После завтрака я переоделся и поехал на север, вдоль берега реки Сент-Лоуренс, к лыжному клубу, где мы однажды были с Джен. За окном - как показывал градусник на приборной доске - было минус десять. Я припарковался и вышел из машины и тут же ощутил все прелести пронизывающего ветра. Поежившись, вытащил из багажника лыжи с палками и пошел к лыжне. Крепления откликнулись уверенным фиксирующим щелчком. Накатанная лыжня вела прямо в гущу леса. Холод пробирал до костей, пальцы с трудом сжимали рукоятки палок, но я заставил себя набирать скорость. Бег на лыжах - это испытание на прочность, особенно когда на улице приличный минус. Энергия поступательного движения согревает тело, и невыносимое становится терпимым. Прошло, однако, не меньше получаса, прежде чем я почувствовал, как оттаивают пальцы. На четвертой миле мне уже стало тепло, и я настолько сосредоточился на ритме хода - толчок-скольжение-толчок-скольжение, - что забыл обо всем на свете.
Лыжня сделала резкую петлю, и меня понесло с холма. Спуск был головокружительный. Вот что бывает, когда выбираешь незнакомую трассу. Хорошо, включились мои спортивные навыки, и я попытался поехать плугом. Обычно этот маневр помогает снизить скорость, но снег был настолько слежавшимся, а лыжня - заезженной, что затормозить не удалось. Тогда я попытался помочь себе палками. Бесполезно. Оставалось одно - свободный полет. Я несся вперед без всякой логики, не представляя, что меня ждет. В какой-то момент я даже испытал приятное возбуждение - так бывает, когда забываешь об осторожности, и уже ничто не важно, кроме скорости…
Дерево. Оно было прямо передо мной, толстый ствол притягивал, и побороть энерцию казалось невозможным. Удар и вечное забвение. В какой-то миг я поддался искушению… но вдруг перед главами возникло лицо дочери. Ей придется жить с этим до конца дней. В голове что-то щелкнуло, инстинкт самосохранения взял верх, и в последний момент все-таки я увернулся.
Свалившись на снег, я долго скользил вниз. Снег оказался вовсе не периной - скорее это был обледенелый наст. Сначала я ударился левым боком, потом головой, и в глазах потемнело…
Кто-то склонился надо мной, проверяя пульс и прочие признаки жизни. Одновременно этот кто-то лопотал по-французски в телефонную трубку. Все остальное было как в тумане. Я мало что соображал, кроме того, что тело нестерпимо болит. Я отключился… очнулся, лишь когда меня грузили на носилки, пристегивали ремнями и…
Теперь меня волокли по ухабистой снежной целине. На время ко мне вернулось сознание, и я даже смог повернуть шею и увидеть, что носилки прицеплены к снегоходу. Потом опять все помутнело и расплылось…
Очнулся я в постели. В комнате. Хрустящие белые простыни, светлые стены, потолок, выложенный квадратами. Приподняв голову, я увидел, что мое тело опутано проводами и трубками. Меня затошнило. Ко мне быстрым шагом подошла медсестра, схватила лоток и поднесла к моему рту. После того как меня вывернуло наизнанку, я вдруг разрыдался. Медсестра обняла меня за плечи и сказала:
- Радуйтесь… вы живы.
Минут через десять пришел врач. Он сказал, что мне повезло и я еще легко отделался. Вывихнуто плечо, которое, пока я был без сознания, им удалось "вернуть на место". "Эффектные", как он выразился, синяки на левом бедре и грудной клетке. А что касается головы… они сделали МРТ и не нашли никаких отклонений.
- У вас был сильный удар. Контузия. Но, судя по всему, черепушка у вас очень крепкая, так что никаких серьезных повреждений.
Вот бы еще мое сердце было таким крепким.
Вскоре я узнал, что нахожусь в госпитале Квебека. Мне предстояло провести здесь еще пару дней: врачи назначили физиотерапию травмированного плеча и к тому же решили понаблюдать за мной на случай "непредвиденных неврологических осложнений".
Физиотерапевт - докторша родом из Ганы с довольно искаженным взглядом на мироустройство - сказала, что я должен благодарить Провидение.
- По всему, вам светило оказаться не в госпитале, а совсем в другом месте. Но вы, можно сказать, счастливчик. Кто-то определенно присматривает за вами сверху.
- Да, и кто же?
- Возможно, Господь. Или какая-нибудь сверхъестественная сила. А может - не исключаю, - все дело в вас. Следом за вами спускался другой лыжник - это он вызвал спасателей, - так вот, он говорит, что вы так неслись, будто вам все равно, что с вами будет. Но в самый последний момент вы резко свернули в сторону. Вы сами себя спасли. Очевидно, вы все-таки хотели остаться в живых. Мои поздравления - вы снова с нами.
Особой эйфории от того, что выжил, я не испытывал. И тем не менее, лежа на узкой больничной койке и разглядывая щербатые плиты потолка, я не переставал прокручивать в памяти тот миг, когда решил упасть в снег. До этого я был весь во власти своего азарта и даже видел в столкновении с деревом избавление от мук, разъедавшее меня.
И вот…
И вот я спасся, отделавшись синяками, вывихнутым плечом и головой, которая все еще болела. Уже через двое суток после того, как меня доставили в госпиталь, я смог самостоятельно сесть в такси, вернуться в лыжный клуб и забрать свой джип. Чертово плечо стреляло болью всякий раз, когда я резко поворачивал руль. Но в остальном возвращение в Мэн прошло без приключений.
- Возможно, вы впадете в депрессию, - сказала мне физиотерапевт на прощание. - Это обычное дело после таких потрясений. И кто вас осудит? Вы сами выбрали жизнь.
До Уискассета я добрался еще до наступления темноты и успел заехать на почту забрать свою корреспонденцию. В абонентском ящике лежал желтый листок, извещавший о том, что на мое имя поступила бандероль, которую можно получить у стойки. Джим, почтмейстер, заметил, что я поморщился, когда забирал посылку.
- Ушиблись? - спросил он.
- Не то слово.
- Авария?
- Что-то вроде того.
Посылка на самом деле была коробкой, и пришла она из нью-йоркского издательства. Неосмотрительно сунув ее под мышку, я снова поморщился.
- Если завтра будете плохо себя чувствовать и не сможете сходить в супермаркет, продиктуйте мне список покупок, и я обо всем позабочусь, - сказал Джим, пока я расписывался в получении.
Проживание в Мэне имело массу преимуществ, но больше всего мне нравилось, что здесь все уважали прайвеси, но были рядом, если требовалась помощь.
- Думаю, с продуктовой тележкой я справлюсь. Но в любом случае, спасибо за участие, - сказал я.
- В коробке ваша новая книга?
- Если это она, то дописал ее, должно быть, кто-то другой.
- Я слышал, что…
Я попрощался, сел за руль и поехал в свой коттедж. Январские сумерки усиливали уныние. Физиотерапевт была права: чудом избежавший смерти погружается в себя, становится склонным к меланхолии. А рухнувший брак - та же смерть, и разница лишь в том, что человек, с которым ты расстался, по-прежнему существует, только без тебя, бродит где-то рядом, но с другими.
"Ты всегда испытывал двойственные чувства ко мне, к нам", - не раз повторяла Джен в последние годы. Как можно было объяснить ей, что двойственные чувства я испытываю ко всему, за исключением нашей замечательной дочери? Если не живешь в согласии с самим собой, как можно жить в согласии с другими?
В доме было темно и промозгло. Я принес коробку из машины и поставил ее на кухонный стол. Включил отопление. Затопил пузатую дровяную печь, занимавшую целый угол в гостиной. Плеснул в стакан виски. И принялся разбирать письма и журналы, которые привез с почты. Потом занялся посылкой. Вооружившись ножницами, разрезал толстую клейкую ленту, которой была запечатана коробка, снял крышку и заглянул внутрь. Письмо от Зоуи, помощницы моего редактора, лежало поверх большого, туго набитого конверта. Доставая письмо, я обратил внимание на почерк, которым был надписан этот конверт, но еще больше меня заинтриговали немецкие почтовые марки и штемпель. В левом углу значилось имя отправителя: "Дуссманн". Я замер. Ее имя. И адрес: "Яблонски-штрассе, 48, Пренцлауэр-Берг, Берлин". Что это - ее нынешний адрес..?
Ее…
Петры…
Петры Дуссманн.
Я открыл письмо от Зоуи.
Это пришло для тебя на наш почтовый адрес несколько дней назад. Я не стала вскрывать, подумав, что это может быть личное. Если что-то покажется тебе странным или подозрительным, дай мне знать, и я сама со всем разберусь.
Надеюсь, новая книга продвигается успешно. Нам всем не терпится ее прочитать.
Мои наилучшие пожелания…
Если что-то покажется тебе странным или подозрительным…
Нет, это всего лишь прошлое. Прошлое, которое я давно похоронил.
Но вот оно снова здесь, вернулось, чтобы разворошить мое и без того тревожное настоящее.
Wie bald "nicht jetzt" "nie" wird.
Как быстро "не сейчас" превращается в "никогда".
Пока не придет такая вот посылка… и все, от чего ты много лет пытался скрыться, не ворвется в твой дом.
Когда прошлое перестает быть призрачным царством теней?
Когда ты им живешь.
Глава вторая
Сколько себя помню, я всегда хотел сбежать. Эта навязчивая идея овладела мною лет в восемь, когда я впервые познал прелесть побега.
Была суббота ноября, и мои родители ругались. Обычное дело в нашей семье. Мои родители всегда ругались. В то время мы жили в трехкомнатной квартире на углу 19-й улицы и 2-й авеню. Я был типичным манхэттенским ребенком. Мой отец был служащим среднего звена в рекламном агентстве - "бизнесменом", который мечтал стать "креативщиком", но, не обладая "даром слова", не мог написать ни строчки. Мама была домохозяйкой. Когда-то она начинала как актриса, но на карьере пришлось поставить крест, так как на свет появился я.
Наша квартира совсем не походила на хоромы. Две узкие спальни, маленькая гостиная и еще более тесная кухонька были не приспособлены для скандалов, которые мои родители устраивали с завидной регулярностью. Прошли годы, прежде чем я начал понимать странную динамику их отношений, в основе которых была острая потребность вспыхивать по любому поводу, жить в бесконечном противоборстве и ненависти. Но в то время я знал лишь одно: мои родители, мягко говоря, недолюбливают друг друга. Так вот, в ту субботу ноября их ссора достигла апогея. Отец сказал что-то обидное. Мать обозвала его ублюдком и бросилась в спальню. За ней громко захлопнулась дверь. Я оторвался от книги. Отец мялся у порога, явно намереваясь уйти куда подальше. Он полез в карман рубашки за сигаретами и закурил. Несколько глубоких затяжек - и ему удалось совладать с приступом ярости. Вот тогда я и задал вопрос, заготовленный еще несколько дней назад:
- Можно мне сходить в библиотеку?
- Боюсь, что нет, Томми. Я ухожу в офис, надо поработать.
- Можно, я пойду один?
Я впервые просил, чтобы меня отпустили из дома одного. Отец задумался.
- Ты думаешь, что сможешь дойти сам? - спросил он.
- Всего-то четыре квартала.
- Твоей маме это не понравится.
- Я ненадолго.
- И все-таки она не одобрит.
- Пожалуйста, отец.
Он снова глубоко затянулся сигаретой. Несмотря на всю свою внешнюю агрессивность и браваду - во время войны он служил морским пехотинцем, - отец был подкаблучником и слушался мою мать - миниатюрную сварливую женщину, которая никак не могла смириться с тем, что ее завышенные ожидания оказались несбыточными.
- Обещаешь, что вернешься через час? - спросил отец.
- Обещаю.
- Не забудешь смотреть по сторонам, когда станешь переходить улицу?
- Обещаю.
- Если ты опоздаешь, у нас будут неприятности.
- Яне опоздаю, отец.
Он полез в карман и вручил мне доллар:
- На вот, возьми.
- Мне не нужны деньги. Это же библиотека.
- На обратном пути зайдешь в аптеку и купишь себе коктейль с содовой.
Этот коктейль из молока и содовой воды с шоколадным сиропом был моим любимым.
- Но он стоит всего десять центов, отец. - Даже тогда я был весьма рачительным и знал всему цену.
- Ну, купи еще комиксов или положи сдачу в свою копилку.
- Так я могу пойти?
- Да, можешь.
Я надевал пальто, когда из спальни вышла мама.
- И что это значит? - спросила она.
Я все рассказал. Она тотчас обрушилась на отца:
- Как ты посмел дать ему разрешение, не согласовав со мной?
- Ребенок уже достаточно взрослый, чтобы самостоятельно пройти пару кварталов.
- Я не разрешаю.
- Томми, беги, - сказал отец.
- Томас, ты остаешься дома, - возразила мама.
- Проваливай! - сказал мне отец.
Пока мама высказывала отцу все, что она о нем думает, я пулей вылетел за дверь и был таков.
Оказавшись на улице, я поначалу струхнул. Впервые я был один в большом городе. Ни тебе родительского присмотра, ни контролирующей руки, никаких ограничений и одергиваний. Подошел к перекрестку. Подождал, пока загорится зеленый. Несколько раз посмотрел по сторонам. И наконец перешел улицу. Не могу сказать, чтобы я испытал какое-то особое чувство гордости или свободы. Я лишь помнил о своем обещании вернуться через час. Поэтому уверенно шел вперед, соблюдая все меры предосторожности при переходе через дорогу. Дойдя до 23-й улицы, свернул налево. Отсюда до библиотеки было рукой подать. Детский отдел находился на первом этаже. Я прошелся вдоль рядов книжных полок, нашел два новых детектива из серии "Мальчишки Харди", отметился у библиотекарши и поспешил обратно тем же маршрутом. По дороге зашел в аптеку на 21-й улице. Взгромоздился на высокий табурету прилавка, открыл одну из книжек и заказал себе коктейль с содовой. Продавец взял мой доллар и выдал мне девяносто центов сдачи. Я взглянул на настенные часы - у меня в запасе было двадцать восемь минут. Сидел и смаковал коктейль. Читал книгу. И думал: какое счастье.
Домой я вернулся за пять минут до срока. Пока меня не было, отец все-таки сбежал на работу, а мать я застал на кухне за огромной пишущей машинкой "Ремингтон". Она курила "Салем" и стучала по клавишам. Ее глаза были красными от слез, но она казалась сосредоточенной и решительной.
- Как в библиотеке? - спросила она.
- Все хорошо. Можно, я снова пойду в понедельник?
- Посмотрим, - сказала она.
- Что ты печатаешь? - спросил я.
- Роман.
- Ты пишешь романы, мам? - восхищенно спросил я.
- Пытаюсь, - ответила она, не отрываясь от клавиш.
Я устроился на диване и продолжил читать "Мальчишек Харди". Через полчаса мама закончила печатать и сказала, что собирается принять ванну. Я слышал, как она вытащила из машинки лист бумаги. Когда она скрылась в ванной и включила воду, я подошел к обеденному столу. Две перевернутые страницы рукописи лежали рядом с пишущей машинкой. На первой странице были напечатаны лишь название книги и имя автора.
КОГДА УМИРАЕТ ЛЮБОВЬ
Роман Алисы Несбитт
Я взял следующую страницу. Прочел первое предложение:
Что муж меня больше не любит, мне стало понятно в тот день, когда наш восьмилетний сын сбежал из дому.
Меня остановил крик матери:
- Как ты смеешь!
Она бросилась ко мне, пылая от гнева. Выхватила из моих рук листки и залепила пощечину.
- Ты не должен никогда, никогда читать мою работу!
Я расплакался и побежал в свою комнату. Схватил с кровати подушку и сделал то, что обычно делал, когда в доме начинались скандалы: спрятался в шкафу. Рыдая в подушку, я с горечью думал о том, как одинок в этом очень сложном мире. Прошло десять, а то и пятнадцать минут. В дверь шкафа постучали.
- Я приготовила тебе шоколадное молоко, Томас.
Я молчал.
- Прости, что ударила тебя.
Я молчал.
- Томас, пожалуйста… я была не права.
Я молчал.
- Но ты же не можешь сидеть в шкафу целый день.
Я молчал.
- Томас, это уже не смешно.
Я упорно хранил молчание.
- Твой отец очень рассердится…
Наконец я подал голос:
- Мой отец поймет. Он тоже ненавидит тебя.
От этих слов мать зашлась в истерике. Я слышал, как она отпрянула от двери и вышла из комнаты. Ее рыдания становились все громче. Они были слышны даже из моего логова. Я открыл дверцу шкафа - в глаза ударил яркий свет из окна - и пошел на звуки плача. Мама лежала лицом вниз на своей кровати.
- Я соврал, когда сказал, что ненавижу тебя.
Рыдания не утихали.
- Я просто хотел почитать твою книгу.
Она продолжала плакать.
- Я опять пойду в библиотеку.
Плач внезапно прекратился. Она села на кровати.
- Ты хочешь сбежать? - спросила она.
- Как мальчик в твоей книге?
- Это выдумка.
- Я не хочу сбегать, - солгал я. - Я просто хочу сходить в библиотеку.
- Ты обещаешь, что вернешься домой?
Я кивнул.
- Будь осторожен на улице.
Когда я выходил из комнаты, мать сказала мне вслед:
- Писатели очень ревностно оберегают свой труд. Поэтому я так разозлилась…
Она не договорила.
И я ушел.
Спустя много лет, на нашем третьем свидании, помню, я рассказал эту историю Джен.
- Так твоя мать все-таки дописала книгу? - спросила она.
- Больше я никогда не видел ее за машинкой. Но, возможно, она работала, пока я был в школе.
- А что, если рукопись спрятана где-нибудь на чердаке?
- Я ничего не нашел, когда отец попросил меня разобрать вещи матери после ее смерти.
- Ее убил рак легких?
- Да, ей было всего сорок шесть. Мать и отец всю жизнь ругались и всю жизнь курили. Причина и следствие.
- Но твой отец, слава богу, жив?
- Да, со времени маминой смерти у отца уже пятая подружка, и он по-прежнему смолит по пачке в день.
- А ты так и не избавился от привычки сбегать.
- Вот тебе еще причина и следствие.
- Наверное, в твоей жизни просто не было никого, кто мог бы удержать тебя на месте, - сказала Джен, накрывая мою руку ладонью.
Я лишь молча пожал плечами.
- Ты меня заинтриговал, - продолжила она.
- У каждого есть старая боль, а то и две.
- Верно. Но есть боль, с которой можно жить, и есть та, что никогда не проходит. Какая из них у тебя?
Я улыбнулся и ответил:
- О, я уживаюсь со всеми.
- Ответ стоика.
- Не вижу в этом ничего плохого, - сказал я и сменил тему.