- Теша собственную душу, - сухо поправил ее священник. - Это меняет размер.
- Вот я, старик, в засушливый месяц, мальчик читает мне вслух, а я жду дождя.
- Вот именно, мальчик. Простите. Как случилось, что, живя в этом захолустье, вы так хорошо знаете Т. С.?
- Да будет вам известно, я окончила Вашингтонский университет. Училась вместе с Тедом Рётке. Представьте себе, когда-то я тоже писала стихи, сидела в таверне "Голубая луна" и купалась нагишом в заливе Портедж. Вы не верите. Конечно, кто теперь мне поверит. Хотя миллион лет назад мои стихи печатались в журналах и газетах. Правда, издать сборник я так и не удосужилась, я бабочка-однодневка, если так можно выразиться. Но вам, нашему распрекрасному, молодому, новенькому с иголочки священнику, я должна признаться, что много лет назад я увлекалась Кьеркегором и именно он привел меня к Богу. Моя магистерская диссертация была посвящена его "Заключительному ненаучному послесловию". Тогда мне было тридцать семь. Мой муж был неудавшимся драматургом и преподавал театральное искусство в школе. А теперь я превратилась в старую каргу, что живет в забытом Богом городишке. Вот что делает с нами жизнь. Я стараюсь не подчиняться времени и обстоятельствам, но идти вперед во имя Иисуса. В последнее время я увлеклась квиетизмом, о котором вам наверняка рассказывали в семинарии, особенно квиетизмом Франсуа Фенелона, о котором вы мимоходом упомянули в своей проповеди три воскресенья назад. А прошлым летом я перечитала своего Паррингтона. И трехтомник из серии "Великие книги". А недавно я решила заняться изучением трудов Фомы Аквинского и епископа Беркли.
- Крупным шрифтом?
- С увеличительным стеклом. Вставлено в такую штуковину вроде шлема. Я заказала ее по Интернету два года назад. Что-то вроде приспособления, которым пользуются часовщики.
- Никогда такого не видел, - сказал священник. - Так, значит, в последнее время Фома Аквинский и Беркли, как вы сказали. Тогда вы должны знать ответ на старый вопрос: сколько ангелов может танцевать на острие одной иглы?
- Двенадцать, полагаю. Точно не знаю. Если бы святой Фома мог представить себе, что мы будем в шутку обсуждать столь важные вопросы здесь, в лесу, он непременно закончил бы свою "Сумму теологии", и мы бы знали ответ.
- Готовы ли мы догнать остальных?
- После этой вылазки мы обязательно простудимся, самый неподходящий сезон для прогулок, да и тащиться пришлось невесть куда… Идемте же!
Рука об руку они поднялись на гребень горы, миновали заросли гаультерии и орегонского винограда - их вел старый черный пес, который, судя по всему, следовал за остальными по запаху, - и оказались в сыром лесу. Священнику было приятно встретить человека, который читал Фому Аквинского и епископа Беркли, а не только "Вестник охотника и рыболова" и журнал "Космополитэн". Через десять минут они догнали своих спутников, которые, добравшись до места, томились, как театральная публика перед началом спектакля, и вдова шепнула:
- Тут сухо, так что усадите меня здесь, а сами идите к остальным.
- Хорошо, - сказал священник. - Благослови вас Господь.
Лес в основном состоял из елей, поросших мхом, стволы кленов и поваленные деревья тоже сплошь покрывал мох, как и положено растению-паразиту. Священник узнал гаматокаулис глянцевитый - в свое время он специально два дня подряд ходил в лес с определителем растений - и почти вспомнил название еще одного мха, который в народе называют бородой старика. Он расстроился, что у него такая плохая память на растения, ведь он так старательно заучивал эти названия, и несколько дней ему казалось, что он знает их назубок. Он вспомнил, как читал о том, что мох растет только на северной стороне дерева, однако теория живой природы находилась в вопиющем противоречии с действительностью, и зеленый мох душил угрюмые ели со всех сторон.
Не снимая капюшона, духовидица преклонила колена, опустившись на мох, и стиснула в руках четки. Большая часть паломников тоже встала на колени, и один из них торжественно и немного театрально прочел отрывок из Деяний святых Апостолов: "И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут". Какая-то женщина выкрикнула: "Вот раба Божия пред тобой, и да свершится воля Твоя по слову Твоему!" Другая пронзительно воскликнула: "Пресвятая милосердная Пречистая Матерь, радость наша и надежда, к тебе взываем мы, грешные дочери Евы!" Еще одна паломница зажгла свечу и взмолилась: "Зеркало справедливости, сосуд чести, достойнейшая из девственниц, увенчанная славой, очисти меня от всех грехов". В эту минуту послышался голос полуслепой вдовы: "Вело нас по свету в Смерть или в Рождение?" - и священник увидел, что, цитируя Элиота, она молитвенно сложила руки.
Внезапно духовидица начала погружаться в транс. Молитвы и призывы оборвались. Собравшиеся постепенно притихли, и священник тоже преклонил колена, со смутным опасением сознавая, что за его поведением наблюдают все. Энн показалась ему еще более хрупкой, чем прежде; капюшон, точно монашеское одеяние, скрывал ее лицо. Она неестественно наклонилась вперед, устремив взгляд к макушкам деревьев и сложив руки в отчаянной мольбе, и отец Коллинз изо всех сил старался запечатлеть в памяти ее облик, поскольку эта сцена убедила его, что ему неизбежно придется участвовать в продолжении этого спектакля, делая вид, что видение действительно имело место, и ему не спрятаться от положенного в таких случаях дознания и всеобщей истерии. Это непременно отразится на нем самом и на его служении. Когда она пала ниц, кто-то воскликнул: "Пресвятая Дева, освяти сердца наши в этот день!" - однако никто не подхватил этот призыв, и в лесу воцарилась тишина. Духовидица лежала на земле, точно кучка брошенной на лесной подстилке детской одежды. Происходящее напоминало краткое затишье после завершения симфонии, когда, боясь опростоволоситься и шокировать остальных, никто не решается аплодировать, не будучи уверенным, что произведение кончилось. Все замерли, не смея шелохнуться, даже священник, которого, надо признать, тоже заворожила возвышенная атмосфера.
Однако эта минута миновала. Его скепсис вернулся. Священник был уверен, что истолковывать случившееся буквально - как явление Богородицы, сошедшей с небес, - было бы заблуждением и нелепостью. Он не верил, что Дева Мария, оставив свою блаженную обитель на небесах, спустилась на землю, чтобы побеседовать с бездомной девчонкой, которая собирает грибы. Он не верил в видения, даже в те семь, которые были признаны Ватиканом, и был убежден, что богооткровения ушли в прошлое вместе с эпохой Иисуса Христа. Священник считал, что его духовный трепет, его стремление поверить - это лишь легкий всплеск естественного желания, такого же древнего, как спонтанный страх перед звездами, громом, молнией, землетрясениями, чудовищными волнами, лунными и солнечными затмениями. Языческий позыв, желание увидеть лесной дух. Как антрополог, изучающий самого себя, священник размышлял о страждущих язычниках, которые морили себя голодом в надежде на откровение свыше, веря, что увидят вещие сны и узнают неведомые имена. Боль, секс, кокаин, проливной пот, близость смерти - без этих подсобных средств духи не торопятся открыть свой отвратительный лик. К этим средствам прибегают смертные твари, стремясь к вечной жизни. Сам священник избрал для себя иной путь - путь схоластического созерцания и размышлений. Разумеется, в нем отсутствовала драма, но именно это и делало его таким трудным. Тот, кто бредет на ощупь, подобно волхвам у Элиота, не может держать свечку во время пришествия духа, который беседует с нищей девчонкой в лесу. "Мы жалели о днях солнечного лета, о дворцах, садах, теплых ступенях, о ласковых девах, несущих шербет", - продолжал звучать в его ушах голос вдовы, и ему были близки и понятны эти сожаления. Он не знал, зачем стал священником.
Когда духовидица поднялась и посмотрела на остальных, он снова обратил внимание, какая она маленькая и хрупкая. "И малое дитя будет водить их", - подумал он. Было видно, что у нее жар и ей следует лежать в постели. Она молитвенно сложила руки и сказала слабым, ровным голосом: "Пресвятая Дева просила меня передать вам свое послание. - Она так и не сняла капюшон, и на ее лицо падала тень. - Дети мои, сказала она, уверуйте в Мать Марию и ответьте на ее призыв к служению Господу нашему Иисусу, творя добрые дела и проявляя любовь к ближнему. Молитесь за грешников, чтобы они вернулись на путь истинный и избавились от алчности и своекорыстия, прежде чем Иисус в гневе своем уничтожит вас. Несите послание Матери Божией в своей душе до конца земной жизни, и вы сумеете положить конец бедности и страданиям. Постройте на этом месте церковь, которая станет путеводной звездой для неверующих и приведет их к Богу, вашему Отцу и Заступнику. Отдайте свое сердце Сыну Божьему, найдите прибежище в Его ранах, и Он всегда будет хранить вас. Все вы мои дети, и я собрала вас здесь как мать, которая хочет уберечь своих детей от зла и передать ваши просьбы самому Господу, во имя Иисуса, аминь.
Скорбящей матери, которая взывает ко мне с мольбой, скажу, что Ли Энн мирно отправилась в объятия Господа нашего, после того как заблудилась в лесу; она замерзла и была голодна, но не страдала, а когда стемнело, свернулась калачиком под деревом и крепко уснула и во сне поднялась в Царствие Небесное на крыльях любящих ангелов.
Дети мои, - сказала Энн, - Иисус милосерден и будет оберегать вас от зла. Именем Господа нашего Иисуса заверяю вас, что все ваши мольбы будут услышаны, а теперь я покидаю вас, аминь".
- По-моему, она просто бредит, а остальные и уши развесили, - сказала Кэролин священнику на обратном пути, когда вся компания разбрелась по сумрачному лесу: маленькие группки, которые возбужденно обсуждали увиденное, и притихшие одиночки.
- Но, может быть, - сказал священник, - такова природа откровений. Как еще это может происходить? Как еще определить веру?
- Думаю, не так, - сказала Кэролин. - Получается замкнутый круг. Либо Дева Мария здесь, либо ее нет. Иначе быть не может.
- А вы что об этом думаете?
- Все это гроша ломаного не стоит.
- Уж больно вы непреклонны! Хотел бы я быть столь же уверенным, - сказал священник.
Он вновь отыскал вдову и некоторое время сопровождал ее, поддерживая под руку и вдыхая исходящий от нее запах увядания, чеснока, сухих цветов и старой керамической посуды. Этот запах успокаивал его, притупляя его земные желания и усмиряя демона у него в паху. Вдруг возле его плеча из ниоткуда вынырнула духовидица и пошла рядом в обескураживающем молчании.
- Извините, - сказал священник вдове, - не могли бы вы на минутку оставить нас наедине?
- Я прекрасно справлюсь без посторонней помощи. Просто я иду чуть медленнее остальных.
- Но вам понадобится помощь при переходе через ручей.
- Вероятно. И это весьма прискорбно.
Теперь священник остался один на один с духовидицей, чье лицо все еще блестело от слез. Это выглядело столь прелестно, что он закусил губу. Он шел размеренным шагом, заложив руки за спину, точно какой-нибудь монсеньор в кино, высокопоставленное духовное лицо в ниспадающей ризе. Недоставало только пурпурно-красного заката и овальных дымчатых очков. Духовидица пахла мшистым перегноем, а когда она стянула капюшон, он почувствовал слабый запах дыма, смешанный с запахом грязной одежды. Она ни на йоту не утратила свое великолепие и была еще более соблазнительной, чем прежде. "Как трогательна ее чистота, - подумал он. - Ее болезненная чистота".
- Церковь, - сказала она, остановившись среди папоротников. - Как вы думаете, когда мы можем начать?
- Мне нужно связаться с епископом, - сказал священник.
- При чем тут епископ?
- Он знает, что делать.
Духовидица положила руку ему на сердце. В густой лесной тени он почувствовал тепло ее руки.
- Вы сами знаете, что делать, - сказала она.
II
Украшение богослужения
13-14 ноября 1999 года
Прошел год с тех пор, как Том Кросс развелся с женой и лишился своей компании, которая занималась заготовкой леса. Теперь он работал охранником в исправительном центре Норт-Форка и жил в мотеле на южной окраине города, платя сорок долларов в неделю при условии, что по мере надобности будет помогать по хозяйству. Когда-то мотель назывался "Ночлег и завтрак", но теперь был переименован в "Приют усталого путника". "Приют" принадлежал супругам-пенджабцам и представлял собой ряд домиков у шоссе. Пенджабцы подготавливали для Тома список поручений, и он ходил из домика в домик, чинил водопровод и чистил канализацию, извлекая из сливных отверстий комья волос и нечистот. Утром в субботу он работал на улице под дождем, разбирая аппарат для изготовления льда, когда рядом остановилась машина. Сидящий за рулем мужчина протянул ему карту и спросил, как проехать в туристский городок Норт-Форка.
- Вам что-нибудь известно? - спросил мужчина.
- О чем? - удивился Том.
- Говорят, здесь появилась Пресвятая Дева.
- Дев здесь давно не осталось, - сказал Том.
- Может, это и неплохо, - откликнулся мужчина. - Но я говорю про Деву Марию. Про Матерь Божию.
- Впервые слышу, - сказал Том. - Что вы имеете в виду? Что значит "появилась"?
- Вы слышали про Лурд? Город Лурд во Франции? Там Богородица сошла на землю и предстала перед людьми. Говорят, здесь происходит то же самое.
Аппарату для льда требовался новый компрессор. Том направился в офис, чтобы обсудить это с пенджабцами. В офисе мотеля пахло карри и помадой. Дети пенджабцев, мальчик и девочка, смотрели на него глубокими, печальными глазами. Хозяин был худ и носил хлопковые рубашки и сандалии, что делало его похожим на статиста из фильма про Раджива Ганди. В тусклом люминесцентном свете в его расчесанных волосах виднелись чешуйки перхоти. Его жена была тихой и некрасивой, несмотря на великолепную кожу и прекрасные волосы и зубы. Том подумал, что имя мужа, Пин, возможно, на самом деле следует произносить иначе. Пиин? Пен? А может быть, Пем? Жену вроде бы звали Джабари, - Том слышал, что так обращался к ней муж.
- Фасованный лед - сообщил Том, - можно купить в магазинчике у дороги. Далеко не во всех американских мотелях постояльцам подают бесплатный лед. Кое-где да, а кое-где нет. В отличие от мыла или полотенец без него вполне можно обойтись. Выбирая, где остановиться, никто не думает про лед.
Пока он растолковывал хозяевам эти тонкости американского быта, в офис вошла пара путешественников, мужчина и женщина. Под дождем остался белый "линкольн-континентал".
- Настоящий ливень, - заметил мужчина.
- Им это прекрасно известно, - сказала женщина. - Они в состоянии выглянуть в окно.
- Прости, - сказал мужчина, - что я констатирую очевидное.
- Хорошо, ты прощен, - смилостивилась женщина.
Пин проворно зарегистрировал их. Изящными пальцами с длинными ногтями он взял кредитку.
- У нас можно жить с собакой, - сказал он, - но за это мы берем дополнительную плату, десять долларов. - Он произнес это вежливо и сухо и пояснил: - Покрывала, на них остается шерсть, и потом мне очень трудно их чистить, поэтому следите, чтобы собака сидела на ковре и не забиралась на кровать.
- У нас нет собаки, - сказал мужчина. - То есть у нас есть собака, но она осталась дома.
- Что вы знаете про видения? - спросила женщина. - Вы что-нибудь об этом слышали?
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - ответил Пин.
- Неподалеку какая-то девушка видела в лесу Деву Марию.
- Они индусы, - сказал мужчина. - Вы индусы? - спросил он, обращаясь к Пину.
Новые постояльцы подъезжали весь вечер. Впервые за то недолгое время, которое прожил здесь Том, пенджабцы включили щит с сияющей алым светом надписью "Свободных мест нет". Том стоял под навесом и курил, наблюдая, как люди выгружают из машин свои вещи. Оказалось, что пара на "линкольне" все же привезла с собой собаку. Рядом с "линкольном" стояла машина с двумя наклейками сзади: "Мой босс - еврейский плотник", и "Соблюдай дистанцию - Господь видит всё". Прицеп, что стоял на другом конце стоянки, украшали крест и надпись: "Крупнейшая сеть передвижных католических магазинов".
В офис вошел мужчина с зонтиком и возмущенно изложил свои претензии. Тому пришлось чинить протекающий унитазный бачок, а Пину и Джабари мыть ковер, от которого пахло кошачьей мочой. Том невольно обратил внимание, что волосы Джабари заплетены в толстую, блестящую косу. Он украдкой наблюдал за ее работой; тонкие, ровные руки Джабари двигались легко и проворно. На ее лице были заметны крохотные морщинки. "Наверное, из-за жизни в чужой стране", - подумал он. Джабари и ее муж были тихими, жалкими маленькими людьми. Тому казалось, что они целый день ходят в ночной одежде: оба носили широченные спортивные шаровары. Работая, они не обращали на него внимания и переговаривались между собой на родном языке, сладкозвучном и странном. Тому нравилось слушать их речь, и он наслаждался их приглушенным щебетом, делая вид, что изучает поплавковый затвор. Ему нравилось, что он не участвует в этом разговоре. Рядом были два человека, небольшое одинокое созвездие, занесенное в чужую страну с другого края света. Присутствие этих людей, их темная кожа, запах карри напоминали ему о необъятности мира. Планета была больше Норт-Форка - в этой мысли было что-то успокаивающее. И его собственные проблемы, как бы серьезны они ни были, не существовали в Индии.