* * *
Вижу, как прямо передо мной, в очереди за обедом, в воздух взлетает поднос - зеленое пластиковое облако, пролившееся дождем из молока, бобов и овощного супа. Сефелт вылетает из очереди на одной ноге, болтая в воздухе обеими руками, падает на спину, изогнувшись в дугу, мимо меня мелькают белки его слепых закатившихся глаз. Голова ударяется об пол с таким звуком, с каким камни уходят под воду, спина все еще изогнута и походит на трясущийся мост, который вот-вот рухнет. Фредериктон и Скэнлон одним прыжком оказываются рядом, чтобы помочь, но большой черный парень отстраняет их и вытаскивает из заднего кармана плоскую палку, обернутую липкой лентой в коричневых пятнах. Действуя ею, словно рычагом, он открывает рот Сефелта и сует палку между зубов, и я слышу, как палка хрустит. Я чувствую во рту вкус щепы. Судороги у Сефелта замедляются, но становятся мощнее, превращаясь в сильные жесткие рывки, - подъем и падение, медленнее и медленнее, пока Большая Сестра не приходит и не становится над ним, и он обмякает, растекается по полу серой лужей.
Она складывает руки перед собой, как будто держит свечу, и смотрит на то, что от него осталось, то, что вытекает из-под обшлагов его штанов и куртки.
- Мистер Сефелт? - спрашивает она у черного парня.
- Точно… уф. - Черный парень дергается, чтобы убрать свою палку. - Миста Сефелт.
- И мистер Сефелт утверждал, что он больше не нуждается в лекарствах. - Она кивает и делает шаг назад, потому что Сефелт растекается в сторону ее белых тапочек. Она поднимает голову и смотрит на Острых, собравшихся вокруг. Она снова кивает и повторяет: - Больше не нуждается в лекарствах.
Ее лицо, улыбающееся, сожалеющее, терпеливое, одновременно выражает отвращение - давно отработанное выражение.
Макмерфи ничего подобного не видел.
- Что с ним случилось? - спрашивает он.
Она опускает глаза к луже, не поворачиваясь к Макмерфи.
- Мистер Сефелт страдает эпилепсией, мистер Макмерфи. Это означает, что подобный припадок мог случиться в любое время, если не следовать медицинским предписаниям. Но он всегда лучше знает. Мы говорили ему, что случится, если он не будет принимать лекарства. И тем не менее, он вел себя непростительно легкомысленно.
От линии Острых отделяется Фредериксон, нахмурив брови. Это мускулистый малокровный парень со светлыми волосами, белыми, словно веревка, бровями и длинным подбородком. Он все время пытается вести себя как Чесвик - громко кричит, вечно обзывает одну из сестер и заявляет, что намерен покинуть это вонючее местечко. Ему всегда позволяют поорать и помахать кулаками, пока он сам не утихомирится, а потом спрашивают: "Не закончили ли вы, мистер Фредериксон, потому что мы будем оформлять вам выписку". Потом открывают на сестринском посту книгу и возятся с ней до тех пор, пока он не начинает стучать в стекло с виноватым видом и просить прощения, и говорит, что все эти слова он наговорил под горячую руку, а бумажки можно убрать на день-другой, ладно?
Он подходит к сестре, тряся перед нею кулаком.
- О, так ли это? Так ли все это, а? Вы решили распять старину Сефелта, как будто он делал все это вам назло?
Она успокаивающим жестом кладет руку на его кулак, и кулак разжимается.
- Все в порядке, Брюс. С твоим другом все будет хорошо. Очевидно, он не принимал дайлантин. Просто не знаю, что он с ним делал.
Она знает не хуже других; Сефелт прячет капсулы во рту, а после отдает их Фредериксону. Сефелт не любит принимать пилюли из-за их, как он говорит, "ужасающего побочного действия", а Фредериксон предпочитает принимать двойную дозу, потому что до смерти боится припадков. Сестра это знает, это слышно по ее голосу, но если бы в тот момент посмотрели на нее, такую сочувствующую и добрую, вы бы поклялись, что на целом свете ее не интересует ничего, кроме Фредериксона и Сефелта.
- Д-д-да, - произносит Фредериксон, но у него уже нет сил, чтобы возобновить атаку. - Да, хорошо, вам не нужно делать вид, что все так просто - принимать таблетки или не принимать. Вы знаете, как Сеф беспокоился о том, как он выглядит, и что женщины считают его уродливым и все такое, и вы знаете, что он думал, что дайлантин…
- Я знаю, - отвечает она и снова трогает его руку. - Он считал, что лысеет именно из-за лекарств. Бедный старик.
- Он не так уж стар!
- Я знаю, Брюс. Но почему вы так расстроились? Не могу понять, что происходит между вами и вашим другом, что заставляет вас все время его защищать!
- Ну, черт, все равно! - говорит он и сует кулаки в карманы.
Большая Сестра наклоняется и расчищает себе на полу маленький пятачок, становится на колено и пытается придать Сефелту некоторую форму. Она приказывает черным ребятам остаться с бедным стариком, а сама пойдет и пришлет каталку; его нужно будет откатить в спальню и дать поспать остаток дня. Поднявшись на ноги, она хлопает Фредериксона по руке, и он ворчит:
- Мне тоже приходится принимать дайлантин, вы же знаете. Именно поэтому я переживаю за Сефелта. Я хочу сказать, вот почему… ну хорошо, черт побери.
- Я понимаю, Брюс, через что приходится проходить вам обоим, но не думаете ли вы, лучше все, что угодно, чем это?
Фредериксон смотрит туда, куда она указывает. Сефелт наполовину приобрел прежние очертания, и колышется верх-вниз от тяжелого, сырого, дрожащего дыхания. На голове, где он ударился об пол, виднеется уродливая шишка, и красная пена пузырится вокруг палочки, там, где она входит ему в рот, а глаза закатились, видны только белки. Его руки пригвождены по обе стороны тела ладонями вверх, и пальцы, подергиваясь, сжимаются и разжимаются, как у того парня, которого я видел в шок-шопе, когда он был привязан к столу в форме креста, и дым поднимался вверх от его запястий при каждом ударе тока. Сефелт и Фредериксон никогда не были в шок-шопе. Они генерируют в себе достаточное напряжение, накапливающееся в их позвоночниках, которое включают на расстоянии, с сестринского поста, если они выбивались из строя, и это лучшая из всех грязных шуток, и можно выгибать и трясти их, задействовав маленький участок у них на спине. Не надо возиться с ними, чтобы таскать в шоковую комнату.
Большая Сестра немного потрясла руку Фредериксона, чтобы не дать ему заснуть, и повторяет:
- Даже если вы примете во внимание вредное воздействие лекарств, не думаете ли вы, что это все же лучше, чем такое?
И пока Фредериксон смотрит вниз, на пол, его светлые брови поднимаются все выше, будто он в первый раз видит, как сам выглядит, как минимум, раз в месяц. Сестра улыбается, разводит руками и направляется к двери, строго взглянув на Острых, словно хочет пристыдить их за то, что они собрались здесь и глазеют на такую вещь; потом уходит, а Фредериксон вздрагивает и пытается улыбнуться.
- С чего это я разозлился на старую деву, ведь она не сделала ничего такого, что дало бы мне повод вот так взорваться, разве не так?
Не похоже, что он ждет ответа; скорее удивляется, что не может найти оправдания. Он снова вздрагивает и принимается потихоньку отодвигаться от группы. Макмерфи подходит к нему и спрашивает, понизив голос, что именно они принимают?
- Дайлантин, Макмерфи, противосудорожное, если тебе нужно знать.
- Не действует или что-то еще?
- Думаю, что оно действует нормально - если ты его пьешь.
- Тогда что за базар - принимать его или нет?
- Смотри, если тебе интересно. Есть одна грязная штука, когда ты его принимаешь. - Фредериксон протянул руку и схватил себя за нижнюю губу большим и указательным пальцами, чтобы показать изъеденные розовые бескровные десны вокруг длинных белых зубов. - Твои дешны, - выговаривает он, - дайлантин разъедает, а припадок расшатывает твои жубы. И ты…
С пола слышен какой-то звук. Там стонет и хрипит Сефелт, а черный парень вытаскивает вместе со своей палкой два его зуба.
Скэнлон хватает свой поднос и бросается прочь со словами:
- Черт бы побрал эту жизнь. Сплошное проклятие: и если ты что-то делаешь, и если не делаешь. На человека нужно надеть смирительную рубашку, вот что я вам скажу.
- Да, - отзывается Макмерфи, глядя на расправляющееся лицо Сефелта. - Я понимаю, что ты хочешь сказать. - И его лицо приобретает то же дикое и озадаченное выражение, что и лицо человека, лежащего на полу.
* * *
Что бы там ни разладилось в их механизме, они уже почти привели его в порядок. Чистое, рассчитанное электричеством движение вернулось на круги своя: шесть тридцать - подъем, семь часов - столовая, восемь часов - головоломки для Хроников и карты для Острых… Я видел, как на сестринском посту белые руки Большой Сестры летают над тумблерами.
* * *
Иногда меня берут вместе с Острыми, а иногда - нет. Один раз они берут меня с ними в библиотеку, и я брожу вдоль технического раздела, стою там и смотрю на корешки книг по электронике, книг, которые помню с того года, как поступил в колледж; помню, что внутри эти книги полны схем и рисунков, и уравнений, и теорий - твердые, точные, безопасные вещи.
Хочу заглянуть в одну из книг, но боюсь. Боюсь что-то делать. Я словно плыву в пыльном желтом воздухе библиотеки - ровно посредине между дном и вершиной. Стеллажи с книгами раскачиваются надо мной в сумасшедшем зигзагообразном ритме, наклоняясь под разными углами друг к другу. Одна полка клонится влево, другая - вправо. Некоторые из них наклоняются надо мной, и я не понимаю, почему книги с этих полок не падают. Они поднимаются все выше и выше, явственно исчезая из вида, хрупкие стеллажи, сбитые вместе тонкими филенками, подпираемые шестами, нависающие над лестницами со всех сторон от меня. Вытаскиваю одну книгу, и один только Господь знает, каким ужасным может оказаться результат.
Слышу, как кто-то вошел, это один из черных парней из нашего отделения, он ведет с собой жену Хардинга. Они заходят в библиотеку, болтая и хихикая друг с другом.
- Посмотри, Дэйл. - Черный парень зовет Хардинга, который читает книгу. - Посмотри, кто пришел тебя навестить. Я говорил ей, что сейчас - не приемное время, но ты знаешь, как она умеет уговаривать, так что все-таки заставила меня привести ее сюда. - Он оставляет ее с Хардингом и уходит, произнеся таинственно: - Только не забудьте, слышите?
Она посылает черному парню воздушный поцелуй, а потом поворачивается к Хардингу, выставив бедра вперед:
- Привет, Дэйл.
- Дорогая, - отзывается он, но не делает ни малейшего движения навстречу ей. Все наблюдают за ними.
Она такая же высокая, как и он. Туфли на высоких каблуках, а в руках - черная сумочка, без ремешка, и она держит ее будто книгу. Ее красные ногти словно капли крови на блестящей лакированной коже сумочки.
- Эй, Мак. - Хардинг зовет Макмерфи, который сидит от него через комнату, разглядывая книжку с комиксами. - Если ты на минутку прервешь свои литературные изыскания, я представлю тебя моей благоверной Немезиде; мог бы выразиться банальнее: моей лучшей половине, но полагаю, что эта фраза предполагает изначально равное положение, не так ли?
Он пытается рассмеяться, и два тонких, цвета слоновой кости пальца ныряют в карман рубашки за сигаретами и, беспокойно двигаясь, выуживают из пачки последнюю. Сигарета дрожит, когда он сует ее в рот. Они все еще не сделали ни малейшего движения навстречу друг другу.
Макмерфи поднимается со стула и, приблизившись к ним, стаскивает с головы кепку. Жена Хардинга смотрит на него и улыбается, приподняв одну бровь.
- Добрый день, миссис Хардинг, - произносит Макмерфи.
Она улыбается еще шире и говорит:
- Терпеть не могу "миссис Хардинг". Мак, почему бы вам не называть меня Верой?
И они вдвоем усаживаются на кушетку, где расположился Хардинг, и он начинает рассказывать жене о Макмерфи, о том, как Макмерфи довел Большую Сестру, и она улыбается и говорит, что ее это ни капельки не удивляет. И пока Хардинг рассказывает эту историю, забывает о своих руках, и они летают в воздухе перед ним и рисуют картину, которую можно разглядеть, они танцуют в такт мелодии его голоса, словно две прекрасные балерины в белом. Но как только Хардинг заканчивает рассказ, замечает, что Макмерфи и жена смотрят на его руки, и он тут же загоняет их в ловушку между коленями. Он первым смеется над этим, а жена говорит:
- Дэйл, когда ты научишься нормально смеяться, а не издавать этот мышиный писк?
То же самое сказал ему Макмерфи в первый день, но как-то по-другому; когда сказал Макмерфи, это успокоило Хардинга, а ее слова заставляют его нервничать еще больше.
Она просит сигарету, и Хардинг снова лезет в карман и обнаруживает, что он пуст.
- Нам теперь выдают сигареты, - говорит он, заворачивая плечи вперед, словно пытаясь спрятать свою наполовину выкуренную сигарету, - по одной пачке в день. Похоже, эта практика не оставляет мужчине никаких возможностей оставаться рыцарем, Вера, моя дорогая.
- О, Дэйл, тебе никогда ничего не хватает, разве не так?
Пока он смотрит на нее, улыбаясь, его глаза приобретают хитрое, лихорадочно-пугливое выражение.
- Мы говорили в переносном смысле или все еще имеем дело с конкретной сигаретой "здесь и сейчас"? Не имеет значения; ты знаешь ответ на вопрос, каким бы образом ты его ни поставила.
- Я не имела в виду ничего, кроме того, что сказала, Дэйл…
- Конечно, ты под этим ничего не имела в виду, сладкая моя; ты использовала "никогда" и "ничего", что составляет двойное отрицание. Макмерфи, английский Веры может соперничать по безграмотности с вашим. Послушай, дорогая, ты должна понять, что между "никогда" и "всегда" существует…
- Ну хорошо! Достаточно! Я имела это в виду в обоих случаях. Я готова это сказать как угодно, лишь бы ты понял. Я хотела сказать, что тебе все время ничего не хватает!
- Вечно всего, мое одаренное дитя.
Секунду она смотрит на Хардинга, а потом поворачивается к Макмерфи, сидящему рядом с ней:
- А вы, Мак, что скажете? Способны ли вы справиться с простой маленькой задачей - предложить сигарету?
Его пачка уже лежит на ладони. Он смотрит на нее так, словно ему хочется, чтобы ее не было, а потом говорит:
- Точно, у меня всегда есть сигареты. Причина в том, что я их стреляю. Стреляю, когда только есть такая возможность, поэтому моей пачки мне хватает дольше, чем Хардингу. Он курит только свои собственные. Вы же видите, он скорее сбежит, чем…
- Вам не стоит извиняться за мое неадекватное поведение, друг мой. Это не соответствует вашему характеру и не делает чести моему.
- И вправду нет, - говорит Вера. - Все, что от вас требуется, - это зажечь мне сигарету. - И она так глубоко наклоняется, чтобы дотянуться до его спички, что даже через комнату я отчетливо вижу содержимое ее блузки.
Она еще немного поболтала о некоторых друзьях Хардинга, которые, как она надеется, наконец прекратят шататься вокруг дома, выискивая его.
- Вы ведь знаете этот тип людей, ведь правда, Мак? - говорит она. - Шикарные ребята с такими красивыми длинными волосами и с тонкими нежными руками, которыми они так мило дают пощечины.
Хардинг спрашивает, только ли его они хотят навестить, и она отвечает, что любой мужчина, который хотел бы увидеть ее, способен дать пощечину скорее, чем он с его чертовыми тонкими ручками.
Неожиданно она встает: ей пора уходить. Берет Макмерфи за руку и говорит ему, что надеется вскоре увидеть его снова, и выходит из библиотеки. Макмерфи не может произнести ни слова. При звуке ее высоких каблуков все повернули голову в ее сторону и смотрели, пока она не скрылась из вида.
- И что ты думаешь? - говорит Хардинг.
Макмерфи набирает воздух в легкие.
- Черт побери, ну у нее и буфера. - Сейчас он может думать только об этом. - Такие же огромные, как у старушки Рэтчед.
- Я не имел в виду физиологию, друг мой, я хочу сказать, что ты думаешь…
- Черт побери, Хардинг! - неожиданно кричит Макмерфи. - Я не знаю, что и думать! Чего ты от меня хочешь? Я что, брачный консультант? Я знаю только одно: никто поначалу не бывает большой шишкой, и мне кажется, что люди тратят всю свою жизнь на то, чтобы унизить других. Знаю, что ты от меня хочешь; хочешь, чтобы я пожалел тебя, чтобы сказал, что она - настоящая сука. Ну и ты же никогда не давал ей возможности почувствовать себя королевой. Имел я и тебя, и твое "что ты об этом думаешь"! У меня достаточно своих проблем, чтобы цеплять на себя еще и твои. Просто отвали! - Он обвел взглядом других пациентов. - Вы все! Хватит доставать меня, черт вас побери! - И он натягивает на голову кепку и идет в другой конец комнаты к своим комиксам.
Острые смотрят друг на друга разинув рты. С чего это он на них взъелся? Никто ничем его не доставал. Никто ни о чем не попросил, когда поняли, что он пытается ограничить свое пребывание рамками срока и не попасть под принудительное лечение. Все удивлены тем, как он взорвался и наехал на Хардинга, и не могут сообразить, почему он сгреб со стула свой журнал, уселся и закрыл им лицо - то ли для того, чтобы люди не смотрели на него, что ли для того, чтобы самому не смотреть на людей.
В тот вечер перед ужином он извинился перед Хардингом и сказал, что сам не знает, что на него нашло в библиотеке. Хардинг ответил, что, возможно, это из-за его жены - она часто манипулирует людьми. Макмерфи уставился в свою чашку с кофе, а потом говорит:
- Не знаю, парень. Я в первый раз встретил ее сегодня днем. Но не из-за нее же я видел плохие сны в эту тошнотворную неделю.
- Ну что ж, мис-тур Макмерфи, - кричит Хардинг, стараясь говорить как мальчишка-практикант, который явился на собрание, - вы обязательно должны рассказать нам об этих снах. Подождите, я достану свой карандаш и блокнот. - Хардинг старался быть забавным, ему неловко, что перед ним извинялись. Он схватил ложку и салфетку и сделал вид, что собирается записывать. - Итак. Расскажите нам подробно, что именно вы видели в этих… э… снах?
Макмерфи даже не улыбнулся.
- Я не знаю, парень. Ничего, кроме лиц… да, мне кажется - только лица.
На следующее утро Мартини залезает под контрольную панель в ванной комнате, изображая пилота реактивного самолета. Игроки в покер приостанавливают игру, чтобы похихикать.
- И-и-и-у-у-у-ум. Я земля, я земля. Объект обнаружен, вероятно, вражеская ракета. Действуйте немедленно. И-и-и-у-у-м.