- Извольте вернуться к девяти - и трезвыми, - окликнул их у ворот фермы сержант Адамс.
- В половине десятого, идет? - крикнул в ответ Эванс.
- В половине десятого и вполовину поддатые, - сказал Джек. - Вот это по мне.
Солдаты хохотали, пока не дошли до деревни.
У магазинчика, в котором располагался импровизированный бар, - "кабачок", как называли его солдаты, - выстроилась медленно продвигавшаяся очередь. Выбор Джека, наделенного от природы даром распорядителя празднеств, пал на маленький домик с ярко освещенной кухней, у которого толпилось совсем немного народу. Его товарищи послушно последовали за ним и ждали возле домика, пока не освободился столик, за которым им удалось разместиться, - пожилая хозяйка тут же поставила перед ними тарелки с картошкой, поджаренной в кипящем на сковороде масле. Сумевшим попасть в домик счастливцам выдавались литровые бутылки белого вина без этикеток. Вино было сухое, вкус его солдатам не нравился, и они уговорили одну из молодых прислужниц принести им сахару, который размешивали в стаканах, после чего, продолжая изображать недовольство, пили вино большими глотками. Джек ограничился бутылкой пива, нимало не походившего на тот сотворенный из кентского хмеля и лондонской воды напиток, подаваемый в родных викторианских пабах, воспоминание о котором услужливо подносила ему память.
К полуночи, когда Тайсон затушил, потыкав ею в солому, последнюю сигарету, всех сморил сон. Громко храпевшие солдаты забыли все то, что забыть было немыслимо. Джек давно уж заметил, что мужчины вроде Уилера и Джонса воспринимают каждый день как очередную рабочую смену, а по вечерам донимают друг друга шутливыми придирками, чем они скорее всего занимались бы и дома. Возможно, примерно так же вели себя и двое офицеров, а он просто не понял этого; возможно, весь разговор о рисовании с натуры был всего лишь попыткой сделать вид, что все идет нормально. Начав вплывать в сон, Джек усердно цеплялся за мысли о доме, пытался вообразить голос Маргарет, слова, которые она ему скажет. Здоровье сына стало для Джека более важным, чем жизни товарищей. Там, в кабачке, никто не поднял стакан за Тернера; никто не вспомнил о нем и о тех троих, что ушли с ним вместе.
В последнюю перед возвращением на фронт ночь солдаты собственными силами устроили представление. Стеснительностью никто из них не отличался. Уилер и Джонс исполнили слащавым дуэтом песенку о девушке, достойной миллиона желаний. О’Лоун прочитал стишки о домике с розами у калитки и птичке, поющей "тра-ля-ля" в древесных ветвях.
Уир, которому пришлось сопровождать все это игрой на пианино, поеживался от смущения, пока Артур Шоу и другие солдаты его подразделения - люди, которые, как хорошо знал капитан, несли личную ответственность за смерть по меньшей мере сотни человек, - тоскливо распевали о прикосновении маминых губ. И Уир дал себе слово никогда больше с нижними чинами не якшаться.
Джек Файрбрейс рассказывал на представлении анекдоты, подражая манере комика из мюзик-холла. Концовки некоторых из них слушатели подхватывали хором, но тем не менее смеялись, слушая Джека. Серьезное лицо его обливалось потом от усилий, которых требовал исполняемый номер, а темпераментная реакция солдат, свистевших, хохотавших и хлопавших друг друга по спинам, была свидетельством их храбрости - и страха.
Он смотрел в нанятый для представления зал и видел волны, состоявшие из раскрасневшихся лиц, улыбавшихся, поблескивавших в свете ламп, разевавших рты от хохота и пения. Любое из них казалось Джеку, стоявшему в конце зала на перевернутом ящике, неотличимым от остальных. Лица принадлежали мужчинам, у каждого из которых имелась своя история, однако тень, отбрасываемая тем, что ожидало этих солдат, делала их взаимозаменяемыми. И Джеку не хотелось привязываться к кому-либо из них сильнее, чем к сегодняшнему соседу по столику.
Под конец своего выступления он почувствовал, как и его охватывает низменный страх. Уход из этой ничем не примечательной деревни теперь представлялся ему самым горьким из всех расставаний его жизни; ни разлука с родителями, женой и сыном, ни мучительное прощание на железнодорожном вокзале не теснили сердце Джека так сильно, как короткие переходы по полям Франции, которые возвращали его на передовую. Каждый из них оказывался более тяжелым, чем все предыдущие. Он не закалился, не привык. Всякий раз ему приходилось все глубже залезать в закрома собственной бездумной решимости.
Вот так, раздираемый страхом и сочувствием к смотревшим на него красным лицам, Джек и закончил свой номер песенкой. "Была б ты единственной девчонкой в мире" - запел он. И солдаты подхватили эти звонкие слова с благодарностью, словно каждое из них выражало глубочайшее чувство.
3
Участок передовой, занимаемый взводом Стивена, вот уже третий день подвергался почти непрерывному артиллерийскому обстрелу, как правило предвещавшему масштабное наступление. Утром третьего дня Стивен проснулся в своей землянке, устало поднялся и, подойдя к выходу, отвел в сторону противогазовую завесу. От недосыпания глаза будто налились свинцом. Тело его питалось не естественной энергией, создаваемой едой и сном, но какими-то нервными реактивами, которые выделялись неведомыми Стивену железами. Во рту, словно бы обожженном, стоял кислый вкус, и ощущение это спускалось вниз до самого кишечника. Череп вибрировал под кожей в неровном, но набиравшем быстроту ритме. Одна рука подергивалась от тика. А между тем ему следовало обойти солдат своего взвода, подбодрить их.
Первыми, кого он увидел, были Бреннан и Дуглас, самые опытные из его бойцов. Оба сидели на стрелковой приступке, лица их были белы, по земле вокруг было раскидано не меньше шестидесяти сигаретных окурков.
Стивен обменялся с ними приветствиями. Особым расположением он у солдат не пользовался, поскольку находил затруднительным отыскивать слова, способные подтянуть или воодушевить их, в то время как сам не верил ни в высокое назначение этой войны, ни в то, что конец ее близок. Он уже получил от капитана Грея, человека проницательного и волевого, выговор за оброненное им в разговоре с одним из солдат замечание насчет того, что, по его мнению, легче воевать не станет, только труднее.
Высказывания Бреннана по поводу обстрела содержали обычную для него квоту скабрезностей. Излюбленное прилагательное Бреннана появлялось в произносимых им фразах так часто, что Стивен очень скоро стал пропускать его мимо ушей. Как и все остальные.
Начав службу рядовым, Стивен пошел на повышение потому, что был образованнее других солдат; многих младших офицеров с университетским образованием уже не было в живых, а те, кто выжил, командовали ротами. Грей приметил его и отправил в Англию, где Стивен прошел краткую подготовку в офицерском училище. По возвращении во Францию он под руководством штабных офицеров закончил еще курсы в Бетюне, хотя, насколько мог судить сам Стивен, решающую роль в его дальнейшей судьбе сыграл футбольный матч, специально для того и устроенный, чтобы старшие по званию смогли определить, насколько он упорен и храбр. Стивен честно подрался с одним из игроков соперника, после чего совершил поспешную трехнедельную поездку вдоль линии фронта в обществе страдавшего одышкой майора, впервые ради такого дела покинувшего штаб бригады. Майор особо настоял на том, чтобы Стивен ни с кем из прежних своих однополчан не встречался, - он должен будет предстать перед ними как совершенно новое, высшего порядка существо, волшебным образом обретшее офицерское звание. И после сиплых прощальных слов майора Стивен стал обладателем лакированного ремня, новых сапог и почтительного денщика. Ни с кем из солдат полученного им взвода он прежде знаком не был, хотя от людей, с которыми проходил начальную подготовку и вместе воевал, его отделяла теперь всего лишь сотня или около того ярдов траншеи.
- Не слышали, когда это кончится, а? - спросил Дуглас.
- Мне никогда ничего не говорят. А вы как думаете?
- Хорошо бы они малость передохнули.
- Передохнут, когда придет время кормежки, - слов более утешительных Стивен придумать не смог. - Для немецкого канонира колбаса - дело святое.
Пушечный выстрел разодрал воздух. Снаряд был среднего калибра, оболочка его создавала громкий лязг, казавшийся поначалу странноватым, но становившийся по мере приближения снаряда все более пугающим. Бреннан и Дуглас распростерлись на дне траншеи, прижавшись к передней ее стене. Земля дрогнула, комья ее мягким дождем осыпали их головы. Дуглас вытер ладонями лицо, и Стивен увидел, что руки его сильно дрожат.
Он успокоительно покивал солдатам:
- Вечно это продолжаться не может.
Как правило, по ночам снаряды ложились далеко за окопами - там, где находились орудия и склады, в том числе и склады боеприпасов. Дневной обстрел окопов обычно служил предвестником наступления; впрочем, Стивен полагал, что противник мог и переменить тактику - если только прицел выпустившей этот снаряд пушки не оказался неточным.
Он прошелся по траншее, побеседовал с другими бойцами своего взвода. Приказы они получали от старшин и сержантов, а Стивена воспринимали скорее не как живого человека, а как некий символ власти, в присутствии которого следует проявлять послушание и почтительность. О проходчиках Стивен благодаря его дружбе с Уиром знал почти столько же, сколько о своих солдатах. Впрочем, сейчас, разговаривая с ними под непрестанным артиллерийским обстрелом, он понял, что об их жизни ему почти ничего не известно. Почти все они были лондонцами, состоявшими перед войной в запасе.
Больше прочих ему нравились Ривз, Бирн и Уилкинсон - сардоническая троица рядовых, никогда, в отличие от Бреннана и Дугласа, не вызывавшаяся добровольно выполнять опасные задания, но питавшая к врагу ненависть - безусловную и безжалостную.
Как всегда, он увидел их рядом друг с другом - правда, сегодня все трое хранили нехарактерное для них молчание. Весь последний час, сказал Ривз, артиллерийский обстрел только усиливался. Разговаривая, они услышали мощный удар полевого орудия, за которым последовал визг летящего снаряда.
- Вот так теперь и живем, - сказал Ривз. - Слышите?
Трое солдат лежали, прижавшись друг к другу. Осколочные ранения пугали их сильнее, чем пулевые, - из-за увечий, которыми были чреваты. Прямое попадание снаряда просто стирало человека с лица земли, осколок же выдирал из него кусок мяса; даже мелкое осколочное ранение было много хуже пулевого. За ним часто следовало заражение, грозившее перейти в гангрену.
Внезапно в нескольких ярдах от них кто-то завыл. Пронзительный безумный звук перекрыл грохот обстрела. Молодой солдат, Типпер, бежал по дощатому настилу, потом вдруг остановился, поднял лицо к небу и опять завопил в первобытном ужасе. Крик этот брал за душу всякого, кто его слышал. Тощее тело Типпера скрючилось, лицевые мышцы свела судорога. Он визжал, просясь домой.
Бирн с Уилкинсоном принялись осыпать его бранью.
- Помогите мне, - сказал Ривзу Стивен. Он подошел к юноше, взял его за руку, попытался усадить на стрелковую приступку. Ривз ухватился за Типпера с другого бока. Солдат не сводил глаз с неба, и ни Стивену, ни Ривзу не удалось заставить его расслабить мышцы шеи и опустить взгляд.
Им показалось, что кровь напрочь отхлынула от лица юноши. В белках Типпера, отделенных от лица Стивена лишь несколькими дюймами, не замечалось и следа кровеносных сосудов, только карие кружки с расширенными зрачками плавали в белизне выпученных глаз. Зрачки темнели, расширяясь, придавая взгляду мертвящую отстраненность.
Утративший все представления о том, где он находится, юноша с мольбой повторял какое-то лишь ему понятное слово, - возможно, домашнее прозвище отца или матери. И подвывал от животного страха. Стивен понял вдруг, что сострадание покидает его, и постарался как можно скорее вернуть себе это чувство.
- Уведите его, - сказал он Ривзу. - Я здесь такого не допущу. Вы и Уилкинсон, доставьте его в лазарет.
- Есть, сэр.
Ривз с Уилкинсоном поволокли бесчувственное тело Типпера к ходу сообщения.
Стивена трясло. Этот всплеск вполне объяснимого страха показал ему, насколько противоестественно существование, которое вели все они, не желавшие слышать никаких напоминаний о нормальной жизни. В свою землянку он возвратился сердитым. Если всеобщее притворство даст трещину, в нее ухнет не одна жизнь.
Стивену казалось, что противопоставить этому страху им нечего. И под Ипром, и в других местах боевых действий солдаты ухитрялись свыкнуться с возможностью смерти, но нынешний артобстрел снова лишил их мужества. Они готовы были идти на пулеметы и защищать свои окопы до последнего человека, однако встреча со смертью, принявшей такое обличье, оказалась им не по силам. Они старательно изображали, что дело не только в этом, но и в том, что им уже довелось пережить. Когда-то Ривз искал своего убитого взрывом брата, однако не нашел ничего, что можно было похоронить - ни клочка волос, ни даже обрывка сапога. Он сам с горечью и изумлением рассказывал об этом Стивену. Унесший жизнь брата снаряд был так велик, что к пушке его привезли по узкоколейке, а заряжали с помощью подъемного крана; пролетев по воздуху шесть миль, снаряд оставил воронку, в которой легко разместился бы фермерский дом со всеми его надворными постройками. "Чего же удивляться, - сказал Ривз, - что от брата и следа не осталось. Оно бы и ладно, - добавил он, - но это ж были мои плоть и кровь".
После полудня третьего дня Стивена начало всерьез беспокоить воздействие, которое обстрел оказывал на солдат его взвода. Он ощущал себя бесполезным, ненужным звеном общей цепи. Старшие офицеры ему не доверяли, солдаты получали приказы от сержантов, а утешение искали в самих себе. Обстрел продолжался.
Стивен коротко переговорил с Харрингтоном, лейтенантом, который делил землянку с Греем, потом выпил чаю, ровно в пять заваренного исправным Райли. Потом вышел наружу, под свет раннего вечера. Пошел дождь, однако снаряды так и продолжали выть в темнеющем небе, и разрывы их вспыхивали в неспокойной серо-зеленой мгле, точно нежданные звезды.
Незадолго до полуночи в землянку Стивена пришел Уир. Спиртное у него закончилось, вот он и решил поживиться запасами Стивена. Тот ждал его.
- Как отдохнули? - спросил Стивен.
- Ну, это когда было, - ответил Уир, основательно глотнув из фляжки, которую подтолкнул к нему Стивен. - Мы уж три дня как вернулись.
- И снова под землю. Сейчас там безопаснее всего.
- Солдаты вылезают из дыры в земле и оказываются под этой гадостью. И не понимают, что хуже. Ну не может же это продолжаться вечно, правда? Просто не может.
- Спокойнее, Уир. Наступления не будет. Они просто хотят закрепиться. Ведь только на рытье орудийного окопа для одной большой пушки целая неделя уходит.
- Какой вы, однако, безмятежный сукин сын, Рейсфорд. Я вас об одном прошу: скажите что-нибудь такое, от чего меня перестанет трясти.
Стивен закурил сигарету, положил ноги на стол.
- Вам, собственно, чего хочется - вой снарядов слушать или поговорить о чем-нибудь?
- Чертов идиот Файрбрейс с его натренированным слухом научил меня отличать одно орудие от другого. Я могу назвать вам калибр любого снаряда, описать его траекторию и разрушения, которые он скорее всего причинит.
- Однако, когда война только-только началась, она вам нравилась, верно?
- Что? - Уир выпрямился. У него было круглое честное лицо, редеющие волосы. Когда он снимал фуражку, их остатки вставали дыбом. Сейчас он был в пижамной куртке поверх матросской тельняшки. Обдумывая слова Стивена, он откинулся на спинку стула. - Теперь в это невозможно поверить, но, пожалуй, что да, нравилась.
- Стыдиться тут нечего. Все мы оказались здесь не без причины. Возьмите хоть нашего команд-сержант-майора Прайса. Процветает, не так ли? А вы? Вам одиноко?
- Говорить об Англии мне не хочется, - ответил Уир. - Я должен думать о том, как остаться в живых. У меня сейчас восемь солдат под землей, а навстречу им роют туннель немцы.
- Ну как хотите, - сказал Стивен. - Мне все равно через полчаса посты проверять.
Разрыв большого снаряда сотряс землянку. Висевшая на потолочной балке лампа закачалась, стаканы подпрыгнули на столе, с потолка посыпалась земля. Уир вцепился в запястье Стивена.
- Расскажите мне что-нибудь, Рейсфорд, - попросил он. - Все равно что.
- Хорошо. Что-нибудь расскажу, - Стивен выпустил струю табачного дыма. - Мне любопытно узнать, что будет дальше. Вот ваши канавные крысы ползают под землей по проходам в три фута шириной. А мои солдаты понемногу сходят с ума от обстрела. Командиры наши ни гу-гу, помалкивают. Я сижу здесь, иногда вылезаю, разговариваю с солдатами, выхожу в дозор, и ремень ручного пулемета натирает мне шею. На что все это похоже, никто в Англии не знает. Если бы они там увидели, как живут здесь солдаты, глазам своим не поверили бы. Это не война, это исследование - до каких глубин падения может докатиться человек? И мне очень интересно увидеть, как далеко мы способны зайти - я хочу узнать это. По-моему, все только-только начинается. Уверен, командование прикажет - и произойдет нечто гораздо худшее, чем то, что мы с вами видели, и сотворено это будет юнцами и взрослыми людьми вроде моего Типпера и вашего Файрбрейса. Предела тому, до чего их можно довести, не существует. Вы смотрите в их лица, когда они отправляются на отдых, и думаете: все, на большее они не способны, что-то в них вот-вот скажет - довольно, это предел. А потом они отсыпаются, набивают животы горячей едой, напиваются спиртным и делают это. Думаю, прежде чем все закончится, они сделают вдесятеро большее, и мне хочется увидеть - до чего они смогут дойти. Если бы не это любопытство, я пошел бы прямым ходом к окопам немцев и позволил им убить меня. Или присобачил бы к голове одну из вон тех гранат и взорвал ее.
- Вы спятили, - сказал Уир. - Неужели вам не хочется, чтобы все закончилось?
- Хочется, конечно. Но раз уж мы зашли так далеко, неплохо было бы понять, зачем это нужно.
Уира снова проняла дрожь - снаряды стали ложиться ближе.
- Это смешанный обстрел. Сначала бьет полевая пушка, потом тяжелая, интервалы составляют…
- Успокойтесь, - сказал Стивен. - Ну что вы себя изводите?
Уир обхватил голову руками:
- Расскажите мне что-нибудь, Рейсфорд. О чем угодно, только не об этой войне. Об Англии, о футболе, о женщинах, о девчонках. О чем хотите.
- О девчонках? Вы подразумеваете солдатских подружек?
- Если угодно.
- Я уже долгое время не вспоминал о женщинах. Постоянный артиллерийский обстрел помогает вернуть мыслям целомудрие. Я перестал думать о них. Женщины - они из другой жизни.
Уир, помолчав недолго, сказал:
- А знаете? У меня никогда не было женщины.
- Что? Никогда? - Стивен вгляделся в Уира, пытаясь понять, не дурачится ли он. - Позвольте, а сколько же вам лет?
- Тридцать два года. Мне хотелось, всегда хотелось, но там, дома, все было по-другому. Родители мои - люди очень строгие. Я назначал свидания паре девушек, но они… ну, им требовалось лишь одно - выскочить замуж. В городе были еще фабричные работницы, однако те надо мной только смеялись.
- И вам охота узнать, на что оно похоже?
- Да, да, конечно. Правда, со временем это приобрело для меня такое значение, стало настолько важным, что теперь я, боюсь, ничего не смогу.
Стивен отметил, что прислушиваться к разрывам снарядов Уир перестал. Просто смотрел, уйдя в свои мысли, на стакан, который сжимал в руках.