Как известно, Остин и сама была большой поклонницей живописного стиля, так же как и готических романов. Но она отлично понимала, что любое течение в искусстве, любая идея, любая привычка, если принимать ее бездумно и безоговорочно, очень быстро превратится в штамп, клише. Стоит только начать относиться к чему-либо слишком серьезно, и сам не заметишь, как начнешь слишком серьезно относиться к самому себе, а там уже недалеко и до мистера Коллинза – нудно поучающего вместо того, чтобы смеяться и удивлять. И тогда ваши студенты, проникнувшись вашим же внушением, начнут нести полную чушь: "И Кэтрин оказалась столь способной ученицей, что, когда они поднялись на вершину Бичен-Клиффа, она сама отвергла вид на город Бат в качестве возможного объекта для пейзажа".
Теперь мне стало ясно, почему роман начался с такой необычной фразы. "Едва ли кто-нибудь, кто знал Кэтрин Морланд в детстве, мог подумать, что из нее вырастет героиня романа", – говорилось в первом же предложении. Это шутка, отсылка к готическим романам, и далее автор продолжает в том же духе – отцу Кэтрин "не было нужды держать своих дочек в черном теле", "среди знакомых Морландов не было ни одной семьи, которая вырастила бы найденного на пороге мальчика неизвестного происхождения" и так далее. Намеки весьма прозрачные. Но, помимо этого, первая строка привлекает наше внимание к тому, что в книге обыгрываются и высмеиваются разного рода социальные условности. Героиня и романтическая история, мистер Совершенство и мистер Главный Злодей, опасности и недопонимания, конфликты и осложнения, разоблачения и неожиданные повороты сюжета и в итоге счастливый конец – на этом основывается каждая книга Остин; она не может обойтись без условностей, как автор детективов без трупа. Однако Остин не хочет, чтобы мы увязли в этих условностях, доверчиво погрузились в иллюзию, ошибочно принимая художественный вымысел за незыблемую реальность. Будьте бдительны, – говорит Остин. Не принимайте сказанное за данность, даже если автор – я.
Иными словами, будьте внимательны. В первую очередь к своим собственным чувствам, чутью. Окружающая действительность вечно пытается заставить нас лгать себе: "О да, очень большое, – ответила Кэтрин, тщетно скрывая зевок". Нашим чувствам, – дает понять Остин, – неведома вежливость, они доставляют неудобства окружающим. Друзья и родственники всегда не прочь подсказать нам, что именно мы должны ощущать, чтобы сделать их жизнь легче или занимательнее. Вот Изабелла говорит Кэтрин о Генри, с которым героиня встретилась к этому моменту всего один раз:
– Не смею вас за них упрекать. Если сердце занято – мне это так знакомо! – внимание посторонних его не радует. Все, что не связано с его избранником, кажется таким заурядным и скучным! Ваши чувства вполне понятны.
– Вам незачем убеждать меня, что я много думаю о мистере Тилни, которого, быть может, никогда не увижу.
– Никогда не увидите? Милочка моя, как можете вы так говорить? Поверьте, если бы вы и впрямь так думали, вы были бы глубоко несчастны.
Именно Изабелла пристрастила героиню к любовным романам. Она хотела, чтобы в жизни Кэтрин (а заодно и в ее собственной) бушевали страсти, которыми изобиловали глупые книжки, а если это сделает ее подружку несчастной – тем интересней.
Генри вел себя совершенно иначе. Ближе к концу повествования Остин вставляет разговор между Генри и Кэтрин об Изабелле, невольно заставляя нас сравнивать характеры Генри и Изабеллы. К этому времени лживая сущность интриганки мисс Торп уже стала очевидной и девичья дружба подошла к концу:
– Вам, наверно, кажется, что, потеряв Изабеллу, вы потеряли половину своего собственного "я". В вашем сердце возникла пустота, которую невозможно заполнить… Вы чувствуете, что у вас нет больше друзей, с которыми вам хотелось бы свободно делиться мыслями, на чье участие вы могли бы положиться, чьему совету по поводу любого затруднения – последовать. Не правда ли, вы испытываете все это?
– Нет, – ответила Кэтрин, немного подумав, – не испытываю. С моей стороны это нехорошо? По правде говоря, хоть мне и больно, хоть я и огорчена тем, что не могу больше ее любить, что никогда уже не услышу ее голоса, даже, наверно, ее не увижу, – я себя не чувствую такой несчастной, как можно было ожидать.
Генри, рассуждая о чувствах окружающих, черпал вдохновение в том же море словесных клише, что и Изабелла; во все времена люди, заводя речь о романтике и дружбе, использовали высокопарные формулировки (фразы изменились – "заклятые друзья", "настоящая мужская дружба" и "друзья на веки вечные", – но суть осталась прежней). Однако Генри не разъяснял Кэтрин, что она должна чувствовать, а лишь просил ее прислушаться к собственным переживаниям. Это поворотный момент романа: благодаря Генри героиня научилась понимать себя.
"Вы, как всегда, чувствуете то, что делает честь человеческой природе. Такие чувства достойны изучения, чтобы они могли узнавать сами себя", – говорил ей Генри. Читая "Гордость и предубеждение", я вместе с Элизабет учился слышать голос разума в хоре эмоций.
Теперь пришло время разобраться в их сложных взаимоотношениях. Прекрасно знать о своих чувствах, но еще лучше думать о них. По Остин, изучение чувств – важный шаг к познанию мира, общества и окружающих. Когда приходит время выносить суждения и делать выбор, мы начинаем со своих переживаний.
Кэтрин переменила свое мнение об Изабелле. Сначала сработало внутреннее чутье, и лишь потом, осмыслив свои чувства и ощущения, Кэтрин осознала произошедшее рассудком. Несколько страниц спустя, когда Изабелла с помощью льстивого письма попыталась снова втереться в доверие, героиня уже была начеку: "Такое явное лицемерие не могло ввести в заблуждение даже Кэтрин. Непоследовательность, противоречивость и лживость письма бросились ей в глаза с первых же строк. Ей было стыдно за свою бывшую подругу и стыдно, что когда-то она могла ее любить", – говорит нам Остин.
Идеи Остин звучали в унисон с тем, чему пытался научить меня мой профессор все это время, хоть он и не сообщал об этом прямо. В его занятиях много чего не было, и это являлось самым необыкновенным. Привычные ритуалы, призванные превратить нас в профессиональных филологов, начисто отсутствовали. Никаких списков вторичных источников или рекомендуемой литературы, никаких теоретических основ и профессионального жаргона. И никаких письменных заданий, хотя они считались главным инструментом обучения: эссе на двадцать пять страниц со сносками и библиографией – первые шаги к будущим публикациям. Вместо них мы каждую неделю сдавали профессору страничку текста. Одну-единственную страничку и никаких цитат из произведений или критической литературы. Только ты, книга и парочка его фирменных, до жути простых вопросов.
Он пытался показать нам, что для изучения литературы не требуется знать секретный язык или владеть арсеналом средств выразительности. И нам не обязательно превращаться в новую, глубоко профессиональную личность. Что нам действительно нужно – так это начать читать как раньше, вернуть себе радость, которую приносит чтение, осознать ее, обострить, углубить. "Такие чувства достойны изучения, чтобы они могли узнавать сами себя".
Надо доверять своим оценкам, но проверять их.
Мы судим о романе в первую очередь по тем эмоциям, что он вызывает; книги подобны тренировочным площадкам, где оттачиваются наши ответы миру, воображаемый храм, где взращиваются ценности и испытываются решения. Романист работает с нашими чувствами, как с красками на палитре. Разве не мои чувства смешивала Остин в "Эмме", когда решила преподать мне урок о скуке и пренебрежении, или в "Гордости и предубеждении", когда рассуждала об уверенности в себе? Любопытство, замешательство, веселье, звон в голове, смятение в душе – с этим, говорил мой профессор, и надо работать, а еще – с любовью к чтению, которая привела меня в аспирантуру; с этого начинается мастерство.
Я даже не заметил, когда и как чтение превратилось в рутину. А "Нортенгерское аббатство" подсказало мне секрет, очевидный для профессора и Остин: как сложно иногда заметить то, что находится прямо перед тобой, даже если кажется, что смотришь во все глаза. Нельзя сказать, что до знакомства с Генри Кэтрин ничего не ведала о мире; нет, дела обстояли гораздо хуже – общение с миссис Аллен, Изабеллой и прочими подобными превратило ее в невежду.
Сцена у Бичен-Клифф демонстрирует неудачу Генри как учителя. До того как он начинает говорить, Кэтрин просто не разбирается в живописи ("У нее не было ни малейших представлений о рисовании и художественном вкусе"), но после его лекции она вообще перестала что-либо понимать. Да, она видела передние планы, расстояния и дали, боковые фоны и перспективы, свет и тени – все, что необходимо знать о живописи с точки зрения одного-единственного художественного течения. Но сам город Бат она уже не видела и красоты открывшегося перед ней вида не замечала.
Но это только присказка, героине еще предстоит поездка в старинное, полуразрушенное аббатство в готическом стиле, принадлежащее семейству Тилни. Начитавшись книжек Изабеллы "Замок Вольфенбах", "Чародей Черного леса", "Страшные тайны", "Полуночный колокол", Кэтрин заранее представляла, что ее ждет и, кажется, не ошиблась. Ночь. За окном завывает ветер. Она одна в своей комнате, нервы ее напряжены до предела, обостренный слух готов уловить скрип половиц и дребезжание цепей, взгляд ищет тайную дверь в стене. И, конечно, девушка обнаруживает старый шкаф, который просто обязан хранить жуткие тайны:
Сердце Кэтрин учащенно билось, но она не теряла мужества. С выражением надежды на лице и горящим от любопытства взором она ухватилась за ручку ящика и потянула его к себе. Он оказался пустым. С меньшим волнением и большей поспешностью она выдвинула второй, третий, четвертый ящики. Все они были в равной мере пусты. Она осмотрела все ящики до последнего, но ни в одном из них не нашла ровно ничего… Оставалось необследованным только среднее отделение… Прошло, однако, некоторое время, прежде чем ей удалось открыть дверцу, – внутренний замок оказался столь же капризным, как и наружный. В конце концов и он отомкнулся. И здесь ее поиски оказались не такими тщетными, какими были до сих пор. Жадный взор Кэтрин тотчас же заметил задвинутый в глубину, очевидно для лучшей сохранности, бумажный сверток – и ее чувства в этот момент едва ли поддаются описанию. Лицо ее побледнело, сердце трепетало, колени дрожали. Неверной рукой она схватила драгоценную рукопись…
Темный дом, ночная гроза, таинственный свиток… ее мечты сбывались:
Рукопись, найденная при таких необычайных обстоятельствах… Какое этому могло быть дано объяснение? Что она содержала, к кому была обращена? Каким образом она так долго оставалась незамеченной? И как раз на долю Кэтрин выпало ее найти!..
Жадным взглядом впилась она в одну из страниц. То, что она увидела, ее ошеломило. Могло ли это быть на самом деле или чувства ее обманывали? Перед ней был всего лишь написанный современными корявыми буквами перечень белья!
Но это только начало. Одним уколом реальности не излечить воображение героини; она тут же выдумала подробную историю о зловещих секретах и жестоких преступлениях семейства Тилни. Подозрения Кэтрин оказались небеспочвенны, в шкафах Нортенгерского аббатства и в самом деле "прятались скелеты", правда, дело касалось не физического насилия, а моральной атмосферы в доме. Но Кэтрин ничего не замечала до последнего мгновения, а все потому, что упорно смотрела не в ту сторону. Ее фантазии оказались не просто глупы, но и опасны для нее самой. Подземные ходы и старые комоды не имели никакого отношения к происходящему, в поместье не было ничего таинственного. И от правды Кэтрин отделяла лишь мелочь – ее собственная выдумка.
Мы приходим в мир со свежим незамутненным взглядом, – учит Остин, – но к возрасту Кэтрин, когда настает пора поступать в колледж (не говоря уже об аспирантуре), наш взгляд на мир уже сформирован. Теперь я понял, зачем профессор задавал нам "раздражающие" (как он сам их называл) вопросы. Ему было недостаточно выслушивать нас или общаться на равных. К тому же такой подход к преподаванию стал очень популярным в последнее время: сейчас принято стимулировать учеников высказываться, признавать их идеи и раздавать комплименты, словно леденцы.
Но ведь студенты приходят в аудиторию не с пустыми головами, напротив, они полны убеждений (о "передних планах, расстояниях и далях"), и им не терпится найти им подтверждение во всех книгах сразу. В колледже хочется "символизма", "предзнаменований" и "пришествия Мессии". В аспирантуре наступает пора "отчужденности", дискуссий о "сексуальности" и "цикличности власти". В результате мы, подобно Кэтрин, замечаем не окружающую нас действительность, а теорию о том, какой ей следует быть. Генри заставляет Кэтрин смотреть и видеть; профессор поступает также со студентами; Остин призывает снять шоры всех своих читателей. Работа преподавателя, понял я, не в том, чтобы соглашаться со взглядами учеников, и не в том, чтобы насаждать свои. Его задача – сформировать у студентов привычку мыслить независимо.
Романы помогали нам (не без помощи профессора) и вводили в заблуждение Кэтрин. Но и профессор, и Джейн Остин знали, что важна не сама книга, а то, как ее читают. Учиться читать – все равно, что учиться жить. Смотреть на каждую страницу свежим взглядом – значит научиться видеть мир вокруг себя. Я нашел секрет молодости моего профессора. Он не почивал на лаврах уверенности, напротив, он постоянно сомневался и проверял свои суждения, и нас призывал к тому же. Мы испытывали его, а он нас. В самом сердце книги Остин скрывался парадокс. Она объясняла нам, как повзрослеть, но при этом остаться юными. Ее героини становились старше, но взрослые персонажи Остин обычно производят не самое лучшее впечатление. Вот, к примеру, как Кэтрин и миссис Аллен проводят утро в Бате:
И после завтрака она спокойно уселась за чтение, решив… не прислушиваться, как обычно, к рассуждениям и возгласам миссис Аллен, которая из-за недостатка интереса к чему-либо и от непривычки о чем-то думать, хоть не была говорливой, но и молчать толком не умела.
Миссис Аллен была предупреждением для увлеченной книгой Кэтрин; более того, она была предупреждением всем нам. Смотрите, не станьте такими, как она, – говорила нам Остин.
Остин любила юность именно потому, что на этом этапе нашей жизни мы еще открыты для новых впечатлений. Главной темой ее книг были внутренние перемены и люди, способные на них. В ее произведениях, проницательных и ироничных, полно молодежи со своими заботами и бьющей через край энергией; взрослые же часто низводятся до закулисных персонажей, как родители в семействе Пинатов (или миссис Аллен в то утро в Бате). Из двадцати девяти героев "Гордости и предубеждении" лишь восемь старше двадцати пяти. В "Нортенгерском аббатстве", куда менее объемном романе, семь молодых людей и лишь двое взрослых, играющих относительно значимую роль. Взрослые казались Остин скучными, вернее, они слишком часто позволяли себе быть таковыми.
Как видно из ее писем к племянникам и племянницам, Остин прославляла юность не только в книгах, но и в жизни. Она приглашала в гости и с удовольствием общалась со своими юными родственниками, интересовалась их разговорами. Когда ее брат Фрэнк привез молодую жену в поместье старшего брата Эдварда, Остин сочинила стихи для тринадцатилетней дочки Эдварда Фанни, пытаясь представить происходящее с точки зрения девочки. Когда у Кэролайн, дочери другого брата – Джеймса, – в возрасте десяти лет появилась племянница, тетя Джейн прекрасно поняла ее чувства. Она писала:
Теперь ты стала Тетей, на тебе лежит ответственность; все твои действия станут предметом живейшего Интереса. Я всегда превозносила важность Теть, как могла, теперь и ты присоединишься ко мне.
В словах поддержки Остин не было и намека на высокомерие. Трое ее племянников, вдохновленные, без сомнения, успехом своей тети, пробовали себя в сочинительстве. Джейн всегда возвращала им черновики, полные как обоснованной критики, так и похвал. Даже рассказ девятилетней Кэролайн получил серьезный отзыв:
Я была бы рада так же быстро сочинять истории, как ты… И я благодарна тебе за образ Оливии, ты очень хорошо над ним поработала, но никчемный отец, причина ее ошибок и страданий, не должен уйти безнаказанным.
В последние годы жизни писательницы ее старшие племянницы Фанни и Анна стали ее ближайшими друзьями по переписке; и маленькая Кэролайн – тоже. Когда Остин скончалась, старшим девочкам исполнилось по двадцать четыре, а Кэролайн – всего двенадцать. Но письма, которые писала ей Джейн в последние месяцы своей жизни, обращены к разумному, вполне взрослому человеку; они также пронизаны искренним удовольствием от переписки.
Примерно в то же время Джейн отвечает Фанни, которая поделилась с тетей какими-то своими мыслями:
Ты неповторима, неотразима. Ты свет моей жизни. Эти письма, эти удивительные письма, которые ты присылаешь! В них заключена вся твоя необыкновенная душа! Ты образчик всего, что Неразумно и Чувствительно, общепринято и эксцентрично, Грустно и Отрадно, Вызывающе и Интересно.
То же самое она могла бы написать Кэтрин Морланд. Строки ее писем обеим племянницам одинаково полны радостью жизни. А вот послание девятилетней Кэсси, дочери брата Чарлза, составленное однажды в январе. Каждое слово в нем написано задом наперед; начинается оно так: "Яом яагород Иссэк, я юалеж ебет яьтсачс в мовон удог", а заканчивается: "Яовт яащябюл ятет, Нйежд Нитсо". Неудивительно, что ятет Нйежд была любимицей у своих племянников и племянниц.
Парадокс, скрытый в романе Остин, – вовсе не трагедия. Можно повзрослеть, – говорит она, – и остаться юным. И, вероятно, именно страх упустить возможности, страх превратиться в еще одного скучного господина с супругой и домом, мешал мне повзрослеть все эти годы. Но теперь я по-другому представлял свою будущую жизнь.
Поселившись рядом с профессором, я стал периодически встречаться с ним на улице. Он затеял долгосрочный проект по перекраске железной ограды вокруг дома (они с женой всегда уезжали на лето, и дело продвигалось медленно). Нередко, направляясь куда-либо со студенческим рюкзачком за плечами, я встречал его возле ограды с кистью в руке. Мы тут же принимались беседовать обо всем, что придет в голову. Однажды мы заговорили про "Нортенгерское аббатство", и он обратил мое внимание на сцену, над которой я прежде не задумывался.
– Это тот эпизод, когда Кэтрин сообщает Генри: "Я полюбила их [гиацинты] только недавно", – процитировал он. – Интересное наблюдение, не правда ли?
– Хм, наверное, – ответил я (это была моя обычная реплика).
– Остин говорит, что нам необходимо учиться любить, это не всегда выходит само собой. Но это очевидно не каждому.
– Пожалуй, нет, – возразил я. – Ведь любовь должна зарождаться сама, естественным образом, вроде любви с первого взгляда.