер на похоронах она была наполнена колхозниками. Напротив чайханы у ворот плакала жена краснознаменца. Дул легкий ночной ветерок. Площадь была освещена фонарем трактора. Он рычал по-боевому, как машина, готовая к работе.
В широкой полосе света стоял на земле письменный стол. Стоя на столе, секретарь райкома, очень молодой узбек, дрожащим звонким голосом говорил молчащей толпе:
- Вот наша кровь, пролитая проклятыми бандитами. Они нас не устрашат. Мы создадим новые колхозы, мы отомстим убийцам. Но мы скажем прямо...- Он остановился и посмотрел на толпу.- Мы не знаем, кто пойдет с нами и кто нет.
Толпа стояла молчаливой стеной бледных лиц в снопе тракторного прожектора.
Потом голос плачущей женщины прекратился. Жена Халилова вскочила на стол.
- Я дочь дехканина,- сказала она.- Вы дехкане. У этих могил дехкане решают, с кем они пойдут.
Из-за райкома партии всходила луна. Мы сидели у чайханы, над мостиком. С площади расходились демонстрации колхозников. Они шли в халатах, босиком, ровно размахивая руками.
- Посмотрите,- сказал сосед,- этот человек - бывший ишан. Ишан - духовное лицо, все равно что мулла. Он несет красное знамя.
Я увидел полного человека, идущего во главе колонны мягкой качающейся походкой. У него было свежее лицо ребенка с будто приклеенными черными усами.
- Что же он, ишан, с красным знаменем? -спросил я.
- Может быть, все может быть, бывает и так.
Ишан шел с непроницаемым лицом, поднятым кверху, как святой и как знаменосец.
Он тоже был босиком и в халате.
Он одной рукой держал знамя, а другая размахивала, точно маятник часов...
На рассвете мы отправились в колхоз имени убитого краснознаменца Халилова. И хотели во что бы то ни стало на другой же день после похорон провести собрание колхозников и на не остывших еще следах убийц поднять возмущение колхозников против кулацкой расправы.
- Вы идете в неспокойный район,- сказал нам член райкома.- Сегодня район не выйдет пахать.
Это утро помнится мне тишиной, свежестью и рисом на полях. По обе стороны дороги блестела иногда вода рисового поля.
Над болотами в теплом пару кружились комары. Дорога была пустынная.
Ни одного прохожего нам не встретилось до полудня.
Моим спутником был Гулам Гафизов, узбекский писатель и спецкор газеты "Новая Фергана". Он носил красную бархатную тюбетейку и - под пиджаком - небольшой браунинг. Он был писателем, сыном старого мусульманина и большевиком. Он знал каждую тропинку Ферганы, в каждом кишлаке ему кланялись знакомые, из-за многих углов на него смотрели злые глаза. Его дороги проходили через взволнованные кишлаки. Он любил литературу и знал священные книги. Отец его был стекольщиком, и он был стекольщиком. Он проводил теперь вторую большевистскую весну. Так называли посевную кампанию в 1931 году. Его мать носила еще паранджу. В его сером пиджаке лежал партбилет. Он носил с собой анкеты и письма редакции и раздавал их корреспондентам в кишлаках. По их заметкам в кишлаках расстреляли несколько контрреволюционеров. Браунинг мог ему пригодиться.
Рисовые поля сменились невспаханными квадратами земли. Кишлак показался на повороте дороги. От неизвестного свиста вдали мы вздрогнули. Пролетела птица. Я решил нарушить молчание.
- Товарищ Гафизов,- спросил я,- как вы стали корреспондентом ?
Он посмотрел на кишлак, как будто не слушая меня.
- Сейчас будет Султан-кишлак. Я его узнаю, хотя давно-давно здесь не был... Вы помните вчерашнюю встречу?
- Похороны? Демонстрация? Ишан? Босой толстяк с розовыми щеками?
- Да, ишан.
- Откуда вы знаете этого ишана, Гулам?
- Приостановимся,- сказал Гулам, трогая меня за рукав.- Сегодня очень тихая дорога. Это мне мало нравится. Давайте не будем спешить к кишлаку. Прежде чем мы в него войдем, я вам должен рассказать несколько интересных вещей о корреспонденте Гуламе и о Султан-кишлаке вместе. Это было двадцать лет назад. Не спешите, уртак Лоскутов. Узбеки говорят: волк, идя к западне, обдумывает каждый шаг. Может быть, сегодня, спустя двадцать лет, в Султан-кишлаке произойдет важная встреча. В воздухе пахнет кулаками, Лоскутов.
- Не делайте вступлений, Гулам.
Он засмеялся и замедлил шаг.
- Рисаля, товарищ, рисаля! Их пишут всегда с длинными вступлениями, так принято со времен Магомета. Рисаля - это по-русски, кажется, сочинение, трактат? Когда-нибудь вы, если сегодня кончится хорошо, напишете рассказ. Это будет уже тогда, когда вы вернетесь на север.
Мы посмотрели на далекие горы. Север не мыслился за ними. Жаркий туман обтекал вершины. Гулам сорвал ветку с ивы и замахал ею.
- Так что же сочинение?