- Абсента. У нас он недоступен. Даже в Новом Орлеане.
- Моя бабка по отцу - из Нового Орлеана.
- Моя тоже.
Она подливает мне абсент из сверкающего изумрудного графина.
- Тогда мы, возможно, родственники. Ее девичья фамилия - Дюфон. Алуетт Дюфон.
- Алуетт? Неужели? Очень мило. В Новом Орлеане я знал два семейства Дюфонов, но с обоими не в родстве.
- Жаль. Забавно было бы называть вас кузеном. Аlors. Клодин Поло сказала мне, что вы впервые на Мартинике.
- Клодин Поло?
- Клодин и Жак Поло. Вас знакомили на обеде у губернатора.
- Припоминаю: он высокий, видный мужчина, Первый президент Апелляционного суда Мартиники и Французской Гвианы, к которой принадлежит Чертов остров.
- Поло. Да. У них восемь детей. Он горячий сторонник смертной казни.
- Вы, кажется, путешественник? Как же случилось, что не бывали здесь раньше?
- На Мартинике? Знаете, мне не хотелось. Здесь убили моего хорошего друга.
Красивые глаза мадам смотрят чуть менее дружелюбно. Она медленно произносит:
- Убийства здесь редкость. Мы не буйный народ. Серьезный, но не буйный.
- Серьезный. Да. У людей в ресторанах, на улицах, даже на пляжах очень строгое выражение лиц. Они выглядят озабоченными. Как русские.
- Надо иметь в виду, что рабство отменили здесь только в тысяча восемьсот сорок восьмом году.
Связи я не понимаю, но объяснения не спрашиваю, потому что она уже говорит:
- Кроме того, Мартиника - très cher. Кусок мыла, который продают в Париже за пять франков, здесь стоит вдвое дороже. Тут все дороже вдвое, потому что все привозное. Если смутьяны своего добьются и Мартиника станет независимой от Франции, тогда всему этому конец. Мартиника не может существовать без французских субсидий. Мы просто погибнем. Alors, кое у кого из нас озабоченные лица. Но в целом вы находите население привлекательным?
- Женщин. Я видел поразительно красивых женщин. Воспитанные, гибкие, с величественной осанкой, с изящным кошачьим телосложением. И есть в них какая-то прелестная агрессивность.
- Это сенегальская кровь. У нас ее много. А мужчины - на ваш взгляд, они не так привлекательны?
- Да.
- Согласна. Мужчины непривлекательны. По сравнению с нашими женщинами они выглядят незначительными, заурядными, vin ordinaire. Понимаете, Мартиника - матриархальное общество. В таких странах, в Индии например, мужчины мало что собой представляют. Вижу, вы смотритесь в мое черное зеркало.
Я смотрюсь. Взгляд то и дело рассеянно обращается к нему, тянется невольно, как к бессмысленному мельканию ненастроенного телевизора. В нем есть какая-то пустая притягательность. Поэтому поверхностно опишу его - в манере тех "новых" французских романистов, которые, расставшись с сюжетом, характером и структурой, ограничиваются длиннейшими, в страницу, описаниями контуров одиночного предмета, механики изолированного движения, стены, белой стены со скиталицей-мухой. Итак: предмет в гостиной мадам - черное зеркало. В высоту оно восемнадцать сантиметров, в ширину пятнадцать. Оно вложено в потертый чехол из черной кожи, наподобие книги. И чехол лежит на столе раскрытый, как роскошное издание, которое можно взять и полистать; но ни читать, ни разглядывать в нем нечего - кроме тайны собственного облика, возвращенного черной поверхностью, погруженного в бездонные глубины, в коридоры мрака.
- Оно принадлежало Гогену, - объясняет хозяйка. - Вы, конечно, знаете, что он жил и работал здесь до того, как поселился среди полинезийцев. Это было его черное зеркало. Вполне обычная вещь у художников девятнадцатого века. Ван Гог таким пользовался. И Ренуар.
- Не совсем понимаю. Пользовались для чего?
- Чтобы освежить зрение. Обновить восприятие цвета, тональных переходов. От работы их глаза уставали, и они отдыхали, глядя в эти черные зеркала. Как гурман на банкете, между изысканными блюдами, чтобы вернуть вкусу остроту, пьет sorbet de citron. - Она берет со стола томик с зеркалом и подает мне. - Я часто смотрю в него, когда глаза устают от избытка солнца. Оно успокаивает.
Успокаивает, но и беспокоит. Чернота, когда долго в нее всматриваешься, перестает быть черной, а становится серебристо-синей, дверью в тайные видения; как Алиса, я на пороге путешествия в Зазеркалье, и не так уж хочу его предпринять.
Издалека доносится ее голос, дымчатый, безмятежный, вежливый:
- Так у вас здесь убили друга?
- Да.
- Американца?
- Да. Он был очень талантливым человеком. Музыкантом. Композитором.
- А, помню - он писал оперы. Еврей. У него были усы.
- Его звали Марк Блицстайн.
- Но это было давно. По крайней мере, пятнадцать лет назад, если не больше. Насколько я понимаю, вы остановились в новом отеле. "Ля Батай". Как он вам?
- Очень приятный. Там некоторая суматоха - открывают казино. Управляющего казино зовут Шелли Китс. Сначала я решил, что это шутка, но, оказывается, его действительно так зовут.
- В "Ле Фуляре", симпатичном рыбном ресторанчике в Шолшере - это рыбацкая деревня, - работает Марсель Пруст. Марсель - официант. Здешние рестораны вас разочаровали?
- И да, и нет. Они лучше всех остальных карибских, но слишком дорогие.
- Alors. Всё привозное, я же говорю. Мы даже овощей не выращиваем. Местные люди слишком апатичны.
На террасу влетает колибри и беспечно повисает в воздухе.
- Но дары моря у нас великолепны.
- И да, и нет. Я никогда не видел таких огромных омаров. Просто киты, доисторические создания. Я заказал омара, но он был безвкусным, как мел, и таким жестким, что у меня выпала пломба. Как калифорнийские фрукты - с виду загляденье, но без всякого аромата.
Она, с невеселой улыбкой:
- Что ж, прошу прощения.
И я сожалею о своих словах, понимаю, что был бестактен.
- На прошлой неделе я обедала в вашей гостинице. На террасе над бассейном. И была шокирована.
- Чем же?
- Купальщицами. Иностранные дамы собрались вокруг бассейна, ничем не прикрытые сверху и мало чем внизу. У вас в стране это допускают? Чтобы практически голые женщины выставляли себя напоказ?
- В общественных местах, таких как бассейны в отелях, - нет.
- Вот именно. И не думаю, что здесь это надо терпеть. Но и туристов нам раздражать накладно. Какими-нибудь туристскими достопримечательностями поинтересовались?
- Вчера мы поехали посмотреть дом, где родилась императрица Жозефина.
- Я никому не советую туда ездить. Этот старик, куратор, - такой болтун! И даже не знаю, на каком языке он хуже всего говорит - на французском, английском или немецком. Скучнейший тип. Как будто сама поездка туда недостаточно утомительна.
Наш колибри улетает. Вдалеке слышатся звуки "стальных оркестров" из железных бочек, тамбурины, пьяные хоры ("Се soir, се soir nous danserons sans chemise, sans pantalons" - "Сегодня вечером, сегодня вечером мы танцуем без рубашек, без штанов") - они напоминают нам, что это Карнавальная неделя на Мартинике.
- Обычно, - объявляет моя хозяйка, - я уезжаю с острова на время Карнавала. Это невозможно. Грохот, вонь.
Собираясь на Мартинику с тремя спутниками, я не знал, что мы попадем туда как раз на Карнавальную неделю; уроженец Нового Орлеана, я был сыт такими празднествами. Но мартиникская разновидность оказалась на удивление живой, спонтанной и яркой, как взрыв бомбы на фабрике фейерверков.
- Мы, мои друзья и я, получили удовольствие. Вчера вечером видели чудесный парадец - пятьдесят мужчин с черными зонтами, в шелковых цилиндрах; на их торсах фосфоресцирующими красками нарисованы были скелеты. Прелестные старые дамы в париках из золотой канители, с блестками, наклеенными на лица. А мужчины в белых свадебных платьях своих жен! А миллионы детей с горящими свечами, как светляки! Вообще-то мы едва избежали катастрофы. Мы взяли напрокат машину в отеле, въехали в Фор-де-Франс, и как раз, когда ползли в толпе, у нас спустила шина. Нас тут же окружили красные черти с вилами…
Мадам довольна:
- Oui. Oui. Мальчики, одетые красными чертями. Этому обычаю сотни лет.
- Да, но они танцевали на машине. Со страшным ущербом для нее. На крыше отплясывали самбу. А мы не могли ее бросить, боялись, что они совсем ее разгромят. Тогда самый спокойный из моих друзей, Боб Макбрайд, вызвался сменить колесо тут же, на месте. Сложность заключалась в том, что на нем был белый полотняный костюм и он не хотел его испортить.
- Поэтому он разделся. Очень разумно.
- По крайней мере, это было смешно. Наблюдать, как Макбрайд, мужчина весьма солидный, раздевшись до трусов, пытается сменить колесо, а вокруг бурлит карнавальное безумие и красные черти тычут в него вилами. К счастью, бумажными.
- Но мистер Макбрайд справился?
- Если бы нет, сомневаюсь, что злоупотреблял бы сейчас вашим гостеприимством.
- Ничего бы не случилось. Мы не буйный народ.
- Ну что вы! Я не имел в виду, что нам угрожала опасность. Это было просто… приключение.
- Абсента? Un peu?
- Чуточку. Спасибо.
Возвращается колибри.
- Ваш друг композитор?
- Марк Блицстайн.
- Я всегда так думала. Однажды он у меня обедал. Его привела мадам Дерен. В тот вечер был еще Сноудон. Со своим дядей, англичанином, который построил все эти дома в Мустике.
- Оливер Мессел.
- Oui. Oui. Мой муж еще был жив. У мужа был прекрасный слух. Он попросил вашего друга сыграть на рояле. Тот играл немецкие песни. - Она встает, расхаживает по комнате, и я вижу, как изящна ее фигура, как воздушно вырисовывается она под кружевным зеленым парижским платьем. - Это я помню, но не могу вспомнить, как он погиб. Кто убил его?
- Два матроса.
- Здешние? С Мартиники?
- Нет. Два португальских матроса с судна, которое стояло в порту. Он познакомился с ними в баре. Марк работал здесь. Писал оперу и снимал дом. Привел их к себе…
- Да, вспоминаю. Они его ограбили и избили до смерти. Это было ужасно. Кошмарная трагедия.
- Трагическая случайность.
Черное зеркало передразнивает меня: "Зачем ты это сказал? Это не было случайностью".
- Но полиция поймала тех моряков. Их судили и отправили в тюрьму в Гвиане. Не знаю, там ли они до сих пор. Можно спросить у Поло. Он должен знать. Как-никак, он Первый президент Апелляционного суда.
- В сущности, это неважно.
- Неважно? Этих негодяев надо было бы отправить на гильотину.
- Нет. Но я был бы не против увидеть, как они собирают жуков с кофейных деревьев на Гаити.
Оторвав взгляд от демонического блеска зеркала, я вижу, что моя хозяйка вернулась с террасы в сумрачный салон. Звучит фортепьянный аккорд, еще один. Мадам будто пробует ту же мелодию. Скоро собираются любители музыки, хамелеоны, - алые, зеленые, лиловые. Слушатели рассаживаются на терракотовой террасе неровными рядами, напоминая цепочки написанных нот. Моцартовская мозаика.
2. МИСТЕР ДЖОНС
Зимой 1945 года я несколько месяцев снимал комнату в Бруклине. Дом был вполне почтенный - не какая-нибудь дыра, - сложен был из старого известняка, приятно меблирован и содержался в больничной чистоте хозяйками - двумя незамужними сестрами.
В соседней комнате жил мистер Джонс. У меня была самая маленькая комната в доме, а у него самая большая - прекрасная вместительная комната на солнечной стороне, что было очень кстати, ибо мистер Джонс никогда не выходил: все его заботы, связанные с питанием, походами по магазинам, стиркой, взяли на себя пожилые хозяйки. Кроме того, у него бывали гости; с раннего утра до позднего вечера к нему в комнату заходили различные мужчины и женщины, молодые, старые и среднего возраста, - человек по шесть ежедневно. Наркотиками он не торговал и по руке не гадал; нет, они приходили просто поговорить с ним и, очевидно, благодарили его за беседу и советы скромными денежными приношениями. Иными источниками дохода он вроде бы не располагал.
Сам я с мистером Джонсом так и не побеседовал, о чем впоследствии не раз сожалел. Это был представительный мужчина лет сорока. Худощавый брюнет с необычным лицом: бледное, тощее, скулы выдаются, а на левой щеке - родимое пятно, алый изъян в форме звезды. Он носил очки в золотой оправе, с черными-черными стеклами: он был слеп, да к тому же наполовину парализован - сестры рассказывали, что после несчастного случая в детстве у него отнялись ноги, - и передвигался только на костылях. Носил он всегда отутюженную темно-серую или темно-синюю тройку и скромный галстук - как будто вот-вот отправится в контору на Уолл-стрит.
Но, как я уже сказал, он не покидал дома. Сидел в своем удобном кресле и принимал в светлой комнате гостей. Я не представлял, чего ради к нему шли эти ничем не примечательные люди и что обсуждали с ним; я слишком был занят собственными делами и особенно об этом не задумывался. А когда задумывался, воображал, какой находкой стал для друзей этот понятливый добрый человек, как поверяют они ему свои невзгоды и какое участие находят в таком отзывчивом слушателе - священнике и психоаналитике одновременно.
У мистера Джонса был телефон. Из жильцов у него одного был собственный номер. Телефон звонил не переставая, иногда за полночь, иногда с шести утра.
Я переехал на Манхэттен. Через несколько месяцев я вернулся - забрать оставленный ящик с книгами. Когда хозяйки у себя в "зале" угощали меня чаем с пирожными, я спросил о мистере Джонсе.
Дамы опустили очи долу. Одна кашлянула и сказала: "Его ищет полиции".
Другая сообщила: "Мы заявили о его исчезновении".
Первая добавила: "Месяц назад - двадцать шесть дней - сестра, как обычно, отнесла мистеру Джонсу завтрак. Но его не было. Все вещи были на месте. А он пропал".
"Как же это мог…"
"…Совершенно слепой, беспомощный калека…"
Проходит десять лет.
Морозный, за десять градусов, декабрьский день; я в Москве. Еду в вагоне метро. Пассажиров вокруг мало. Один сидит напротив - мужчина в сапогах, в плотном долгополом пальто, в меховой шапке, какие носят в России. У него яркие, синие, как у павлина, глаза.
Мгновение я еще сомневался, а потом уже не мог отвести взгляд: ни с чем нельзя было спутать это необычное тощее лицо - пускай без черных очков - и эти выступающие скулы с одиноким алым звездообразным родимым пятном.
Я уже думал пересесть и заговорить с ним, но тут поезд остановился, мистер Джонс поднялся и, ступая здоровыми, сильными ногами, вышел из вагона. Двери закрылись прямо у него за спиной.
3. ЛАМПА В ОКНЕ
Однажды меня пригласили на свадьбу. Невеста предложила, чтобы привезла меня из Нью-Йорка пара других гостей, незнакомые мне супруги Робертс. Был холодный апрельский день, и по дороге в Коннектикут Робертсы, люди лет сорока с небольшим, показались мне приятными спутниками - не такими, с кем могло бы захотеть провести долгий выходной день, но неплохими.
На свадьбе, однако, было изрядно выпито, причем треть, наверное, - моими шоферами. Они ушли последними - часов в одиннадцать вечера, и я не без опаски сел к ним в машину; я знал, что они пьяны, но не догадывался, насколько. Мы проехали километров тридцать; машина заметно виляла, и супруги оскорбляли друг друга в самых неординарных выражениях (это была сцена прямо из "Кто боится Вирджинии Вулф?"). Тут мистер Робертс по понятной причине свернул не туда и заблудился на темной проселочной дороге. Я просил их, а под конец даже умолял выпустить меня, но они были так увлечены своей руганью, что не обращали на меня внимания. В конце концов автомобиль остановился сам (временно), задев бочиной дерево. Воспользовавшись этим, я выскочил из задней двери и убежал в лес. Вскоре проклятая машина все же уехала, и я остался один в студеной темноте. Уверен, что супруги меня не хватились, да и я, видит Бог, по ним не заскучал.
Но застрять неведомо где холодной ветреной ночью - радости мало. Я двинулся вперед в надежде добраться до шоссе. Шел полчаса, и никаких признаков человеческого обитания не видел. Наконец чуть в стороне от дороги показался каркасный домик с террасой и одним освещенным окном, за которым горела лампа. Я на цыпочках взошел по ступенькам и заглянул в окно: перед камином сидела и читала книгу пожилая женщина с мягкими седыми волосами и круглым крестьянским лицом. На коленях у нее, свернувшись, лежала кошка, и еще несколько спали на полу у ног.
Я постучался в дверь и, когда она открыла, сказал, лязгая зубами:
- Извините, что потревожил, но у меня небольшая авария - нельзя ли воспользоваться вашим телефоном и вызвать такси?
- Вот беда. - Она улыбнулась. - Боюсь, у меня нет телефона. Бедность. Но заходите, пожалуйста. - И когда я вошел в уютную комнату, произнесла: - Боже, вы замерзли, мальчик. Сделать вам кофе? Или чаю? У меня осталось от мужа немного виски - он умер шесть лет назад.
Я ответил, что немного виски выпью с удовольствием.
Пока она доставала его, я грел руки у камина и озирался. Веселенькую комнату населяло шесть или семь кошек разнообразных беспородных мастей. Я посмотрел на заглавие книги, которую читала миссис Келли - таково было имя хозяйки, как я позже узнал. "Эмма" Джейн Остен, моей любимой писательницы.
Вернувшись со стаканом льда и пыльной бутылкой бурбона, она сказала:
- Садитесь, садитесь. У меня редко кто бывает. Правда, со мной кошки. Короче говоря, вы заночуете? У меня уютная гостевая комната, она давно не видала гостей. Утром дойдете до шоссе, вас подбросят до города, а там найдете гараж, чтобы починили вашу машину. До города километров восемь.
Я удивился вслух, как она может жить так обособленно, без транспорта и телефона. Она сказала, что все нужное ей покупает почтальон, ее хороший друг.
- Альберт. Такой милый и верный. Но в будущем году он уходит на пенсию. Не знаю, что мне тогда делать. Ничего, как-нибудь образуется. Может быть, новый добрый почтальон. Скажите лучше, какая у вас приключилась авария?
Когда я объяснил ей, как было дело, она возмутилась:
- Вы поступили совершенно правильно. Я бы не села в машину к человеку, если бы он даже только понюхал хересу. Я мужа так потеряла. Сорок лет прожили, сорок счастливых лет, и его задавил пьяный водитель. Если бы не мои кошки… - Она погладила тигрового кота, мурлыкавшего у нее на коленях.