Глаза у него были как у охотничьего пса, что высматривает птицу, - точь-в-точь как у любимого пойнтера Дона Коллинза по имени Принц, поджарого английского пойнтера из юности Донни. Когда такая собака рыскает по лугам, поросшим густой травой, семена луговых растений попадают под собачьи веки, где тщетно пытаются прорасти в слезной влаге.
- Вряд ли вы захотите сойтись со мной поближе, священник. Убить вас мне так же легко, как взглянуть на вас. Такой уж я уродился - холодный.
- Вы хотите убить меня?
- Не обязательно вас.
- Вы говорите так, точно прошли войну.
- Я не был на войне. Мне не нужна война. Думаю, если бы я туда попал, я чувствовал бы себя как кум королю. Я был бы для них просто находкой.
- Понимаю, - ответил отец Коллинз.
Перед тем как Донни отправился в семинарию, отец вручил ему стихотворение Киплинга "Если" и заявил, что, хотя он не любитель давать советы, он скажет сыну две вещи. Первое: в намерении стать священником нет ничего дурного, если при этом он будет действительно служить Церкви верой и правдой; и второе: если он добьется своего, он должен со всей серьезностью отнестись к принятым обетам и никогда не унижать себя, отступая от них. Стихотворение Киплинга привело Донни в ярость. Это был тяжеловесный и многословный гимн великодержавной британской ментальности, которая, по мнению автора, дает право считать себя господином мира, к тому же все это не имело никакого отношения к намерению стать священником. "Земля - твое, мой мальчик, достоянье! И более того, ты - человек!" Заключительное восклицание, по-видимому, знаменовало убогую победу над миром, при этом смысл зрелости оставался неясным - разумеется, если не считать, что он сводится к страховке, охотничьим псам и чаю.
Ни отцовский совет, ни стихотворение Киплинга не принесли ему никакой пользы.
- Может быть, - сказал он Тому Кроссу, - вы пришли сюда, чтобы измениться?
- Разве люди меняются?
- В книгах - да.
- Это паршивые книги.
- Откуда вы знаете? Может быть, вся ваша жизнь - это книга, книга, написанная для вас Богом, но которая предполагает, что вы должны действовать по собственной воле.
- Назначьте мне епитимью, святой отец. Я раскаиваюсь и хочу искупить свои грехи. Прошу вас.
- Хорошо. Молитесь. Молитесь как можно больше. Понимаю, это кажется вам чересчур неопределенным. Но молитва поддержит и укрепит вас, в ней ваше спасение. Это все равно что носить воду и валить лес. Ведь вы лесоруб, Том? Такова воля Божья, наносите удар за ударом, как будто рубите дерево, пока не почувствуете, что искупили свой грех. Произнося слова молитвы, вы несете в этот мир Его свет, и он озарит ваш путь в темном лесу. Повторяйте их как можно чаще. Миллион "Радуйся, Мария…" и миллион "Отче наш". Вот о чем я вас прошу.
- Слова?
- Да.
- Ладно, - сказал Том. - Но это не поможет.
- Почему?
- Это только слова.
Позднее обязанностью отца Коллинза стало посещение Томаса Кросса-младшего, или Томми, как звали его в городке, чтобы парализованный юноша, который дышал при помощи вентиляционного аппарата, мог исповедаться. Увидев его впервые, священник почувствовал ужас и напряжение.
- Я новый священник, - сказал он с наигранной бодростью, и его голос эхом отозвался в кухне, где юноша, пристегнутый к креслу на колесах, внимательно смотрел в окно, что выходило на задний двор, хотя смотреть там было абсолютно не на что. Во дворе не было ничего, на чем стоило бы остановить взгляд, - неряшливая мшистая лужайка, усыпанная иглами кедров, заросли ежевики, поленница отсыревших дров, тент для грузовика, старая потрескавшаяся кровля. Сама кухонька была чистой, но вид вытоптанного до желтоватого глянца линолеума приводил в уныние. К приходу священника Тома-младшего принарядили и привели в порядок: на нем была рубашка с высоким воротом, который скрывал отверстие в трахее, влажные волосы были расчесаны на пробор.
- Должен признаться, - произнес отец Коллинз, - я не знаю, что сказать. Простите меня. Мне страшно неловко.
Юноша был немного похож на Хокинга, его левое плечо время от времени подергивалось, а в воздухе витал легкий запах мочи. Он был худ, с высоким шекспировским лбом и оттопыренными ушами, голова казалась небрежно насаженной на хрупкую шею. Его дыхательный аппарат привел священника в полное смятение. "Спокойно, - приказал он себе, - держись как ни в чем не бывало".
- Привет, - без выражения произнес Том-младший на выдохе. Последовала пауза, во время которой насос наполнил воздухом его легкие. - Меня зовут. Томми Кросс.
Отец Коллинз вспомнил, что тибетские монахи отправлялись по ночам на кладбище, чтобы преодолеть страх перед сверхъестественным, и пожалел, что не прошел такую подготовку. Как можно жить, не умея дышать? Способность дышать приходит с рождением и уходит в момент смерти, а значит, Томми пребывал за пределами человеческого бытия, то есть в чистилище. Вопросы такого рода нередко обсуждаются священниками на семинарах.
- Рад с тобой познакомиться, - выдавил отец Коллинз. - Я много о тебе слышал.
Движением глаз Томми пригласил его пройти, и отец Коллинз, сознавая свое недомыслие, торопливо приблизился к юноше, надеясь, что его поспешность заменит просьбу о прощении, и уселся на краешек стула. Теперь он понял, что стул был приготовлен специально для него, мать Томми подумала об этом заранее и поставила стул там, где ему надлежало находиться. Священник решил, что следует держаться официально, и скромно сложил руки на коленях.
- Теперь мы можем поговорить, - сказал он.
Юноша вложил в свой выдох все, что мог.
- Мне трудно говорить. Нужно много сил. Извините.
- Не надо извиняться. Прошу тебя, не извиняйся. Когда почувствуешь, что готов, можешь исповедаться.
- В инвалидном кресле. Трудно грешить.
- Может быть, в этом твое преимущество. Я так думаю. Хотя, возможно, в таком положении нет никаких преимуществ.
- Нет, - сказал Томми. - Никаких.
Священник подумал, что подобное признание труднее выслушать, чем произнести. Большинство не любит правды. Нам нравится слушать лишь истории успеха. Рассказы о победах. Считать, что стакан наполовину полон.
- Я ценю твою искренность, - сказал он.
- Быть парализованным. Без рук и ног. Паршиво.
- Нисколько не сомневаюсь.
- В фильмах. Про калек. Все кончается. За два часа.
- Думаешь, есть такие фильмы?
- Нет. Слишком скучно. Ничего не происходит.
Отец Коллинз мрачно кивнул. "Вообще-то, парень не совсем прав, - подумал он. - Дэниел Дэй-Льюис в фильме "Моя левая нога", Том Круз в фильме "Рожденный четвертого июля", "Доктор Стрейнджлав" с Питером Селлерсом. Впрочем, как справедливо заметил Томми, калеки способны вызывать интерес на протяжении двух часов, не более того, - фильм окончен, слава Богу, хватит, идемте скорей на улицу".
- После того как я. Исповедался. В последний раз. Я сказал Богу. Чтобы он шел к черту. Я говорил это. Тысячу раз. Не меньше.
- Думаю, Бог не осудит тебя за это. Он дал тебе такое право. Говорю это как священник. Бог не станет на тебя гневаться. Но Он, несомненно, рад, что ты признался в этом. Скажи, тебе по-прежнему хочется проклинать его? Это важный вопрос.
- Да. Не слишком часто. Иногда.
- Хорошо. Это прогресс. В качестве епитимьи ты должен поразмыслить о первой из десяти заповедей.
- Ладно.
- Скажи, что ты разглядывал, когда я вошел? Там, за окном?
- Я думал. Про всякую ерунду.
- Какую ерунду?
- Про мои легкие. Они пересохли.
- Только про это?
- Занафлекс.
- Занафлекс?
- Лекарство. Чтобы не дергаться.
- О чем еще?
- Мой мешок. Он воняет.
- Тебе это только кажется.
- Тент для грузовика.
- Что насчет него?
- Мы ездили с ним. В Монтану. На родео. Мне было одиннадцать.
- Кто ездил?
- Отец. И я.
- Тебе понравилось?
- Это было. Хорошее время.
- Значит, у тебя есть приятные воспоминания?
- Их мало.
- В основном неприятные?
- В основном. Плохие.
- Почему?
- Мой отец. Был злым. Со мной.
- Мне жаль это слышать, - сказал отец Коллинз.
Юноша ничего не ответил. Они сидели, вместе слушая, как работает аппарат искусственной вентиляции, и это напоминало китайскую пытку водой. Отец Коллинз испытывал отчаянную жалость и чувствовал себя совершенно беспомощным. В конце концов, он был всего лишь человеком, а не волшебником, не святым, не чудотворцем и не ангелом.
- Не хочу тебя утомлять, - сказал он. - Вижу, что тебе тяжело разговаривать.
- Да. Извините. Мне очень жаль.
- Позволь мне сделать кое-что еще.
Пробормотав скороговоркой формулу отпущения грехов, священник достал из кармана маленькую серебряную коробочку, в которой он принес Тому-младшему преосуществленный хлеб для евхаристии.
- Погодите, - прошелестел юноша. - Не прикасайтесь. Я могу. Заразиться.
- Что же мне делать?
- Вон там. Перчатки.
Отец Коллинз вымыл руки над раковиной. Рядом стояла коробка с хирургическими перчатками; он взял пару перчаток и надел их. Вентиляционный аппарат продолжал свою дьявольскую работу, напомнив ему фильм "Изгоняющий дьявола". Немного успокоившись, отец Коллинз сел на прежнее место. Взяв Томми за руку, он спросил:
- Тебе приятно то, что я делаю?
- Я не верю. В Бога, - сказал юноша. - Но вы. Можете продолжать. Если хотите.
Отец Коллинз совершил таинство евхаристии с пустым сердцем. Язык юноши был сух и бледен. Его дыхание отдавало чем-то кислым. Он проглотил гостию, и его глаза расширились от боли. Отец Коллинз старался не смотреть туда, где за воротником из горла Томми торчала трубка. Он чувствовал себя абсолютно бесполезным. От запаха мочи его мутило. Ему было страшно и хотелось поскорее уйти. Он презирал себя и едва не сказал это вслух. Разве он не призван Церковью навещать больных и исцелять раны, разве священники не несли служение среди прокаженных, разве сам Иисус не врачевал хворых и недужных? Разве не его дело наблюдать за наступлением смерти, как наблюдала Мария за муками своего сына, распятого на кресте? "Я слаб, - подумал он. - Моя душа слаба".
- Ты устал, - сказал он парализованному юноше. - Пора дать тебе отдохнуть.
Под этим жалким предлогом он торопливо распрощался и ушел.
На следующее утро после беседы с духовидицей священник приготовил себе ланч, который состоял из бутерброда с сыром, апельсина и пригоршни миндаля с изюмом. Дождя не было, и он немного приободрился. Сев за руль, он включил вентилятор, который скрипел и задевал корпус, поставил кассету "Чудеса Сантьяго" и прямо по лужам выехал со стоянки. Он обнаружил, что вспыхнувшая вчера влюбленность за ночь не только не угасла, но даже немного усилилась, и это было странно, поскольку обычно его увлечения быстро сходили на нет. Видимо, на сей раз, решил отец Коллинз, его подстегивала предстоящая встреча: он спешил на нее с таким чувством, точно его ожидало свидание с возлюбленной.
Добравшись до туристского городка, он с удивлением увидел у костра на стоянке Энн около дюжины паломников. Они прихлебывали кофе из термосов, ворошили угли и просто слонялись вокруг, сунув руки в карманы. Макушки деревьев были укутаны тяжелой, плотной пеленой тумана. Искры, крутясь, летели сквозь ветви замшелых кленов; за палаткой тусклым металлом поблескивала река. Брезентовая палатка Энн имела такой допотопный вид, точно она сохранилась со времен Второй мировой войны. За ней виднелась покореженная малолитражка, усыпанная хвоей. Утренний воздух пронизывала ревматическая сырость, земля была пропитана влагой. Священник подумал, что эти края приглянулись бы поэтам-романтикам и то, что они здесь не побывали, просто ошибка истории: здешний лес отлично гармонировал с их лирической меланхолией. Он представил себе болезненного Китса, что, кашляя и зябко поеживаясь, сидит под вековой елью; Байрона, который прохаживается, вонзая в мох прогулочную трость; атеиста Шелли; неугомонного Вордсворта; все они наперебой слагают оду унынию. Мшистые, сырые глубины осеннего леса взывают к их одиноким душам, а чистая и пронзительная красота деревьев подстегивает воображение. "Что за восхитительное место, чтобы сокрушаться о превратностях бытия, - подумал священник. - Лучшего уголка для тех, кто привык размышлять о бренности всего сущего, просто не найти; к подобным мыслям располагает все вокруг, а заниматься чем-либо иным тут попросту невозможно".
С невозмутимым видом он подошел к огню и нагнулся, чтобы погреть руки. Здесь были семеро его прихожан, три собаки, пятеро совершенно незнакомых ему людей и две девушки, которые приходили к нему вчера рассказать о видении. Он отметил, что Энн выглядит еще более простуженной, бледной и утомленной.
- Что вы здесь делаете, святой отец? - спросил его мужчина с бородой. - Зачем вы здесь?
- Эти вопросы я не перестаю задавать себе сам. Хотел бы я знать, как на них ответить.
- Вы что-нибудь слышали? Что вам известно?
- Я знаю не больше вашего. Я пришел, чтобы увидеть всё своими глазами.
- Слава Богу! - воскликнула женщина - сутулая, полуслепая вдова из числа его прихожан. Молилась она всегда горячо и усердно, а когда пела гимны, ее голос дрожал и прерывался от волнения. - Смотрите-ка, вот и наш священник, - проквакала она. - Теперь нас на одного больше. Как написано в Откровении: "И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд!"
- Да, - сказал священник. - Вот и я. Доброе утро, Энн, - добавил он. - Надеюсь, вы лечите свою простуду?
- Я пытаюсь, святой отец, - ответила Энн.
- Мне не спалось.
- Мне тоже.
- Зато я, - сказала Кэролин, - спала без задних ног. Я страшно устала. Дрыхла как убитая.
Они выстроились походным порядком: впереди священник, за ним остальные десять человек, и их радостное возбуждение и шумный шаг производили странное впечатление на фоне царящего в лесу безмолвия. Они напоминали цепочку воинственных муравьев, которые упрямо идут вперед через бревна и бурелом. Порой кто-нибудь опережал духовидицу, но, заметив это, невольно замедлял шаг. Собаки, как это всегда бывает с собаками, отдались происходящему со всем жаром души, они совершенно обезумели и носились вокруг, не помня себя от восторга. Одна из них учуяла след оленя и лаяла где-то вдалеке. Ее хозяин вытащил из кармана свисток и принялся пронзительно свистеть.
- Знаете, что пришло мне в голову? - сказала Кэролин священнику. - Наверное, так чувствовали себя крестоносцы. Благородные рыцари, исполненные фанатичного пыла.
- Не хватает только турок с ятаганами.
- Зато есть лесорубы.
- Думаете, они здесь есть?
- Да. Вроде Саладина. Но с бензопилами.
Священник помог сутулой вдове перейти по бревну Сковородный ручей и, пока они пробирались через бурелом, поддерживал ее под локоть. Ее рука была такой дряблой, что отец Коллинз невольно вспомнил о смерти; к тому же у нее дурно пахло изо рта.
- Мой сын живет в Толедо, - сообщила она. - Поэтому я была в церкви Американской Божией Матери.
- Американской Божией Матери?
- Там тоже являлась Дева Мария. Ее видела сестра Милдред. В тысяча девятьсот пятьдесят шестом. В коридоре, вы представляете? Пресвятая Дева - в коридоре!
Священник не ответил.
- Сестра Милдред из Конгрегации сестер пречистой крови в Фостории, штат Огайо, - сказала вдова. - Вам непременно нужно туда съездить.
Другая женщина, которая шла следом за ними, сообщила, что она была в Ирландии, в Ноке и Маниглассе в графстве Антрим.
- В Ноке есть краеведческий музей, - сказала она, - очень интересный.
- Я слышала про Манигласс, - сказала вдова.
- В Маниглассе есть резной крест, а у его основания вырезан горшок и, как я сначала подумала, цыпленок, но в Ирландии его называют петушком.
- А при чем тут петух? - спросил священник.
- Жена Иуды сказала, что Иисус не поднимется из могилы, как не сможет вылететь из горшка петух, из которого она сварила суп, - и в этот миг петух вылетел из горшка и закричал что-то вроде "Сын Пресвятой Девы вознесся на небеса!" или нечто подобное.
- Есть потрясающее место в Калифорнии, - сказала вдова. - В пустыне Мохав.
- Я там была, - сказала другая женщина. - Оно называется Калифорния-Сити. Пожалуй, церковь Богоматери в белом производит большее впечатление. Когда-то я жила неподалеку от нее, в Вермонте. Но куда мне действительно хочется съездить, так это в Меджугорье. Моя невестка там была. Но лично я боюсь туда ехать. Ни за что не поеду в те края, пока славяне не разберутся между собой.
- Значит, вы туда вообще не поедете.
- Наверное. Ничего, переживу. Лучше съезжу в Лурд.
Духовидица остановилась и присела на бревно. Вся компания заметила это и тоже остановилась, как пехота, что устроила привал по приказу генерала. Священник поделился с вдовой своим апельсином. Он осторожно и медленно отделял дольки, потупив глаза и стараясь не привлекать к себе внимания, но его манипуляции с апельсином вызвали интерес одного из псов, который явно был не прочь перекусить, и бородатый мужчина, с которым отец Коллинз разговаривал у костра, сказал:
- Бедняга. Душу готов продать за кусок.
- Вы полагаете, что у собаки есть душа? - спросил кто-то.
- А вы полагаете, что Папа католик? - послышалось в ответ.
- Полагаю, все не так-то просто, - сказал священник. - Вопрос о душе у животных вызывает множество споров. И, по-моему, не зря.
- У моей собаки душа есть, - отрезал бородатый мужчина. - В отличие от некоторых людей. Кое-кому из них души явно недостает.
- Есть такие люди, которые больше переживают за животных, чем за человека, - вставил кто-то. - Выступают за смертную казнь и борются против жестокого обращения с животными.
- А вы за жестокое обращение с животными?
- Я не об этом.
- Посмотрите как-нибудь собаке в глаза.
- Вы уходите от темы. Нарочно.
Священник съел изюм и протянул собаке немного миндаля.
- Тебе повезло, - сказала вдова. - Эта еда освящена. Ты ешь из рук священника. Пища из рук святого Франциска.
Они поднялись на холм. Во время подъема вдова три раза останавливалась, чтобы отдышаться. Она опускала голову, опиралась руками на колени и ждала, когда пройдет дрожь в ногах. Отец Коллинз нетерпеливо ждал свою спутницу. "Веди себя достойно, - приказал он себе. - Она стара, и ей нужна твоя помощь". Остальные ушли вперед, обогнав священника и вдову, кроме собаки непонятной породы - усталой черной собаки с мутными глазами, которая инстинктивно жалась к ним поближе.
- Старческая немощь - это проклятие, - сказала вдова. - Я старею… я старею… Засучу-ка брюки поскорее, и так далее. Я слышал, как русалки пели, теша душу… Их пенье не предназначалось мне.