- Ну, если ты так хочешь… Хорошо, я сейчас принесу их.
- Нет, - упрямо сказала я. - Я сама возьму. Скажи, где они лежат.
- Хочешь убедиться, что я все тебе отдам? - догадался он.
- Да. Откуда я знаю, может, у тебя еще что-нибудь есть.
- Тогда тебе нужно забрать все колюще-режущие предметы, - невесело пошутил он.
- Если надо будет, заберу, - я была тверда как кремень.
- В общем, хочешь сделать шмон?
- Да, - я стояла на своем.
- Ладно, пошли в ванную. Они там в шкафчике.
Он открыл дверь в ванную и пропустил меня вперед. Она была крохотной. Ванна занимала ее большую часть. Узенький проход вел к раковине, над которой висел шкафчик. Я решительно направилась к нему. Внутри лежали немногочисленные лекарства, мыло, зубная паста.
- Вот они, - он показал на флакон, наполненный таблетками. Я быстро схватила роковое лекарство и сунула в карман джинсов.
- Ну, что еще ты собираешься забрать? - насмешливо спросил он.
Он стоял сзади, почти вплотную ко мне, и я чувствовала его близость каждой клеточкой своего тела. Но сейчас передо мной стояла важная задача обезопасить его, и я не могла отвлекаться.
- Это аспирин, - он протянул руку поверх моей головы и стал показывать мне лекарства. - Это энтеросептол, это, пардон, средство от запора…
- А это что? - Я коршуном кинулась на таблетки анальгина. На вид их было штук тридцать. В таком количестве они были опасны, и я не собиралась их ему оставлять.
- Э, это всего лишь анальгин, что ты делаешь? - удивился он, видя, что я прячу и это лекарство в карман.
- Это я тоже не могу тебе оставить, - сурово сказала я.
- А что я родителям скажу, если у них живот заболит? - заныл он. - И вообще, лекарство денег стоит.
- Деньги я верну, - все тем же суровым тоном ответила я. - Скажи спасибо, что я оставляю вам средство от запора. Ну, ладно, пока все.
Я повернулась и неожиданно мы оказались совсем близко друг к другу, лицом к лицу. Наступила пауза. Его губы были совсем рядом. Я видела, что ему хочется поцеловать меня, но он не решается. Я даже понимала, почему. Всего лишь час назад он собирался умереть из-за любви к другой. Он боялся, что я буду смеяться над ним.
- Знаешь, а я ведь даже не знаю, как тебя зовут, - вдруг с удивлением сказал он. Но только я хотела назвать свое имя, он жестом остановил меня.
- Не нужно имени, - сказал он. - Ты ведь мой ангел-хранитель. Я буду называть тебя ангел.
- Я что, похожа на ангела? - спросила я.
Он отступил на шаг и окинул меня оценивающим взглядом.
- Во всяком случае, ты достаточно хорошенькая для этого.
Наконец-то, оценил, обрадовалась я.
- Ладно, при таком условии, я согласна.
- Тогда все, ангел, пошли пить кофе, - скомандовал он, и, легонько обняв меня за плечи, повел в кухню.
- Вот, - с детской гордостью он продемонстрировал мне там явно иностранную вакуумную упаковку с зернами кофе. - Ты когда-нибудь видела такое? Это двоюродный брат отца присылает нам из Израиля. Настоящий арабика.
Я, конечно же, выразила максимум восхищения столь замечательным кофе, и он, страшно довольный, вскрыл упаковку и пересыпал часть зерен в кофемолку. По кухне тут же поплыл совершенно одуряющий запах. Мне нестерпимо захотелось кофе.
- Давай я пока джезву наполню, - чтобы ускорить дело предложила я. И тут такое началось. Он даже выключил кофемолку и несколько секунд молча уничтожал меня взглядом, а потом возмущенно сказал.
- Женщина, знай свое место. Неужели ты думаешь, что я доверю тебе варить кофе? Женщины могут варить борщ, но настоящий кофе никто из них варить не умеет. Сядь и помолчи.
Пожав плечами, я уселась за стол, а он еще некоторое время продолжал молоть зерна, время от времени проверяя, что получилось и что-то бормоча себе под нос. Наконец, полученный результат его, по-видимому, удовлетворил, так как он выключил кофемолку и пересыпал все из нее в джезву.
- Вот видишь, - снисходя к моему невежеству, попутно объяснил он, - зерна не должны быть смолоты в порошок. Хороший кофе должен быть грубого помола.
Потом он стал тщательно отмерять воду, а я смотрела на него и думала, какой же он еще ребенок. Как только это ребячество могло сочетаться с такой решимостью. И каким характером нужно обладать, чтобы довести до конца решение покончить с собой.
Неожиданно он повернул голову и, поймав мой взгляд, смущенно засмеялся.
- Ладно. Не смотри на меня как на дурачка. Это один турок научил меня так готовить кофе.
Вот увидишь, как здорово получится.
Он поставил джезву на огонь и стал внимательно смотреть в нее.
- Ну, и что там такого особенного ты делаешь, что мне нельзя было доверить? - не выдержала я.
- Сейчас увидишь. Вода не должна кипеть. Нужно внимательно смотреть, и когда она вот-вот будет готова закипеть, нужно быстро выключить, немного подождать и снова включить. И так три раза.
- Ничего себе, и ты каждый раз вот так дурью маешься? - удивилась я.
- Ага, - машинально ответил он, но тут же спохватился и грозно посмотрел на меня.
- Женщина, молчи, - потом сам не выдержал и засмеялся. - Ладно, я вижу тебя все равно ничему не научишь, лучше открой холодильник и достань пирожные. Мама напекла перед уходом.
Я открыла холодильник. Там стояло целое блюдо очаровательных маленьких эклеров, часть из которых была посыпана сахарной пудрой, а часть покрыта шоколадной глазурью.
- Ой, красота какая, - вырвалось у меня. - так у тебя все время были эти пирожные, а ты собрался умереть, - хотела сказать я, но в последний момент поняла, что лучше больше сегодня не говорить об этом, и тут же переменила окончание предложения.
…а ты мне даже и не предлагал, - удалось мне продолжить без малейшей запинки.
- Я боролся с собой, - гордо сказал он не отводя глаз от кофе, - и видишь, наконец-то…
- …сумел оторвать их от сердца, - подсказала я.
- Точно, - засмеялся он. - Все, можно выключать окончательно.
- А сахар ты разве сыпишь не в джезву, а в чашку? - наивно поинтересовалась я на свою голову, и вызвала опять бурю возмущения.
- Да кто же пьет такой кофе с сахаром? Сахар не просто изменяет вкус кофе, он забивает его, он, если хочешь знать, просто уничтожает его.
- Так ведь без сахара он же горький как хинин, - попробовала защищаться я.
- А ты сначала попробуй, а потом будешь говорить, - мой любимый был неумолим. - Сейчас я добавлю немного соли и через минуту можно будет разливать.
- Чего ты добавишь? - не поверила я своим ушам.
- Соли. Это для того, чтобы гуща быстрее осела, - объяснил он, действительно добавляя соль. - Кстати, чего ты сидишь? Можешь уже достать чашки и блюдца.
- Я, между прочим, здесь гость, - возмутилась я.
- Ну, хорошо, хорошо, я сам.
Он достал маленькие чашечки, налил в них кофе, потом уселся напротив меня и очень довольный сказал:
- Ну, давай, пробуй.
Я с опаской поднесла ложечку к губам. Кроме того, что кофе был очень горячий, еще и горечь была несусветная.
- Ну, как? - явно рассчитывая на мой восторг, спросил он.
- Ужасно, - честно ответила я. - То есть, запах, конечно, чудесный, но уж очень горько. Можно хоть одну ложечку сахара добавить?
- Ой, ну ладно, на, бери свой сахар.
Очень расстроенный, он поднялся, вытащил сахарницу и демонстративно поставил ее возле меня.
- Зря я так старался для тебя. В следующий раз, когда придешь, будешь пить ячменный напиток "Дружба", вместо кофе.
В следующий раз, отметила я про себя. Если он говорит о следующем разе, значит, мои дела идут неплохо.
- Я принесу с собой свою банку с кофе.
- Ага, сорта "Кофе молотый". И добавишь в него семь ложек сахара.
- Пять, - поправила я. - Я всегда кладу пять.
Он только с обидой взглянул на меня и промолчал. У меня защемило сердце, так стало его жалко. Действительно, что же это я? Мальчик так старался произвести на меня впечатление, а я?
- Я пошутила, - смиренно сказала я. - Конечно, я не буду добавлять сахар в такой кофе.
- Умница, - обрадовался он. - Это только сначала кажется горько, но постепенно ты привыкнешь. Вот увидишь, ты потом сама не захочешь класть сахар.
- Ну, хорошо, хорошо, только не расстраивайся, ребенок, - засмеялась я.
- Хм, значит, я, по-твоему, ребенок?
С минуту он загадочно и серьезно смотрел на меня, а потом вдруг встал, взял свой стул и поставил ближе ко мне. Я с удивлением смотрела на него, не понимая, что он собирается делать. Он уселся на стул лицом ко мне, наклонился и, взяв мою голову в руки, прижался своими губами к моим в долгом поцелуе.
Хотя я ни с кем никогда долго не встречалась и ничего серьезного не допускала, целоваться мне уж точно приходилось, и неоднократно. И надо сказать, что ничего приятного я в поцелуях не находила: в лучшем случае они оставляли меня равнодушной, в худшем было просто противно чувствовать на своем лице чужие слюнявые губы. Но с ним все было по-другому. Его губы были теплыми и нежными, и мне хотелось, чтобы этот поцелуй продолжался вечно. Но потом вдруг зародилось какое-то неясное чувство обиды. Почему он меня целует? Потому что та, любимая, далеко, а я под рукой? Сейчас скажу ему это.
Но когда он оторвался от моих губ, то прошептал:
- Какие у тебя нежные губы.
И снова стал целовать меня. Я обняла его, чувствуя себя самой счастливой. Но привычка к самокопанию взяла верх, и я снова засомневалась, не покажусь ли я ему слишком легкой добычей. Он оказался необычно чутким. Сразу почувствовал мое отчуждение и, перестав целовать, тревожно заглянул мне в лицо.
- Ты обиделась? Я что-то сделал не так?
- Нет, просто…, - я запнулась, не зная, что сказать дальше.
- У тебя есть кто-то? Жених? Парень?
- Я отрицательно покачала головой.
- Правда? - обрадовался он. - Странно, ты ведь очень красивая. Ты, наверное, многим нравишься.
- Ну, так ведь нужно, чтобы и мне кто-то нравился.
В его глазах отразилась неуверенность.
- Интересно, что же нужно, чтобы тебе понравиться? - деланно небрежным тоном спросил он.
- Тебе, например, нужно всего лишь быть живым, - серьезно сказала я ему.
- Ну, так я и живой, - обрадовался он.
- Но ты ведь любишь Лену, - полуутвердительно-полувопросительно сказала я.
- А, это, - он погрустнел и задумался. - Понимаешь, я и сам толком не знаю. Когда были вместе, казалось, что любил, но, скорее, просто привык к ней. Все-таки два года вместе. Потом, когда она меня бросила, вдруг образовалась такая пустота. Понимаешь, с родителями у меня вообще нет общего языка. Они считают, что если человек накормлен, одет более или менее прилично, есть где жить, значит, он просто обязан быть счастливым. А всякая психология, чувства, переживания, это все ерунда и баловство. А в последнее время мы с ними вообще только ругались. Я в училище почти не ходил этот месяц, запустил все, ну, они и начали меня упрекать, что я не учусь, у них на шее сижу, а все свои деньги на нее потратил. И правильно она сделала, что меня бросила, все равно из меня толку не будет. В училище, понятно, тоже одни неприятности. Мне на него вообще плевать, но без этого диплома в консерваторию даже документы не принимают. В общем, со всех сторон ничего хорошего, ну я и решил, что лучше возьму и со всем сразу покончу. По крайней мере, моим родителям на одного кормить меньше будет.
- Ну, что ты говоришь, твои родители тебя любят.
- Да? Странная какая-то любовь у них. Видят, что человеку и так плохо, но норовят еще и нож в ране повернуть. Нет, я думаю, плакать по мне особо некому.
- Между прочим, еще есть я, - напомнила я ему.
- А ты не исчезнешь?
- В каком смысле?
- Ну, уйдешь, и я больше тебя не увижу. Знаешь, ты все-таки скажи, где тебя искать, а то я тебя и найти не смогу.
Он старался говорить шутливым тоном, но глаза были тревожными.
- Я преподаю английский в 6-й школе. Английской.
- А где ты английский выучила?
- Я университет закончила.
- А газета? Ты это придумала про интервью?
Я вытащила из кармана джинсов удостоверение внештатного корреспондента и помахала перед его носом.
- Я, мой милый, никогда не вру.
- Так ты хочешь сказать, что все остальное, о чем ты говорила, тоже правда?
Он попытался насмешливо улыбнуться, но улыбка вышла кривой, а голос дрогнул и прозвучал хрипло. Я внимательно посмотрела на него. В его глазах появился испуг, До него вдруг стало доходить, что, может быть, я не вру, и он действительно умирал и лежал в гробу. Его взгляд стал напряженным, как будто он пытался что-то вспомнить, и вдруг я увидела, что его глаза широко раскрылись и наполнились ужасом. Я почти чествовала, как откуда-то из глубины подсознания в его душу проникают смутные воспоминания о долгой и одинокой агонии, полной боли, тоски и отчаяния. Он побледнел, тяжело задышал и, наконец, когда эти воспоминания стали совсем мучительными, закрыл лицо руками, как бы стараясь защититься от них. Меня пронзило страшное чувство жалости и вины. Я бросилась к нему, обняла его и стала целовать его лицо, руки, волосы.
- Нет, нет, это все неправда, - плача, торопливо зашептала я ему. - Ничего этого не было, не было смерти, не было гроба, ты не умирал, я это все придумала, прости меня, прости меня, пожалуйста. Ты никогда больше не будешь один, я буду всегда возле тебя, я люблю тебя, мой дорогой, милый, любимый.
Я отняла его руки и стала гладить его лицо, заглядывая ему в глаза. Постепенно его взгляд стал осмысленным, лицо снова стало смуглым, он глубоко вздохнул, как бы сбрасывая наваждение и посмотрел на меня. Я попыталась улыбнуться ему сквозь слезы. Он обнял меня, мы прижались друг к другу, и я все говорила, говорила, как я люблю его. Наконец, он совсем успокоился, поднял голову и виновато улыбнулся мне.
- Ну, вот, теперь ты будешь думать, что я псих. Черт, сам не знаю, что это было. Знаешь, - как-то удивленно сказал он, - я вдруг почувствовал… - он запнулся, но все-таки решился выговорить, - дыхание смерти. До этого я просто как-то и не думал, что это значит, умереть, а тут, - он снова побледнел и растерянно проговорил, - я как будто бы заглянул на тот свет.
- Не нужно говорить об этом, пожалуйста, не нужно, - мои глаза снова наполнились слезами, - ты не умрешь, я забрала эти проклятые таблетки, и я буду с тобой, пока не пройдут эти проклятые восемь часов. Прости меня, это все из-за того, что я наговорила тебе, но это все неправда.
Но он только посмотрел на меня каким-то новым мудрым взглядом и покачал головой. У меня замерло сердце, неужели он действительно вспомнил? Я заглянула ему в глаза. Он сел, притянул меня к себе и посадил на колени.
- Глупенькая, ну что ты извиняешься? Ты же спасла меня. Что бы было, если бы ты не пришла, не сердилась, не кричала бы так на меня? Это я должен тебе спасибо сказать, что ты спасла меня.
Некоторое время мы молча сидели, прижавшись друг к другу. Потом он вдруг легонько приподнял мою голову за подбородок и спросил:
- А то, что ты сейчас мне говорила, это тоже правда?
- Что? То, что я люблю тебя? - храбро спросила я.
Он только молча кивнул, не отводя взгляда.
- Да, - твердо ответила я. - Я люблю тебя. Иначе, чего бы я так воевала за тебя? Ты что думаешь, что я ко всем врываюсь в дом, и такое устраиваю?
- Очень надеюсь, что нет, - он засмеялся и снова прижал мою голову к груди. - И что никому больше такого не говоришь, на это я тоже надеюсь. И, кстати, не забудь, что ты обещала быть со мной всегда, и не покидать меня ни на минуту.
- Не думаю, что твоим родителям это очень понравится, если я поселюсь у вас, - засмеялась я.
- А знаешь, - вдруг серьезно сказал он. - Моим родителям это должно даже очень понравиться.
- С чего бы это?
- Да ведь ты же из наших, как мой папа говорит. Из наших, да? Ты понимаешь, о чем я?
- Ну, конечно, - засмеялась я. - Мои родители точно также говорят, только по латыни "экс нострис".
- Ну, вот, - довольно кивнул он. - Но это первое. Второе, ты интеллигентная девочка из приличной семьи, это сразу видно. Кто твои родители?
- Ну, папа адвокат, а мама стоматолог.
- Вот видишь. Ну, а еще ты закончила университет. Я думаю, мои родители будут от тебя в восторге. Уж чего, чего, но такого они от меня не ожидают. Я ведь у них непутевый сын.
- Почему непутевый?
- Ну, друзья у меня все фарцовщики, училище я прогуливаю, ну и… в общем, все остальное им тоже не нравится.
- Если бы мой сын училище прогуливал, я бы его тоже ругала, а за… все остальное, вообще убила бы.
- Однако я смотрю, ангел, характер у тебя далеко не ангельский, - хохотнул он, - а даже наоборот, агрессивный. Или, может, ты просто голодная? Ох, - спохватился вдруг он, - что же это я? Пирожные велел вытащить, а есть их не даю. И про кофе мы с тобой забыли.
- Да, - неохотно вставая с его колен, отозвалась я. - Но мы можем сейчас его выпить. Он, наверное, еще теплый.
- Теплый, кто же пьет кофе теплым? Теперь уже можешь насыпать в него сахар, все равно пропал. Ладно, бери пирожные.
- А можно я сначала руки помою?
- Ну, если тебе уже совсем невмоготу, можешь помыть, - великодушно разрешил он.
- А тебе разве не надо руки мыть?
- У меня, между прочим, руки от рождения чистые, - нахально заявил он. Но потом рассмеялся, - ну, хорошо, я тоже помою, а то будешь думать, что я и вправду никогда рук не мою.
Мы снова пошли в ванную. Я первая помыла руки и посторонилась, пропуская его. Мы опять оказались прижаты друг к другу, и он, не выдержав, обнял меня, крепко прижал к себе и стал быстро и нежно целовать. Я почувствовала его возбуждение. Вдруг он резко отстранился, посмотрел мне в глаза и тихо спросил:
- Хочешь побыть со мной?
Я хотела этого больше всего на свете. Я мечтала об этом с тех пор, как увидела его и еще тогда, когда даже не видела, а только придумывала его. Я хотела быть его всей душой, каждой клеточкой своего тела, но… я не могла этого сделать. Моя дурацкая гордость, или, может быть, мнительность не позволяли мне.
- Ленечка, - как можно мягче сказала я. - Я бы хотела, но я не могу. Ты ведь любишь другую. Просто ее здесь нет, а я под рукой, так ведь. Да?
Такой бурной реакции я не ожидала. Он мгновенно отпустил меня и даже отступил на шаг, - Как ты можешь так говорить? Я же тебе объяснял, что дело даже вовсе было и не в ней, а просто все так запуталось…
- Леня, а если завтра она вдруг вернется к тебе, ты уверен, что не простишь ей все и не захочешь снова быть с ней? А что тогда буду чувствовать я? Понимаешь, есть женщины, для которых все это, что стакан воды выпить, но я не отношусь к таким. Ну, что я могу сделать?
Давай подождем с этим, пока я точно не буду знать, что тебе нужна именно я.
- Глупенькая, - очень серьезно сказал он, - да я с ума схожу от нежности к тебе, а ты этого не видишь.
Ну, вот и все. После этих его слов я почувствовала, что готова на все, что сделаю для него все, что он захочет, и буду ласкать его как угодно, только бы ему было хорошо. Я решительно шагнула к нему, но теперь уже он покачал головой и нежно поцеловав меня в висок, сказал: