Он заколебался, но хорошее воспитание взяло верх, и он посторонился, давая мне дорогу.
- Только я действительно занят и не могу уделить вам внимание.
Я прошла в комнату. Так странно было снова находиться здесь, рядом с ним, живым и не узнающим меня. Не дожидаясь приглашения, я уселась. Он снова нахмурился и остался стоять, по-видимому, рассчитывая на кратковременность моего визита.
- Послушай, - попыталась я снова вернуться к домашней заготовке, - я, конечно, всего лишь из местной газеты, это, понятно, не очень престижно, но ведь это только начало. Если интервью получится хорошим, его могут перепечатать и республиканские газеты. Я думаю, тебе предстоит стать очень знаменитым.
- Мне очень жаль, что вы потратили время, но меня это не интересует, - упрямо ответил он.
Я почувствовала, как во мне начинает закипать злость. Я для него столько сделала, а его, видите ли, это не интересует. Хорошо, тогда будем говорить по-другому.
- Я понимаю, - как можно спокойнее начала я, - тебя не интересует интервью, так как гораздо актуальнее для меня сейчас писать тебе некролог.
Он вздрогнул и ошеломленно посмотрел на меня. Потом взял себя в руки и криво улыбаясь, произнес.
- Почему это вдруг некролог?
- Потому что сегодня вечером ты собираешься умереть, - глядя ему прямо в глаза сказала я.
Он растерянно смотрел на меня, не зная, что сказать, но затем неуверенно произнес:
- Вот еще, с чего вы это взяли?
Я молчала, все также глядя ему в лицо. Он нервно передернул плечами и снова спросил:
- Так почему вы так думаете?
- Я не думаю, глупый мальчик, я знаю.
- Откуда? - перестав притворяться, коротко спросил он.
- Садись, Леня, - серьезно сказала я. - Давай поговорим с тобой откровенно.
Как зачарованный он уселся напротив, не сводя с меня взгляда.
- Бог с ним, с интервью, давай лучше поговорим…
- Сначала скажите, кто вам об этом сказал? Лена?
- Я не знакома с твоей Леной и видела ее только один раз в жизни, но мне хватило, чтобы понять, что она из себя представляет.
- Ну и что же вы поняли? - почти враждебно спросил он.
- Что это хитрая и глупая деревенская девка, которая хотела использовать тебя, чтобы остаться в городе. Но потом ей попался другой, с квартирой и машиной, и она без колебаний бросила тебя и вцепилась в него.
Он мгновенно вспыхнул:
- Быстро же вы все поняли. А то, что вы можете ошибаться, вам не приходило в голову? Или вы всегда так мгновенно и безошибочно судите о людях?
Я поняла, что поторопилась с Леной и решила сменить тактику.
- Хорошо, - кротко сказала я, - не будем говорить о ней. Поговорим о тебе.
- А что обо мне говорить?
- Послушай. Леня, - как можно мягче начала я. - Я знаю, ты сейчас переживаешь очень тяжелый момент. Тебе, наверное, кажется, что жизнь кончена, что никто никогда не страдал так, как ты. Но поверь мне, это не так. Такое переживает в жизни каждый и не один раз. Дай мне договорить, - быстро добавила я, видя, что он опять вспыхнул и готов вскочить. - Так вот, неразделенная любовь и предательство существуют столько, сколько существует мир. И всегда кому-то казалось, что ничто не может сравниться именно с его любовью и с его муками. И в мире, наверное, нет человека, который не прошел бы через это, и если бы все кончали жизнь самоубийством, человечество давно бы вымерло. Но этого не происходит, потому что все проходит. Знаешь, у еврейского царя Соломона было кольцо, на котором он велел написать "Все уходит, все проходит, и это пройдет". И это святая правда. Время лучший доктор, и через пару месяцев ты сам будешь удивляться тому, что так переживал.
Я сделала паузу, чтобы перевести дух, и он тут же закричал, глядя на меня чуть ли не с ненавистью.
- Послушайте, я не знаю, кто вы, и откуда вы обо мне узнали, но кто вам дал право лезть ко мне в душу и вмешиваться в мою жизнь? Это моя жизнь, понимаете, и я могу с ней делать все, что хочу. И, вообще, какое вам до меня дело и какая вам разница, буду я жить или нет?
- Ах, вот как, - тоже заорала я, чувствуя, как меня охватывает не просто злость, а самое настоящее бешенство. - Это только твоя жизнь, и ты можешь делать с ней, что хочешь? А ты видел своих родителей, когда они сидели здесь у твоего гроба, черные как земля и полубезумные от горя? И твоего брата, который рыдал здесь у этого серванта? А твоя нежно любимая Лена явилась к тебе на похороны, вырядившись в свою самую короткую юбку и в самую вырезанную кофточку и, выставив здесь грудь и ляжки, делала вид, что рыдает, а сама пыжилась от гордости и самодовольства, что вот нашелся дурачок, который из-за нее отравился. А ты видел себя в гробу со слезами на глазах, потому что в последний момент ты пожалел о том, что сделал? Ты этого не видел, а я видела, потому что была здесь на твоих похоронах во вторник.
От неожиданности моих слов он на минуту растерялся.
- Послушай, ты что сумасшедшая? О каких похоронах ты говоришь? Я еще живой.
- Пока живой, последние часы, потому что ты собираешься в восемь часов проглотить тридцать таблеток снотворного, которое осталось после твоей бабушки. Что, разве не так?
Он опять растерянно помолчал. Потом неуверенно сказал:
- Откуда ты это знаешь? Ты не можешь этого знать.
- Тем не менее, я знаю, и меня послали сюда, чтобы не дать тебе это сделать.
- Кто послал? Кто мог тебя послать?
- Я не могу тебе сказать. Я и так слишком много тебе сказала.
- Ты все это выдумала.
- Выдумала? И про таблетки тоже? Ты разве говорил кому-нибудь о них?
Он молча покачал головой.
- Хочешь еще доказательство? Как ты думаешь, я была уже в вашей квартире?
- Ну, я думаю, нет, - растерялся он.
- Тогда откуда я знаю, что у вас кухонные шкафчики коричневого цвета и плита тоже коричневая? Не можешь сказать? Так вот, я заглядывала к вам в кухню. Там две женщины готовили поминки по тебе, я хотела узнать у них, почему ты умер, но постеснялась спросить. У одной из них на левой щеке большое родимое пятно. Ты знаешь, кто это?
Он беспомощно кивнул, без сил опустился на стул и задумался. Я ясно видела, что он перебирает в уме все возможные варианты, пытаясь найти хоть сколько-нибудь приемлемое объяснение и не находит его. Наконец он сдался, но, тем не менее, упрямо сказал:
- Я все равно думаю, что ты сумасшедшая и все это выдумала.
- И про то, что ты собираешься принять эти чертовые таблетки в восемь часов?
- Ну, про таблетки я не знаю, откуда ты узнала. А в квартире ты, может быть, и была. Откуда я знаю, кто к нам приходит, когда меня дома нет.
- Ты сам не веришь в то, что говоришь.
- Так что ты хочешь, чтобы я поверил в эту чушь про мои похороны? Такого все равно не может быть.
- Почему? - тут же вцепилась я в него.
- Потому что чудес на свете не бывает.
- А ты уверен в этом? А разве это не чудо, что мы вообще как-то попадаем на эту землю, живем на ней, а потом уходим неизвестно куда? Да люди просто боятся чудес, и стараются не видеть их. А ты такой сторонник скальпеля Оккама?
- Какого еще скальпеля? - удивился он.
- Ну, вот, - совершенно искренне огорчилась я. - А я думала, ты читаешь книги.
- Я и читаю, - обиделся он. - Только, может быть, не те книги, что ты.
- А какие же?
- Не важно. Ты давай объясни, что ты имела в виду.
- Оккам это древний философ. Он жил в тринадцатом веке, но был очень трезво мыслящий человек. Он сказал "Не следует увеличивать число сущностей, сверх существующих".
- Хорошо сказал, - иронически одобрил он. - Неплохо было бы еще понять, что это значит.
- Это значит, что не нужно выискивать что-то сверхъестественное, там, где можно обойтись естественными причинами. То есть, что чудес не бывает. И с тех пор мы так и живем, закрываем глаза на то, что не можем объяснить и говорим, что этого не может быть, потому что этого не может быть… никогда. Как у Чехова, знаешь?
Он кивнул.
- А на самом деле… А на самом деле "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам". Это тоже, между прочим, очень неглупый человек сказал.
- Так что, ты мне предлагаешь поверить, что я умер, а теперь снова воскрес и даже не помню об этом?
- А что тебе еще остается делать, как не поверить? Жаль, что я не сфотографировала тебя в гробу. Кстати, у тебя есть темно-синий костюм?
Он кивнул.
- Вот ты в нем и лежал.
Он подпер голову кулаком, некоторое время задумчиво смотрел на меня и, наконец, сделал последнюю попытку.
- Слушай. А, может быть, ты у кого-нибудь узнала, ну, про костюм и про кухню, а теперь из меня идиота делаешь?
- Да? А зачем бы мне это было надо?
- Да откуда я знаю? Разыгрываешь, может.
- Хороший розыгрыш, особенно про таблетки, которые ты собираешься проглотить в восемь часов.
- Да, - вздохнул он, - таблетки это сильная карта. Я о них вообще никому не говорил.
- Ну вот, видишь?
- Ну-ну, просто дурдом какой-то.
- Точно, - поддержала его я.
Он с минуту еще пытался что-нибудь придумать, а потом вдруг невесело засмеялся.
- Чего ты? - удивилась я. - Что здесь смешного?
- Представляешь, вот я поверю тебе и начну кому-нибудь рассказывать, как он был у меня на похоронах, а я потом передумал и воскрес, и могу ему теперь его венок назад отдать.
На меня сразу нахлынули печальные воспоминания.
- Во-первых, - тихо сказала я, - это было совсем не смешно, это было ужасно. У меня до сих пор сердце разрывается, когда я вспоминаю об этом. Но это одно, а второе, и главное, что ты никогда никому не должен об этом рассказывать. Я и тебе не должна была говорить об этом.
- Почему?
- Так.
- Исчерпывающий ответ, конечно. Ну, хорошо, давай зайдем с другой стороны. Кто ты? И почему вдруг у тебя разрывалось сердце, когда ты меня увидела?
И тут я растерялась. Конечно, дома мне приходило в голову, что он спросит это. И в ответ я должна была честно и прямо ему ответить, что это потому, что я люблю его и искала всю жизнь. Но одно дело твердить это про себя и совсем другое сказать это вслух да еще парню, который видит меня, или считает, что видит, первый раз в жизни.
- Давай, давай, колись, - подбодрил он меня.
- Ну, я пришла взять у тебя интервью, - неуверенно начала я, Но он меня перебил.
- Это я уже слышал, это твоя официальная легенда, а ты говори правду: как ты попала в эту историю? Почему именно тебя прислали спасти меня? И кто прислал, в конце концов?
Я молчала, не зная, что сказать.
- Так, придется применить допрос третьей степени, - продолжил куражиться он. - Или все-таки будешь говорить?
- Я не могу говорить, меня никто не предупреждал, но я чувствую, вернее, я точно знаю, что об этом нельзя рассказывать.
- Почему?
И вдруг в моей голове прозвучали странные слова, и я автоматически повторила их - Великое таинство, великий грех.
- Понятно, - задумчиво сказал он, - ну и что мне теперь с этим всем делать?
- Во-первых, поверить мне. А во-вторых, не делать глупостей. Чего вдруг тебе умирать? Ты умный, интеллигентный, талантливый, красивый, наконец.
Он скептически усмехнулся.
- Да уж, красавец.
- Ты что и вправду не знаешь, что ты очень красивый? - удивилась я.
- Я так не считаю.
- Тогда слушай то, что тебе говорит женщина.
- Ох, женщина. Да ты девчонка, тебе, наверное, лет восемнадцать.
- Я старше тебя. Правда ненамного, - подумав, прибавила я. - А если ты мне не веришь, пойди и посмотри на себя в зеркало, пока оно не занавешено.
- Ну, вот, опять начинаешь свой бред про похороны?
- Знаешь, ты просто свинья. Я так старалась тебя спасти. А ты обзываешь меня сумасшедшей, орешь на меня…
- Ты тоже на меня орала.
- А что мне еще оставалось делать? - с обидой сказала я. - Я ведь борюсь за тебя.
Он вдруг перегнулся через стол, положил мне руку на плечо и виновато заглянул в глаза.
- Ну, хорошо, не обижайся, я, в общем-то, понимаю это и ценю, но представь себя на моем месте. Если бы кто-нибудь пришел к тебе и говорил такое, ты бы поверила?
- Знаешь, я не из легковерных и всегда требую доказательств, но если мне их предъявляют, я не настолько ограничена, что закрываю глаза и упорно твержу, что этого не может быть.
Он снова засмеялся.
- Вот видишь, какой выбор ты мне оставляешь: или поверить тебе или признать себя ограниченным. Ладно, ты мне все еще не сказала, зачем тебе это было надо.
- Что именно?
- Ну, вот спасать меня. Ты же меня до этого не знала.
- Я слышала твою музыку по радио и еще тогда думала о тебе, пыталась понять, почему ты пишешь такую грустную музыку. А потом мне дали в редакции это задание, и я подумала, что это судьба, и мы, наконец, увидимся и сможем поговорить. А потом, когда я пришла, то увидела, что опоздала. Мне было так горько и обидно, я была просто в отчаянии. А потом она начала там рыдать на всю улицу, но я заметила, что она рыдает, а сама поглядывает по сторонам, какое она производить впечатление. Я подошла к ней и заглянула ей в глаза. Там не было горя, только самодовольство. А ты уже лежал в гробу, совершенно беспомощный и ничего не мог исправить. Тогда я решила, что это неправильно. Ты не должен был умереть из-за нее. И я решила, что верну тебя. Наверное, это было угодно богу, потому что какие-то странные силы подсказали мне, что нужно делать. Все, - отрезала я, - больше я ничего тебе рассказать не могу.
- Да, - выдохнул он, - ну и дела.
- Послушай, - снова начала я, - вот ты сейчас точно следуешь теореме Оккама. Ты пытаешься все, что я говорю, объяснить естественными причинами. У тебя не получается. А ты попробуй поверить мне, и все сразу встанет на свое место.
- Ну, вообще-то это так, - подумав, нехотя признал он.
- Но ты не мучайся. Для меня главное не то, веришь ты мне или нет. Для меня главное совсем другое.
- Да? Ну и что для тебя главное?
Ну, вот и наступил этот самый важный момент. Я положила свою руку на его и, глядя ему в глаза, сказала с нажимом и как можно убедительней.
- Главное, чтобы ты жил.
- Почему? - тихо спросил он.
- Потому что ты единственный и необыкновенный, и твоя жизнь слишком большая ценность, чтобы бросаться ею ради женщины, которая даже неспособна понять и оценить тебя и твой талант.
Я ожидала, что он опять вспылит и бросится защищать ее, но он промолчал и задумался, а потом спросил, силясь придать своему голосу иронический оттенок:
- Ну, а ты, конечно, способна понять и оценить меня и мой талант?
- Знаешь, тебе совсем не обязательно хамить мне, - обиделась я. - В конце концов, ты прав. Это твоя жизнь и можешь делать, что хочешь, а я ухожу.
Я даже встала со стула, но я блефовала. Я бы все равно никогда так просто не ушла, но момент был рискованный, и у меня замерло сердце.
- Погоди, - он тоже вскочил и схватил меня за руку. - Извини, я не хотел тебя обидеть. Не уходи, мы же с тобой еще не договорили.
Я потихоньку вздохнула с облегчением, но постаралась сохранить обиженное лицо.
- Ну, извини, - еще раз повторил он, - не обижайся. И вообще, какой же ты мой ангел-хранитель, если собираешься уйти и бросить меня? Тебя же послали меня спасти.
Он старался говорить шутливо, но глаза смотрели на меня тревожно. Он даже приобнял меня за плечи, как - будто старался удержать.
Да ведь он же боится, что я уйду, вдруг дошло до меня. Я, это единственное, что отделяет его от смерти. Если я уйду, ему придется принять эти таблетки, а ведь он не хочет этого. Острая жалость к нему пронзила мне сердце.
- Ленечка, бедный мой мальчик, - вырвалось у меня и я неожиданно для себя обняла его. Он нагнулся и прижался щекой к моей щеке, а я стала гладить его по голове. Так мы простояли несколько минут молча. Я чувствовала его дыхание на своей шее, чувствовала тепло его тела. Он казался мне таким беззащитным, я готова была отдать жизнь, чтобы защитить его.
- Глупый, глупый, ты мой ребенок, - тихо шептала я ему. - Ну, зачем ты придумал все эти ужасы на свою голову? Ну, ничего, ничего. Теперь это все прошло, теперь у тебя все будет хорошо.
Он вдруг поднял голову.
- Ну, вот, - серьезно сказал он. - Зачем же ты меня оскорбляешь?
Я растерялась.
- Разве я оскорбляю тебя?
- Конечно, - подтвердил он. - Обзываешь ребенком, ни с того ни с сего.
Я пригляделась к нему повнимательней. Глаза его смеялись, и, вообще, он выглядел значительно повеселевшим. Видно, он, наконец, понял, что ему не предстоит умирать сегодня, и словно тяжелый груз слетел с его плеч.
- Я, - продолжал он, - совсем даже не ребенок.
- Да, - радуясь перемене в нем подхватила я, - ты львенок, а не ребенок…
- Клянусь душой, - закончил он. И очень довольный прибавил:
- Вот видишь, я читаю книги.
- Хороший мальчик, - покровительственно сказала я.
- Ах, вот как ты со мной разговариваешь. Тогда не будете ли вы так добры, взрослая тетенька, сказать, сколько вам лет? Что-то мне не кажется, что вы старше.
- Ну вот, разве женщинам задают такие вопросы?
- Так то женщинам не задают. А таким девчонкам как ты можно.
- Ну, если тебе так хочется знать, то мне скоро двадцать два. А тебе, между прочим, двадцать.
- Подумаешь, два года разницы, это ерунда. А я уже и вправду подумал, что ты жила при Александре Македонском.
- Я что, так старо выгляжу? - поинтересовалась я.
- Нет, но ты же ангел. Откуда мне знать, как у ангелов года считаются. Да, а вот еще вопрос, - совсем повисел он. - Ангелы пьют кофе или по старинке все только нектар с амброзией?
- Кофе тоже пьют, - успокоила я его, - можешь предлагать.
- Вот и хорошо, давай хоть кофе выпьем, а то я с тобой уже замучался.
- Ничего себе, - возмутилась я. - это кто еще с кем замучался.
- Ну, хорошо, хорошо, пусть будет, что ты со мной, - засмеялся он. - Главное, что у меня есть отличный кофе. Я тебе сейчас покажу.
В университете, мы изучали психологию, и я знала, что душевные страдания не могут продолжаться бесконечно. Когда они достигают критической точки, срабатывает система самозащиты, и человек как бы отключается от них и наступает релаксация. Конечно, это временное облегчение, он еще будет страдать, но сейчас его боль затихла, и он счастлив и весел. Ничего, время лечит, он забудет ее. А я уж постараюсь помочь ему. Но я еще не все сделала сегодня, остался еще один очень важный момент.
- Леня, - просительно сказала я, - Перед тем, как мы пойдем варить кофе, можно мне что-то сделать?
- Что ты имеешь в виду? - он подозрительно посмотрел на меня.
- Нет, ты сначала скажи, что можно.
- Ну, хорошо, давай, - подумав, согласился он.
- Я должна забрать у тебя таблетки, - выпалила я.
По его лицу пробежала тень.
- Вообще-то, в этом нет необходимости, я… - он замялся.
- Береженного бог бережет, - твердо сказала я. - так я заберу?