Где-то и как-то его обучали светской беседе. Но он знал, как надо класть вилку, чтобы не огорчать присутствующих, - исправил, метнув в официанта надменный взгляд, - зубцами вверх.
Иванов от изумления чуть не закашлялся.
- Я гоняюсь за тобой с самого утра, - созналась Гд., ничуть никого не стесняясь и сразу же бессознательно отрекаясь от своего спутника. Она умела это делать. У нее была хорошая школа профессиональной неунывающей любовницы: улыбка и явно подобранные для этой же цели смешливые глаза.
- Машину оставил этим болванам, - произнес ее спутник самодовольно и невпопад. - Небось, не украдут. - Глухой голос, никак не вязавшийся с ростом и кривыми лошадиными зубами.
Официанты с профессионально-каменными лицами, толпясь, накрывали на стол.
- Шутка, - сказал он, - с нашей стороны. - И засмеялся - громко, уверенно, не глядя, сунул кому-то из них сложенную купюру. - Чтобы было все как положено. - И попытался обнять Гд., но она, отстраняясь неуловимым движением плеч, словно удобнее устраиваясь на стуле, откровенно и пристально посмотрела на Иванова.
- У тебя больные глаза... - объявила она всем, словно заявляя на него права.
И Иванову на мгновение стало приятно, словно он вошел в старую, знакомую квартиру со знакомыми запахами и доверительностью, которые окутывают тебя, когда ты садишься в продавленное кресло со стаканом разбавленного газировкой джина и вытягиваешь ноги в тапочках.
И тут же подстраховочное объяснение для Изюминки-Ю, полное изящного вранья:
- Представь, дорогая, пропал на полгода. Как я его ненавижу...
При этом она прищурила глаза и томно и деликатно притронулась к руке Изюминки-Ю:
- Не волнуйтесь, милая, я его сразу не украду, ага?..
Она умела делиться и не устраивала сцен ревности.
- Он мне о вас рассказывал, - произнесла Изюминка-Ю, приведя Иванова в изумление и заставив Гд. произнести сакраментальное:
- Да? Я вам так скажу, не суй себе между ног ничего такого, чего нельзя сунуть в рот, ага?
Чуть не подавился - не вовремя набил рот едой, замер, прислушиваясь к исходящим пивным газам. Даже закрыл глаза на те несколько мгновений, в течение которых боролся с пищеводом. Знал, что одно время полностью занимал ее воображение. Теперь она действовала по инерции, пробуя на нем свои старые привычки. Он их слишком хорошо помнил.
- Вы одна из его кривых персонажей, - произнесла Изюминка-Ю, вставляя в коробку с соком длинную трубку. - Он очень увлекается этим.
- Еще надеюсь, - произнесла Гд. и бросила на Иванова вопросительный взгляд: "Кто это такая?"
Талия у нее была еще волнующе тонкой, а чуб играл роль громоотвода для любых соперниц, потому что она умела глядеть из-под нее очень честно и откровенно, так что ни у кого не оставалось ни малейшего сомнения в отношении ее намерений.
- Ты любого запутаешь, - заметил Иванов с той интонацией, которой заканчивал дела.
Иногда перед умными женщинами ему за нее становилось стыдно. Иногда он стыдился самого себя за ее вульгарность и неумение говорить в компании, где она могла повернуться спиной ко всем остальным или двумя руками со страстью поправить грудь, изогнувшись при этом, как гусеница, всем телом. Иногда она ему заявляла: "А я вообще не думаю, что я делаю, это ко мне не относится..." - и глядела испытующе, словно ждала протеста, исследуя при этом языком дырку в зубе. Двусмысленность некоторых женщин даже нравилась ему. Но сам он ее первым никогда не бросал.
- Конечно, я не идеальна, дорогой... - довольно произнесла Гд. после паузы и сладко улыбнулась. - Ага?
Она была хорошей, безобидной притворщицей и даже не скрывала этого. Иванов долго не мог понять, умела ли она ревновать вообще. Уж он-то ее точно нет.
- Как раз настолько, чтобы прокатиться по Красному морю, - опять сообщил ее спутник.
- Правда? - удивился Иванов и внимательно посмотрел на нее, ища какие-то изменения.
Брови ее взлетели кверху и там, где положено было появиться смущению, вспыхнула надпись: "Не обожгись! Иначе я тебя не прощу!", и он подумал, что, наверное, не забыл ее, да и не мог забыть - настолько он ее хорошо знал, и что ему будет трудно потерять и даже разлюбить ее - насколько таких женщин можно было любить.
Так далеко на юг она еще никогда не забиралась. Пару раз исчезала в столицы, один раз, по крайней мере, из того, что он знал, плавала по Арктике - с каким-то капитаном освоила Северный полярный путь, дважды "увозилась" в Среднюю Азию и раз - в Сибирь, но ей всегда хватало ума и денег, чтобы вернуться. Их ночи были наполнены горечью и ее отчаянием, долгими и осторожными объяснениями, которые она сама же и заводила. Иногда он тоже увлекался этой игрой, но с определенного момента стал избегать их, потому что они всегда повторялись, как две капли воды.
- Каюта экстра-класса, из четырех помещений, о двух туалетах. - Кажется, ее спутник гордился таким вложением денег. - Главное, что там был еще и кабинет.
Важности его не было границ. Иванов встречался с такими, большинство из них хорошо умели пускать пыль в глаза.
Гд. вовсе не отреагировала, и только от Иванова не ускользнула нервная жилка нетерпения на виске. Уж это что-то значило.
- Скажите, как интересно... - И Иванов уловил в голосе Изюминки-Ю ироническую нотку и с любопытством взглянул на нее. Детка не была лишена выдержки и юмора.
- Это твоя подружка? - спросила, наклоняясь, Гд.
Если бы сейчас он мог быть уверенным в этом. Он даже не решился спросить взглядом.
- А?.. - спросил тихонько у Изюминки-Ю.
- А... - Ее глаза игриво пробежали по его лицу.
В них еще было достаточно воли, и ему это нравилось. Это ему нравилось вот уже несколько дней, и он не знал, что с ними делать.
- Я пропал... - шутливо произнес он.
- Я тоже... - ответила она, забавно наморщив нос, и он подумал, что такие лица, с правильными чертами, не теряют привлекательности и в зрелые годы.
- Но, но, но... - запротестовала Гд. - Брэк! - И, апеллируя к спутнику: - Ты посмотри?!
- Где-то в Джидде нас накрыл ураган, - мрачнея, заметил ее спутник.
- Георг... - она впервые назвала его по имени, - это был просто дождик!
- Именно дождик, - тут же согласился он.
- Тю ты! - возмутилась, повернувшись в нему спиной.
Она всегда была склонна к полным именам и не упускала инициативы в разговоре:
- Это был просто дождик! Банальный, жалкий, пятиминутный дождик! Даже паломников не замочил.
- Ну да, - покорился он. - Я и забыл. Нас как раз высадили на материк...
- Остров, - поправила она.
- Безусловно... - улыбнулся он. - Полный вот таких птиц.
- Чаек, - уточнила Гд.
Должно быть, они переживали вторую часть своей весны.
Гд. сделала нетерпеливые глаза:
- Он уродился таким... - пояснила она, - старым.
- Точно! - согласился ее спутник, радостно оголяя лошадиные зубы.
Иванову показалось, что он даже не обиделся, но ошибся.
- И с вами так же... - обреченно пожаловался он им, обращаясь больше к нему, чем к Изюминке-Ю, - с небес на землю?
Ему не удалось справиться с нею, это было ясно сразу. Возможно, он просто не стремился к этому.
- Не отчаивайтесь, - посоветовала Изюминка-Ю.
- Завтра мы едем в Грузию, - вдруг для всех сообщил он. - Сикварули - любовь по-грузински, созвучна с яичками. - Заулыбался свежо, приятно и вежливо засмеялся.
Они замолчали. Солнце все глубже запутывалось в блестящих ветвях деревьев.
Листья, отливающие глянцем, почти неподвижно застыли в вечернем воздухе. Навстречу протащился буксир, и волны выплеснулись на берег.
- И все-таки это Георг, - многозначительно произнесла Гд. и прищелкнула языком. - Ничего... ничего не понимающий. Может, ты марсианин? - наклоняясь вперед, словно уточняя, спросила она, - Ага?
Лоб, на котором пролегли ухоженные морщины. Слишком ровный загар, слишком ровная кожа под падающими лучами солнца.
Вряд ли когда-то он видел ее такой - несколько уставшей, несобранной, беспокойной внутри себя, лишенной цели или, наоборот, желающей от нее избавиться. По утрам вглядываясь в зеркало и разглаживая морщины, она говорила самой себе: "Не так страшно..."
- Я собиралась тебе позвонить, но твоя... - она была нетерпеливее обычного и полна сарказма, кривая ухмылка испортила ее лицо, - мне ничего не сказала.
- Неужели вы разговаривали? - удивился Иванов.
Такие события можно было пересчитать на пальцах одной руки.
Вдруг она произнесла, не обращая ни на кого внимания:
- Я не могу без тебя... Учти, - добавила она, - я собираюсь вернуться. Даю тебе пять минут, ага?
- Вот те на... - произнес он и посмотрел на ее спутника, на его длинное лицо.
Георг улыбнулся и посмотрел на Гд. Она всегда была патологически лжива, но теперь удивила Иванова своей отчаянной прямотой:
- Я устрою сцену!
- Прошу тебя, не здесь, - попросил он.
На Изюминку-Ю он не оборачивался, а только чувствовал, как она буравит его взглядом.
- А где же? - И она, не поднимая головы, коротко взглянула на Изюминку-Ю. - Поднимемся на мостик?
Он знал, что она все равно заставит его ответить. Он все еще находился во власти этой женщины, и она чувствовала это, поддерживая их связь в том состоянии, когда под теплым пеплом тлеют угли - достаточно было бросить пучок веток. Сколько раз он давал себе зарок все прекратить и тут же нарушал его, стоило ей появиться на горизонте.
- Рюмку водки и затяжку, - выпросил поблажку Иванов.
- Не больше! - разрешила она. - Ага?
Он так и не посмел взглянуть на Изюминку-Ю.
IX.
Не задумываясь, втянул в свои дела. Последствия представлялись смутно. С точки зрения целесообразности природы любовь - это не оптимальный вариант поведения. Вера в сорок - слишком большая роскошь. Вечно остаешься один. Танго "Миноче 300 - грустная ночь" уже отзвучало. Точнее, оно уже не владеет твоим воображением. Выветрилось, как запах пива.
Давно ли стал таким рассудительным? Место, где дуют ветра, узнаешь по искалеченным деревьям, жизнь свою - по ночной тоске, бескровное существование - по бескровным мыслям. Единственное - из всего предыдущего выходило, что подобные девицы должны обладать вздорными, безапелляционными суждениями. Опасаясь услышать нечто подобное, был готов к самому худшему, ничем не выдавал своих сомнений, осторожнее скальпеля выверивая каждое движение - если бы только помогало. С него было достаточно одной Саскии. В молодости он прощал ей некоторые выходки, не зная, как оценить их, потому что сам был молод и поддавался им, потому что как северянин не знал других женщин, потому что в санаториях или домах отдыха, куда выезжал пару раз, все заканчивалось поверхностными знакомствами, которые углубить не суждено было. Все их несчастья заключались в том, что с возрастом она не изменилась, стала осторожнее и злее - но это еще не было признаком ума. В конце концов он приспособился бы, мало ли подобных пар влачат существование от ссоры к ссоре, сами не зная, чего хотят, но она оказалась безнадежно глупой, - безнадежно глупой красивой женщиной, и главное - не менялась ни в первом, ни во втором, что, впрочем, ничуть не удручало его последнее время. С тех пор как он замечал в ком-то подобные черты, он вполне инстинктивно шарахался - абсолютные красавицы его смущали. Ей ничего не стоило закатить в магазине бестолковый скандал, дерзко от бешенства наговорить колкостей, - то, чего он терпеть не мог, настаивать на своих правах хотя бы ценой испорченного настроения - хлебом не корми. Неделю восторгаться по поводу какой-то косметической дешевой дряни. Глумливо перефразировать своих приятельниц. Говорить пошлые комплименты явным бездарностям. Впрочем, он и сам не без последнего - редакторство обязывало. Варианты исключались. Врагов и так было достаточно. Однажды он понял, что перерос. Даже лицо не выдавало. С этого момента она перестала быть для него той Саскией, которую он когда-то встретил в южном веселом городе. В те времена в отпусках он уже прятал свою форму в чемодан. Очень скоро он обнаружил, что она склонна к мелкой лжи, но не придавал значения, пока это не обратилось против него же самого. Несколько лет спустя, целуя ее, он впервые услышал то, что стало рефреном их дальнейшей жизни: "Фу, какая мерзость!", и с тех пор всегда отворачивала голову, открывая голодную, звериную впадинку на шее. Почему-то она вообразила, что таким образом может управлять им. Канули в прошлое безоблачные деньки, когда он, без оглядки на ее настроение, мог весь день провести за столом. Приходилось сдерживаться. Тратить время и средства на никчемные приемы ухаживания. Тихая постельная война - кто кого. То, что она вначале получала естественным путем, позднее требовало от него некоторой работы воображения и насилия над собой. Зато он приобщился к умозрительности. "Никогда не прижимай логикой женщин, - думал он обреченною, - некоторые из них просто звереют". Ценность подобного умозаключения в периоды их благополучия сводилась к нулю - его наивность, его вера в порядочность, заложенная в природу их отношений, все оказалось ложным. Но потом она стала для него просто объектом наблюдения. Объектом с сильным, здоровым телом и прекрасно очерченными губами на в меру скуластом лице, подчеркнутым маленьким крутым подбородком, умеющим забавно свирепеть. Иногда этого бывало вполне достаточно, чтобы не общаться неделями. Иногда ему необходимо было искусственно вызвать в себе жалость, чтобы найти пути примирения, - все, что он мог еще из себя выжать. Игра на протяжении нескольких месяцев. Был ли это период, когда она перестала плакать, он не знал, и был ли какой-то смысл в их взаимных мучениях, он тоже не знал. Иногда он сам путался в упрощениях. Просто в нем всегда жила ностальгия по уходящему времени, и так получилось, что она попала в него, и поэтому когда-то он ее любил вполне безоглядно. Теперь он вспоминал об этом с легким недоумением - ничего подобного он себе позволить больше не мог, но пить он от этого не стал, у него всегда была иная отдушина.
Все, что ты когда-то почувствовал, все, о чем ты когда-то подумал, никуда не девается, а остается и живет в тебе. Иногда прозрение, забытые ощущения высоты над местностью надолго лишают покоя - детское чувство высокого потолка кладовки - вот что поражает, ни знания, ни опыт - закоулки памяти, которые тебе почему-то понадобятся только в последний момент жизни. В конечном зачаровывает некий феномен, который носишь в себе, - способность к обобщению, игру, по сути, проигранную сразу же, поначалу, ибо за всплеском всегда следует немощность, ибо есть некий барьер под названием предел точности, глубже которого ты уже ничего не сможешь делать, не сожалея, не цепенея внутри от ужаса, - метод переходит в вериги. Мозг, как и любое орудие, способен притупляться. Потом ты разуверишься в самом себе и предпочтешь безотчетное - по сути, всего лишь набирание нового опыта, все равно все сводится к механичности, даже если ты, выигрывая время и думая о передышке, примешь информативность мира за новую находку. Ничего не изменится, не впадая в крайности, скатишься до состояния травки и начнешь заново. Кроме сознания требуется еще что-то - вектор, что ли, - направление, иначе дело попахивает ретроградством.
Не задумываясь, втянул в свои дела. Не только личные, но и чисто метафизические - легкое наваждение: зачатки представлений по горячим следам, краем глаза - пытаясь удержать то, что невозможно: взмах руки, легкую поступь и разлетающееся школьное платье, - хаотичность первых впечатлений, еще с недоверием, еще не уложенные в рамки привычек, все, что потом выльется в летопись, роман еще об одной женщине, и слава богу. От душевных болезней не излечиваются. Сжимался до состояния "я". Делал скидку на необходимость жить. Подретушевывал реальность, надеясь неизвестно на что; задний план будущего, где он там? - не изжил сентиментальных ноток, хотя и приладился смотреть как на чистый случай, - вне всякого влияния от себя.
Взъерошенная, она делала вид, что спит одним глазом, вторым, затаившись, сквозь ресницы следила за ним. Проснулся толчком, словно кто-то невидимый храпел в углу. За стеной кашлял человек.
"Как только ты начинаешь жалеть кого-то, входить в его обстоятельства - печь чужие хлебцы, - тут ты и попался", - думал с сонной тяжестью. Истины существуют как бы сами по себе, независимо от сознания, - ибо все приходят к одному и тому же; и ты можешь наткнуться на них или нет. Первая жена - это первая жена. Все остальные просто женщины. С первой женой ты ложишься в постель и думаешь, что впереди у вас целая вечность, бездна таких ночей, но потом в твою жизнь врывается его величество случай, и все летит в тартарары, и ты на всю жизнь становишься одиночкой и фаталистом, паршивым фаталистом, ни на что не годным фаталистом. Вот в чем штука. Ты приехал. Дальше некуда.
- Повернись ко мне, - попросил, помолчав мгновение и отбрасывая сомнения до следующей мысли. Сон среди бела дня она считала чем-то зазорным, не достойным внимания серьезного человека, словно ее мучили горькие проступки, но сегодня устоять не смогла - лично его сомнительное достижение.
Он почувствовал, что она проснулась, и вообразил себя великим рисовальщиком с тюбиком губной помады - однажды он все это вспомнит и секундно удивится. Давным-давно, когда они жили среди сопок, сын признался: "Зуб лежал на парте..." Сын плакал. Чего он от него ждал? Объяснения первых потерь или закономерности времени? Ни то и ни другое. Страх перед неизбежным. Сколько воды с тех пор утекло. В отсутствие образа создаются модели - первая, вторая, десятая. И когда ты научишься этому, у тебя всегда будет такое ощущение, что ты проиграл. Проиграл еще до того, как научился. Научился проигрывать. Никто еще не вышел победителем. Он знал, что и с этой женщиной у него ничего путного не выйдет, и предпочел больше ни о чем не рассуждать.
- Подожди... - Встряхнула головой, так что волосы, разлетевшись, коснулись его лица. - Что это будет? - Мягко и податливо, словно завораживая, шевельнулась всем телом под простынею. Аккуратные загорелые ступни мелькнули и спрятались. Покорно устроилась удобнее со слабой, неопределенной улыбкой на губах, подложив под себя подушку и расставаясь с остатками сна.