Отогнув уголок шторы, он полюбопытствовал, чем занимаются телохранители Энн. Верные стражи зловеще маячили за мокрыми окнами машины, как две черные тени. Он сел в кресло и с тревогой подумал, что его редеющие волосы становятся все более непривлекательными, - впрочем, есть же какие-то способы остановить облысение, к примеру "Рогэйн" или пересадка волос. Ему стало неловко, и он заставил себя посмотреть на проблему с точки зрения высших ценностей. Он специально сказал Энн, что будет на кухне: кухня была дальше всего от ванной, и ему хотелось, чтобы девушка не сомневалась, что он достаточно предупредителен, чтобы не нарушать ее уединения. Кроме того, хотя отец Коллинз и делал вид, что происходящее не имеет никакого отношения к плотским желаниям, упоминание кухни, как и прочие его действия, имело сексуально-чувственный подтекст. Разве есть мужчина, который способен обуздать свою плоть? Разве священник не человек? Он тоже подчиняется законам природы. Похоть есть неупорядоченное желание или неумеренность эротических удовольствий, гласит катехизис, однако, несмотря на то что любой мужчина испытывает похоть постоянно, Церковь умалчивает о том, как с ней бороться, она лишь требует освободиться от земных страстей и научиться владеть собой, что само по себе бесконечный и изнурительный труд: нельзя обзавестись подобным умением так же легко, как машиной, проездным билетом, герпесом или гепатитом; самообладание - это постоянный поиск, требующий неустанных усилий на протяжении всей жизни.
Священник задумался о своем безбрачии. Как сказано в Книге Иисуса, сына Сирахова, 1:22: "Либо человек владеет своими страстями и обретает покой, либо он позволяет им господствовать над собой и становится несчастным". Декрет о служении и жизни священников "Presbyterorum ordinis" гласит: "Соблюдая девственность или безбрачие ради Царства Небесного, Пресвитеры посвящают себя Христу в новом и возвышенном качестве". Святой Августин Аврелий писал: "Зачем, душа развращенная, следуешь ты за плотью своей?" В Послании к Римлянам, 11:32, сказано: "Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать". "Этого материала хватило бы на проповедь", - подумал священник, который обычно писал проповеди во вторник, перечитывал и редактировал написанное в среду, давал рукописи отлежаться в четверг и пятницу, после чего еще раз переделывал ее в субботу. На самом деле как раз нынешним утром священник читал проповедь об общественной природе человеческого призвания и о стремлении человека прийти к Богу. На выборе темы безусловно сказалось влияние духовидицы, поскольку события в лесу стали настоящей встряской для его бедной заброшенной паствы. "Лишь одним путем, - сказал священник, сознавая, что завидует магнетизму духовидицы, - только через Бога человек может обрести счастье, к которому неустанно стремится, только Бог может исцелить его боль и положить конец вечной неудовлетворенности, наполняющей каждую секунду жизни". Отец Коллинз верил в это без иронии. Он верил, что его собственная постоянная тревога - это проявление вселенской тревоги, которую не могут утолить мирские сущности, но только Бог, понимаемый в самом широком смысле, и от этой мысли у него кружилась голова - такой она была возвышенной, отвлеченной, непостижимой и запредельной. "Понять, что есть Бог, невероятно сложно", - говорил отец Коллинз своим друзьям, толковым, жизнелюбивым атеистам, объясняя, в чем состоит его вера. Что именно он имеет в виду, спрашивали они, но в ответ он лишь загадочно качал головой, как умудренные тайным знанием евреи, которые изучают каббалу. Нет слов, чтобы описать Бога, произносить его имя запрещено, пытаться познать Бога при помощи средств, которыми располагает человек, все равно что ловить рукой солнечный луч. "Возможно, - подумал он, - мне следовало родиться евреем. Это причудливое еврейское сравнение имеет глубокий смысл". Так он размышлял, когда, одетая в его шаровары и джемпер, в комнату вошла духовидица с гладко зачесанными назад влажными волосами и следами лосьона на носу, и ему пришло в голову, что влечение - невероятно капризная штука.
- Ты просто сияешь чистотой, - сказал он.
- Да.
- Твоя одежда в стиральной машине.
- Спасибо.
- А теперь пришло время поужинать.
- А что с теми двумя, на улице?
- Я пойду поговорю с ними.
Он взял зонтик, обвисший с краю, где выскочила спица. Телохранители даже не включили радио. Они сурово и преданно несли свою вахту. Ветровое стекло затуманилось от их дыхания, хотя окна были слегка приоткрыты. Кто были эти люди, каким ветром занесло их в эти края?
- Джентльмены, - сказала священник, - давайте кое-что обсудим. Видите ли, я полагаю, что охрана нам больше не нужна. Сегодня Энн останется у меня. Вы намерены здесь сидеть и дальше?
- Мы подождем, святой отец.
- Мне бы этого не хотелось.
- Это не проблема.
- Нет, проблема. Это проблема для меня и для Энн, причем достаточно серьезная. Вы действуете нам на нервы. Из-за того что вы здесь сидите, мы чувствуем себя неловко. Вы не позволяете нам сосредоточиться на важной беседе. Мы постоянно думаем о вас. О том, что вы сидите под дождем, как привязанные.
- Не думайте о нас.
- Это невозможно.
- Мы взяли на себя обеспечение безопасности, святой отец. Мы не можем поставить нашу Энн под удар.
- Под какой еще удар?
- Допустить, чтобы ей угрожала опасность, - сказал тот, что сидел на пассажирском месте.
- О какой опасности вы говорите?
- О какой угодно, - ответил телохранитель, сидящий за рулем.
Начиная злиться, священник склонился к окну. Ему в лицо пахнуло лосьоном после бритья и сосновым освежителем воздуха для автомашин.
- Поймите, - сказал он, - вам придется просидеть здесь всю ночь, я не позволю ей вернуться в лагерь. Она не может спать в холодной, сырой палатке.
- Она простужена, и с вашей стороны это очень любезно.
- Мы готовы провести здесь ночь, не беспокойтесь.
- Но, - сказал священник, - как вы себе это представляете? Всю ночь торчать в машине?
- У нас есть мобильник. Через некоторое время нас сменят. На самом деле мы уже всё продумали. Как организовать круглосуточную охрану.
- Кто вы? - спросил священник. - Откуда вы такие взялись?
- Я Майк, - сказал водитель. - А это Билл. Я из Бьюта, Монтана, а он из Бойсе, Айдахо.
- Я не об этом.
- А о чем же?
- Я хотел спросить, как вы до этого додумались? У вас есть работа? Семья?
- Я приехал посмотреть, что происходит, - сказал Майк. - И внезапно меня осенило. Я понял, что был призван сюда, чтобы защитить ее.
- Я тоже, - сказал Билл. - Я тоже почувствовал, что призван.
- Люди по-разному приходят к пониманию своего предназначения, - сказал Майк. - И я понял, что это мой долг. Защищать тех, кто в этом нуждается. Обеспечивать их безопасность. Можно сказать, что я солдат армии Христовой. Так же, как и Билл. Солдат во Христе. Дождь нас не пугает. Если нужно, мы будем сидеть здесь всю ночь. Второе послание к Тимофею, глава вторая, стих третий: "Переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа".
- "Если терпим, то с Ним и царствовать будем. Если отречемся, и Он отречется от нас".
- "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч".
- Такие речи опасны, - предостерег священник.
- Порой восстает нечестивый, и тогда праведнику приходится брать в руки оружие, - ответил Майк. - Для этого мы здесь.
- Я против этого, - покачал головой священник. - Не думаю, что Господу угодно насилие. Какое бы то ни было.
- Мы тоже так думаем, - в один голос ответили Билл и Майк.
- Я буду молиться за вас, - сказал священник и вернулся в дом.
Он сделал три глубоких вдоха.
- Ужин, - сказал он Энн, стряхивая воду с зонтика. - Сейчас мы поедим. Что-нибудь полезное, чтобы твоя простуда поскорей прошла. Вернее, грипп, извини. Твой грипп.
- Что они сказали?
- Сказали, что им и здесь хорошо.
- В машине?
- Они говорят, что все нормально.
- Что они делают?
- Утверждают, что охраняют твою безопасность. Я не вполне их понял. Несут вахту. Следят, чтобы тебе ничто не угрожало.
- А что мне может угрожать?
- Не знаю. Драконы. Или безбожники. Или снежный человек.
Духовидица уселась на краешек дивана, зажав ладони между коленями.
- Я не понимаю, - сказала она священнику.
- Я тоже.
- Разве мне грозит какая-то опасность?
- Никакой опасности нет.
- Может быть, меня кто-то преследует?
- Никто тебя не преследует.
- У меня такое чувство, что преследует.
- Кто тебя может преследовать?
- Не знаю. Мало ли кто.
- Энн, думаю, тебе нужно поесть. Поужинать и отдохнуть. Как тебе одежда?
- Замечательная.
- Как ты себя чувствуешь?
- Прекрасно. Я такая чистая!
- Жаль, что у меня нет чего-нибудь получше.
- Лучше некуда. Все здорово.
- У меня есть, - сказал священник, - неплохой кусочек палтуса. Палтус, рис и зеленый салат с огурцами и помидорами. Еда будет готова примерно через полчаса.
- Но я не могу есть. Мне не хочется.
- Тебе надо поесть.
- Я не могу.
Священник опустился в кресло. Рядом на столе лежал "Человек с огоньком", напоминающий о его недавнем прегрешении: "Семя из его пульсирующего члена хлынуло ей в горло…" и тому подобные эпизоды поэтизированной порнографии. На обложке щеголевато приосанился Донливи с тростью в руках; за девяносто пять центов священнику удалось купить издание без купюр. Словно бы невзначай отец Коллинз взял в руки "Корабль дураков" в твердой обложке с черно-белой фотографией Кэтрин Портер в жемчужном ожерелье, сидящей за пишущей машинкой, и положил книгу поверх Донливи. Священник подумал, что он немного напоминает себе Икабода Крэйна, взвинченного разбушевавшимися гормонами и расшалившимися нервами, - правда, отец Коллинз был не так вспыльчив. Он задумчиво потрогал подбородок и на одном дыхании произнес:
- Прости, пожалуй мне надо сбавить обороты я веду себя точно я твой отец просто у меня нечасто бывают гости наверное я плохой хозяин конечно мы поедим когда ты проголодаешься Энн и ни минутой раньше а пока мы можем отдохнуть у меня есть коллекция кассет я поставлю одну из них например Гурецкого или Брамса или что-нибудь из камерной музыки что ты предпочитаешь?
- Мне все равно.
Он поставил Гурецкого, Симфонию печальных песен, которая начиналась Оплакиванием Христа. Ритмичная пятая часть, полифония в восьмой части, щемящая душу мелодия. Отец Коллинз надеялся, что эта музыка подавит страсти, бушующие в его подсознании. Ничто не могло вызвать такую безысходную печаль, как Третья симфония Гурецкого, разве что сильное расстройство желудка.
- Какая грустная музыка, - сказала Энн.
- Хочешь послушать что-нибудь другое?
- Мне хочется быть грустной.
- Почему?
- Не знаю.
- Что ж, не буду донимать тебя расспросами. Примерно через двадцать минут можно переложить твою одежду в сушилку.
- Я могу сделать это сама, - сказала Энн.
- Я сохранил то, что было у тебя в карманах. Твои таблетки, ракушки и конфеты.
- Спасибо.
- Пока пей чай и, прошу тебя, бери печенье.
Священник сел и деликатно отхлебнул из своей чашки.
- Твое признание, - сказал он, - то, что ты мне рассказала. Я думаю про грибы, которые ты упомянула. Про грибы с псилоцибином, которые вызывают галлюцинации. И про то, что скажет об этом комиссия по расследованию.
- Я больше не ем грибы. Если вы думаете, что все дело в них, - я их не ела.
- Тем не менее, насколько мне известно, такие галлюциногены, как ЛСД, бутоны кактуса-пейота и грибы с псилоцибином, вызывают так называемый эффект обратного кадра. Понимаешь, что это такое? Эффект обратного кадра?
- Не очень.
- Как же тебе это объяснить…
- Не знаю.
- Представь, что кто-то принимает наркотик, который вызывает галлюцинации. Наркотик действует двадцать четыре часа. Примерно. Может, двадцать. Речь не об этом. Главное, что эффект обратного кадра может проявиться значительно позднее, когда действие наркотика уже закончилось. Через неделю. Через месяц. Через год или два. Ты занимаешься своим делом, ешь сандвич и читаешь журнал, и вдруг сандвич превращается в маленькую птичку, а у журнала вырастают ручки и ножки - вот что такое эффект обратного кадра.
- Это не про меня.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю, и всё тут. Это другое.
- Сколько времени прошло с тех пор, как ты принимала псилоцибин? Сколько недель или месяцев?
- Пресвятая Дева была настоящей, а значит, это не важно.
- И все-таки?
- Думаю, около месяца.
- А марихуана?
- Я не курю марихуану.
- Как долго?
- Уже пару недель. Не меньше двух недель до видения.
Священник сделал глоток чая, приподнял бровь, согнул и распрямил мизинец. Он был неприятен сам себе. Он чувствовал себя самодовольным и ограниченным.
- Как думаешь, - спросил он духовидицу, - мог бы я стать дознавателем во времена инквизиции?
Она не ответила и не улыбнулась, и теперь он почувствовал себя напыщенным лицемером.
- Прости меня, - сказал священник. - Конечно, это нелепо. Ты не курила марихуану уже четырнадцать дней. Ты целый месяц не ела грибы. Конечно, эффект обратного кадра здесь ни при чем. Все это слишком реально. Слишком живо. Хотя всякое может быть, я не знаю.
Энн пощупала пушистый ворс джемпера.
- Вы сказали что-то про комиссию. Минуту назад. Что вы имели в виду?
- Комиссия по расследованию. Для рассмотрения данного случая. Так принято в Церкви. Подлинность каждого подобного видения проверяется. Чтобы понять, было ли оно на самом деле.
- Церковь занимается такими вещами?
- Вот уже несколько веков. А вдруг духовидец окажется мошенником или сумасшедшим? Или будет сознательно манипулировать своими последователями в корыстных целях? Что, если никакого видения на самом деле не было? Долг Церкви выяснить, как обстоят дела. Определить, может ли она подтвердить, что видение действительно было и ему можно верить.
- Я не принимала ничего несколько недель. Грибы здесь ни при чем, святой отец. Марихуана тоже.
- Не будем сбрасывать со счетов эффект обратного кадра, Энн. Возможно, это имеет отношение к тому, что ты испытала.
- Но почему вы мне не верите, святой отец? Я же говорю, Пресвятая Дева была настоящая. Это была не галлюцинация.
Священник медленно переплел пальцы и подпер ими подбородок, точно ребенок перед молитвой.
- Честное слово, мне очень хочется тебе верить. Если я поверю, все станет куда проще. Мне не хочется быть скептиком или циником. Мне хотелось бы построить мост веры, но, положа руку на сердце, я пока не могу это сделать. Пока у меня просто недостаточно информации. Завтра утром я встречаюсь со священником, которого прислал сюда епископ. Думаю, учитывая количество людей, которых привлекло сюда это событие, он создаст комиссию. Комиссию по расследованию, в которую он включит и меня. Тогда я займусь этим делом официально. А пока давай пить чай.
- Я не могу сидеть сложа руки и пить чай.
- Но это очень полезный чай. Он очень хорош при простуде. И при гриппе тоже.
- Я уже пыталась объяснить вам, святой отец. Я пришла к вам, потому что мне нужно очиститься от грехов. И побыстрее начать строить церковь.
- Грехи… - сказал священник. - Давай начнем с них. Я…
- Во-первых, я постоянно воровала. Я украла из чужой машины спальный мешок. Мне попались две женщины, я обещала, что присмотрю за их вещами, а сама стащила у них радиатор и стереосистему. Я украла уйму разных вещей, святой отец. Цепную пилу. Насос. Я сто раз заливала в машину бензин и уезжала не расплатившись.
- До или после того, как украла катехизис?
- Все это было раньше. До того, как я пришла к Иисусу.
- Понятно.
- Но я и тогда знала - это известно каждому - не кради. Это нехорошо.
- Да.
- Поэтому я должна принять крещение.
- Опять ты за свое.
- Если я не приму крещение, я не смогу спастись.
- Ты не получила религиозного воспитания, Энн?
- Я не получила вообще никакого воспитания, святой отец.
- Знаешь, - сказал священник, - у меня идея. Почему бы тебе прямо сейчас не позвонить своей матери? Можешь воспользоваться моим телефоном.
- Я не из тех, о ком дают объявления, - ответила Энн. - Те, что вешают на почте или еще где-нибудь: "Разыскивается…" и все такое.
- Но ведь можно просто позвонить. Без всякой причины. Просто сказать ей здравствуй. Дать знать о себе.
- Нет, - сказала Энн. - У меня нет ни малейшего желания это делать.
- Но почему ты не хочешь просто позвонить своей матери?
- Не хочу, и всё. Долго рассказывать, святой отец.
- А мы никуда не спешим. Просто сидим и разговариваем. К тому же я священник. Я умею слушать. И люблю поболтать. Долгий разговор меня не смущает. Даже наоборот.
- Он долгий не в том смысле. На самом деле я просто не могу это объяснить.
- Ты не можешь объяснить, почему не желаешь звонить матери? Или не можешь объяснить, что ты понимаешь под словом "долгий"? Или и то и другое?
- Не знаю.
- Так что мешает тебе позвонить родной матери?
- Не знаю. Давайте не будем об этом.
- Расскажи мне, что случилось?
- Не могу.
Священник вздохнул:
- Ладно, - сказал он. - Просто мне показалось, что тебе хочется излить душу. Излить душу и раскаяться. Исповедаться.
Энн сделала глоток из своей чашки. Гибкий и легкий подросток с чашкой чая в руках.
- Знаешь что, - предложил священник, - переночуй у меня. Как-никак у тебя грипп. Диван раскладывается, спать на нем очень удобно. Поспишь в тепле и чистоте. Прошу тебя, останься.