- Ну, ты же знаешь, он их коллекционирует, как девок, - сказала Королева и закатила глаза, словно при муже она всегда должна была так действовать - демонстрировать доисторические привычки. Последние несколько лет она явно была в растерянности от его выходок.
- А... - понял Иванов, - собирает... - Вряд ли это удивило бы его и раньше.
- Савванарола... - объяснила она. - Тоже с бородой и усами, - и с усмешкой посмотрела на мужа.
- Никак не могу понять, - брезгливо признался Губарь, - чего они там?..
Летом он путешествовал по городу не меньше чем с двухлитровой бутылкой минеральной воды в обнимку.
- Не ревнуй, - сказала она. - Савва совсем не то, что ты думаешь, это не гей и не натурал, нечто среднее, пророк... - И, помедлив, засмеялась, наблюдая за его лицом, и Иванов подумал, что ее веселость, как хрупкость стекла. - Только все у него ходят в незаменимых друзьях. А это не его ли любимая фраза буквально для всех без стеснения? "Ах, я как раз о тебе думал, ты-то мне и нужен!" Меня тошнит от нее, особенно если то же самое он говорил тебе пять минут назад.
- Но-но, - стал защищаться Губарь. - Не усматриваю ничего смешного. - И обиженно дернул плечом. Из-за своей челюсти ему приходилось соизмерять скорость мысли и речи.
- Ладно, ладно, - произнесла она, - это не о тебе.
Но Иванов понял, что Губаря впервые купили на тщеславии.
- Он помешан на мистике, - весело пояснила она. - А Савванарола наконец-то открыл ему глаза. - Из горла у нее вырвалось несколько звуков, которые Иванов принял за смех.
Губарь жалобно наморщил лоб и понимающе подмигнул: "Не верь, не верь..."
- Такой папа нужен только кретинам, - заметила она, и кожа на гладком, чистом лбу натянулась, как под скальпелем, и он невольно подумал, что у нее там и крови-то нет.
- Моя последняя передача как раз затрагивает... - Он осторожно взглянул на жену и быстро закончил: - Ну, в общем, мне нужны образы и новые идеи...
- Раньше ты говорил "наша передача", - насмешливо заметила она. - Решил попробовать себя с молодежью, своего не хватает. - И постучала костяшками пальцев по лбу.
С тех пор как ввели Закон о Семи Великих Запретных Словах, его возможности явно поубавились. Один раз из-за гурманного словечка, выскочившего по адресу одного из политических деятелей, Губарь был оштрафован, правда, чисто символически, однако телестудия выплачивала эту сумму достаточно долго, чтобы Губарь успел остыть и пораскинуть мозгами.
- При чем здесь это?! - запротестовал он.
Как и Иванов, он не умел защищаться перед женщинами, словно всегда давая им в споре фору, и из-за этого проигрывал, потому что не многие умели ценить великодушие.
- Если нет своего понятия, то откуда его взять, как не с помойки, - насмешливо добавила она.
Внизу, гулко прошлепав по камням, вбежали - мальчишки и девчонки:
- Веста Марковна, Веста Марковна!
Какая-то из них смутно напоминала ей ее саму в белом - через что тебе уже не перешагнуть? Он отвлекся от происходящего. Однажды ты просто обязан набраться мужества, чтобы разобраться во всем, а не малодушничать, как малодушничали Королева и Губарь.
- Да, дети мои, да! - Она стремительно приподнялась, сделала два шага к перилам, и ее пуританское платье упало до самых пят.
- Мы пишем с ней новый сценарий, - переходя на шепот, пояснил Губарь. - Хотим попробовать новую программу. А Дима... - он сделал суетливое движение - явно лишнее для друга, который знает тебя с детства. - Я заказал ему эскизы. - Он бросал на нее осторожные взгляды. - А этот господин, Савванарола, он просто находка, язык у него подвешен, дай бог каждому. Ты не знаешь? Правда, только в одной теме, но и этого достаточно... Очень модная тема... Хочу пригласить его на передачу.
Может быть, он хотел извиниться за Королеву и предупредить Иванова о том, что сын заблудился в самом себе, но у него есть шанс, и этот шанс ему предоставит именно Губарь, и не делал из этого слона, а просто предупреждал, что не так все плохо.
- Что-нибудь связанное с философствованием? - догадался Иванов. - Наверное, предсказывает конец света и хочет стать чьим-нибудь проводником в этой жизни?
- Да, - кивнул Губарь, и в глазах его мелькнуло смущение.
- Я рад, - признался Иванов и почувствовал себя немного уязвленным, хотя известие подобного рода о сыне не было для него новостью. И в общем-то, он действительно был рад.
- Теперь мне нужен классный художник. Я как-то работал с одним из театра Рошель - невероятно! Пишет программы на двести прожекторов. Нам такого и не снилось. - И безмятежно улыбнулся в спину жене, словно легкомыслие было его ангелом-хранителем.
- Веста Марковна!..
Стояли, задрав белокурые головы:
- Киньте конфет!
Она захватила из вазочки пригоршню:
- Держите! - проследила, как упали конфеты, и неожиданно: - И ты мог бы жениться на мне, - сказала она, одарив коротким взглядом Губаря и опускаясь в кресло, - и у меня был бы такой белобрысый попрыгунчик, - поддразнила мужа.
Губарь набрал воздух, словно перед прыжком в воду, потом секунду молча смотрел на нее - казалось, воротничок рубашки стал ему тесен, а туфли на фасонистых полосатых каблуках немилосердно жмут, потом выдохнул и произнес:
- Я уже привык. - И глаза у него стали, как у загнанного волка. - Стоит тебе позвонить... и она сама не своя, наряжается, одевается... Я здесь просматривал фотографии - как в молодости...
Он оказался бесплоден, и она последние годы не жалела его. Иногда это проявлялось совершенно диким образом - она устраивала ему обструкции просто так: уйти он все равно никуда не мог, да, впрочем, и не хотел.
- Ах, как я умела демонстрировать модели, - сказала она болезненно и на секунду замолчала. (Иванов понял - ей совершенно не до мужа.) - До сих пор помню один красный жакет с серебристой отделкой из коллекции Армани.
- Это еще до того... - пояснил Губарь, он чуть не сказал: "До того, как я ее подобрал в Москве". Он вполне так мог сказать, потому что вел такую жизнь, какая ему нравилась, словно наверстывал упущенное, а на Королеву ему порой было наплевать и на то, что о нем подумают, тоже.
- Да, - сказал Иванов и вспомнил, что когда он вернулся в город, у него как раз появилась Саския, и он предпочел ее и, наверное, правильно сделал, потому что умные, волевые женщины не столько страшили его, сколько раздражали, и он ничего не мог поделать с собой. А теперь оказалось, что они с Королевой научились разговаривать не только об одном мироздании.
Конечно, Губарь женился из-за ее ног. Ноги стоили этого. Длинные и гладкие, Иванову они всегда напоминали лощеных тюленей. И кожа у нее тоже была на одну женщину из ста тысяч: выхоленная и упругая, без всяких вен и жилочек, чуть матовая, что, конечно, было удивительно для блондинки. Единственное, что у нее отсутствовало, - это умение подчиняться, но выяснилось это позднее. В общем, Губарь, как только увидал ее после конкурса "Мисс Москва", сразу потерял способность соображать. У него даже появилась манера оттопыривать губу и сосредоточенно что-то разглядывать у себя на кончике носа, потому что Королева не обращала на него внимания, и он продержался ровно три недели, пока не предпринял штурм. Она танцевала у него в кордебалете, и не было режиссера, который бы не подъезжал к ней после первой же репетиции, потому что работала она в трико, а ноги у нее были настолько шикарные, что у каждого из них текли слюнки, и ни о чем другом они и думать не могли; но и вылетала она с работы часто, пока с удивлением не поняла, что карьеру нельзя сделать на одном умении, каким бы это умение ни было первоклассным. Но этому предшествовали цепь разочарований и несколько лет безработицы с перерывами, которые, пожалуй, и надломили ее и разочаровали в искусстве. Но даже когда она научилась танцевать "от Бога", заставить ее что-то сделать в промежутках между вдохновениями было почти невозможно. Она принадлежала к той породе людей, которые не склонны были идти на компромиссы, и профессионалом она не стала. В глазах Губаря это была ненормальность, и он всячески исправлял ее, что, в общем-то, ни к чему не привело, потому что Королева сразу почувствовала над ним власть.
Теперь они помельчали - писали нечто несовместимое: программные речи для местных деятелей и кандидатов, которые были обременены филантропическими идеями мирового порядка, сценарии программ, и иногда - статьи в местную прессу.
- Если бы я начала раньше, я бы не сидела здесь.
Теперь она сидела выше. Из кресла в кресло. Член десятка комиссий и обладатель не меньшего числа должностей, обязывающих и призывающих, вещающие и указующие - нескуднеющее право руководить. И Губарь, наконец, почувствовал, что такое деньги. С девяносто третьего он вдруг стал поговаривать о переезде в Финляндию, потому что оказался ингермаланцем и решил воссоединиться с родиной.
- Он меня замучил, - жаловалась Королева. - Что я буду там делать?
Времена, когда санкюлоты меняют бабушкину метрику, чтобы только жить на Брайтон-Бич.
Губарь исчез, с грустным видом подмигнув на ходу Иванову.
- Ты на чьей стороне? - спросила Королева, когда шаги Губаря стихли в комнатах.
Власть над вещью - когда ты запускаешь руку в чужой карман или выигрываешь в лотерею матрешку - мораль не играет роли, а лишь механистичность, свойство глядеть на нее как на собственность - вот что всему корень, и неважно, понимаешь ты это или нет, в любом случае ты не проигрываешь - так устроен мир.
- Я ни на чьей стороне, - признался Иванов. - Я сам по себе. Плыву по течению.
Она покачала головой и вздохнула. Немногое, что она безболезненно могла сделать для него и для себя. Не могла справиться со своими стереотипами, ей всегда нужно было белое и черное, но это не делало ее хуже или лучше. Она была такой, какой была, с надменностью африканской львицы, только не с желанием нравиться.
- Стареешь, - безжалостно констатировала она.
- Да, - согласился он, - где-то здесь, - постучал себя по груди и подумал, что человек представляет из себя не то, как он трезво себя оценивает, а состояние духа.
Ему не стоило играть с нею, для этого она была слишком умна, но и откровенничать он больше не собирался. А только подумал: "Вот нам за все грехи..."
Она подняла на него спокойный взгляд, и в глазах у нее появилось выражение той девчонки, которая опиралась рукой на станок в третьей позиции и, безжалостно и горделиво задирая острый подбородок прямо в зеркало, даже когда изнуряла себя до изнеможения экзерсисами, даже когда была совсем на мели, но вынуждена была улыбаться, даже когда выходила из комнаты с явно заплаканными глазами, - всегда держала себя в узде, ибо кому нужна жалкая овечка. Танцевать она обожала. Но ей надо было родиться не в этой стране и не смотреть теперь на него так, словно рушилось мироздание.
"Она никогда не примирится", - понял Иванов.
Но она вдруг произнесла:
- С некоторых пор я поняла, что только власть имеет ценность! - и посмотрела Иванову в глаза. - Ты понимаешь меня?
- Да... - произнес он удивленно, - понимаю. Но зачем? Зачем это тебе, когда ты красива и талантлива, как не знаю кто, зачем?
- Ты ничего не понимаешь... - задумчиво произнесла она, - ничего...
- Что же я должен понять? - удивился он.
- Наступает момент, - она ожила, словно мысли, которые она в себе носила, придали ей новые силы, - когда ты понимаешь, что мир другой, не такой, каким ты его представляешь, и что твой талант никому не нужен. Вот тогда ты начинаешь думать, что пока ты недовольна жизнью, она проходит бесследно.
- Да, - сказал Иванов, - это я могу понять, но ведь это неправильно...
- Всем на это наплевать, - произнесла она так, что ему не понравилось. - Разве не так?
Долгое время она несла превосходство, как плакат, на котором значилась одна и та же фраза: "Я так одинока..." или "Не судите обо мне строго...", но оказалось, что туда можно было добавить еще кое-что, например "Я вас презираю!".
- Я всегда жила по принципу: говори правду, и низкие люди будут избегать тебя... - призналась Королева, ожидая от него неизвестно чего, и он приготовился услышать продолжение, но тут появился Губарь, водрузив на стол початую бутыль белого вина, и они замолчали. Губарь взял холодную котлету и настроился на философский ряд:
- Я тебя предупредил? Предупредил! - Загадочно посмотрел на Королеву, словно собираясь выдать тайну. - Последнее время с Димой что-то не то...
- Не пугай его, - быстро произнесла Королева, словно защищая Иванова, словно они с ним сговорились.
- Я и не пугаю, - сразу согласился Губарь. - Но ты ведь знаешь... - И опять жалобно посмотрел на нее.
- Ну ладно, - вздохнула она и, отворачиваясь, встала. - Вымою посуду...
- Я не буду, все... - дурашливо пообещал Губарь и поднял перед собой ладони, - честное слово...
Когда-то по обеим сторонам его старенькой "Волги" красовались два изречения: "Одинокий странник" и "Не рвите мне сердце!". Впрочем, после женитьбы на Королеве его сентиментальность приобрела иную окраску, и если бы и теперь он был склонен к излияниям души, с бортов его машины кричали бы следующие изречения: "Ах, оставьте меня в покое!" или "Не говорите ни о чем...". Многозначительность стала его томлением. Возможно, он даже страдал от этого, но не хотел никому признаваться, даже себе.
- Учти, завтра в шесть у тебя съемки, - жестко уточнила она.
- Разрешения все равно еще нет, - сказал он и засмеялся так, что зубы у него сверкнули фарфором.
- Вот я и говорю, - уронила она, - вечное балдушество... Но снимать надо!
- Я непременно привезу тебе цветы.
- Лучше сам приезжай...
Теперь она уставала от разговоров гораздо быстрее, и Иванов пожалел, что пришел.
- Она не умеет притворяться, - сказал Губарь, когда Королева ушла и затворила дверь на веранду. - Но ты знаешь ее. Как она не может без подковырок, так я не могу без студии, но театр... театр это театр.
Иванов вспомнил: "игра под ручку". Губарь был поклонником школы Станиславского, но последнее время развлекался тем, что спасал своих разведенных подружек от бывших мужей. Возможно, для этого он и нужен был им.
Губарь выцедил стакан вина, и ему сразу же полегчало. Об Иванове он забыл на секунду. Потом угнездился в кресле поудобнее, чтобы оседлать своего любимого конька:
- Тебе никто никогда не объяснял, что ты круглый ноль?
Обычно он пьянел от двух рюмок водки из-за перенесенной в юности желтухи.
- Я только что получил это удовольствие, - сказал Иванов.
- Так вот... - и он молча потыкал пальцем в прикрытую дверь, - ничего не могу доказать... всю жизнь бьюсь...
- Все ты можешь, - возразил Иванов, - только не хочешь.
- Кризис, - тут же согласился Губарь, опорожняя следующий стакан и упиваясь своим горем, - в семье и на работе...
Он умел это делать: красиво и театрально - страдать так, что окружающие невольно становились его собутыльниками, но женщины поддавались чаще, чем он успевал понять их намерения. Пару раз Иванов оказывался свидетелем скандалов - громких - на телевидении или тихих - в семье, и у него пропадала всякая охота расширять круг знакомств из окружения Губаря.
- Давай выпьем, чтобы больше ничего не было, - сказал Губарь. - Она ведь презирает. Думаешь, для чего? Чтобы лучше работал? Нет! Чтобы я ходил по струнке. На самом деле я раб, ученый кот. Умные мысли приходят исключительно в туалете, да и то по ночам, когда она спит. Так и сдохнешь ненароком полным дураком.
Он всегда жалел только себя, но был щедр с друзьями и собутыльниками.
- Считается, что когда женщина выкладывается, то попросить ее о чем-либо по-латински невозможно?
- Перестань, - сказал Иванов, Сашка умел говорить парадоксами, но через тридцать лет ты воспринимаешь это как кривлянье, ибо ты хорошо знаешь своего друга.
- Я тебе противен? - спросил Губарь и достал из кармана платок, выпачканный губной помадой. - Самому себе тоже...
- Утром не встанешь, - сказал Иванов.
- Оставь, - сказал Губарь. - Она еще может танцевать. Ее еще можно уговорить. А я могу иметь собственный театр.
- Я тебе завтра в постель принесу пива, - сказал Иванов, - и ты очнешься. Театр в нашей провинции подождет...
Губарь вскочил и забегал - от перил к перилам, бормоча: "Откуда ты знаешь?! Откуда ты знашь..." Под крышей ворковали голуби. Вдруг он остановился:
- Она стала доверенным лицом Первого национального банка клерикан и даже получает там деньги на предвыборную агитацию.
- Зачем это? - спросил Иванов.
- Она сильно изменилась за последнее время, - сказал Губарь, - очень сильно... Стала безжалостной... Но она знает... - сказал он задумчиво, - знает, чего хочет, а я не знаю... - Он посмотрел на Иванова, словно ища совета.
- Ты мне не нравишься, - признался Иванов.
- Вот то-то... - согласился Губарь. - Если увидел позу голодной собаки - беги... - Он уставился вниз.
- Осторожней... - предупредил Иванов. - У вас слишком скользкая плитка на полу...
- Я выдохся! Все! Никаких идей! Одни воспоминания!
- Тебе надо проспаться, - сказал Иванов.
- Иногда висельнику не помогает даже веревка! - воскликнул Губарь в отчаянии.
- Но, но, но... - сказал Иванов - без патетики...
- Не рассуждай так, словно ты один знаешь, что делать! - Он отрешенно взглянул на него, вдруг резко повернулся и скрылся в комнате.
Иванов подождал. Не зная почему, открыл блокнот, который Королева оставила на балконе, и прочитал сформулированное спокойно, как на исповеди: "Шесть главных ошибок в жизни: первая из них - замужество и несостоявшийся развод..." Поспешно закрыл блокнот, - словно подсмотрел чужую тайну, и оторопело уставился на дерево. Стая голубей слетела вниз, сделала круг над двором. Дрался один - рыжий, с култышкой вместо лапки.
Потом поднялся и вошел в коридор.
В зеркале наискосок увидел: Губарь, напоминая неуклюжего краба, карабкался на диван к коленям Королевы. Один раз потерял равновесие и ткнулся головой в пол. Бритый затылок походил на задник сапога, и Иванов подумал, что Королева и он давно несчастливы. Она спокойно и равнодушно подняла взгляд поверх этого затылка, поверх обстоятельств, поверх своей судьбы, покачала головой: "Уйди!", и он все понял, осторожно повернулся на цыпочках, вышел и тихонечко затворил за собой дверь квартиры. Три этажа вниз он сбежал через ступеньку и только за воротами дома свободно вздохнул: дом и двор давно стали для него чужими.