Он не стал задерживаться возле подстреленной Пахомом нечисти, но настигнуть убырок ему так и не удалось. Издали он увидел, как одна из чёрных фигур швырнула что-то на лёд: в том месте тут же полыхнуло пламя и поднялся шар ядовитого жёлтого дыма. Адский огонь вмиг протопил во льду полынью и с шипением ушёл под воду, а убырки сиганули в тёмную дыру, как в крещенскую иордань. Николай успел на скаку выстрелить, но "семипулёвый" подвёл - лишь выбил на воде тугой фонтанчик.
- Мать честная, - только и сказал он, осадив у полыньи лошадь.
Сзади подоспел на своём косматом Орлике Пахом. Красные ноздри его коня широко раздувались.
- Эх, бомбу бы щас! - в сердцах выпалил казак. - Мы б их разом, как сазанов, очекушили!
Вода в чёрной полынье стояла неподвижно, лёд по её краю покрывал желтоватый налёт - дьявольский глаз с серной радужкой, узревший своих слуг и укрывший их от праведной расправы.
- Выходит, правду говорили, ваше благородие… - осознавая наконец всю нереальность случившегося, рассеянно сказал Пахом.
- Давай-ка на того, которого ты уложил, посмотрим. - Норушкин направил лошадь к распластанному на гнилом весеннем льду убырке.
При падении войлочная шапка слетела с нечистого, и теперь на его бугристой, поросшей смоляной щетиной голове видны были четыре небольших, как у козлёнка, рога. Лошади волновались над раскинутым телом, крутили мордами, нервно переминались, пятились.
Спешившись, Николай отдал повод Пахому, наклонился и схватил убырку за рог. Он хотел повернуть ему голову, чтобы разглядеть уткнутое в ноздреватую рыхлую жижу лицо - ведь маски нужны тому, у кого есть лицо, а тот, кто по природе многолик, не прячется в чужих одёжках, - но рог внезапно обломился под корень и остался у Норушкина в руке.
- Накладной, - удивился Николай, рассматривая комель, покрытый чем-то вроде застывшего гуммиарабика. - Они что же - ряженые?
- Ага, - угрюмо согласился Пахом. - Здесь козлами нарядились, а в озере, видать, тайменем.
Внезапно снизу что-то глухо хрястнуло - удар больно отдался Норушкину в ноги, а по льду с хрустом побежали трещины. Лошади отпрянули и исступлённо заржали. Глебов конь, топтавшийся возле мёртвого хозяина, резво припустил к берегу.
- Таймень так не бьёт, - резонно заметил Норушкин. Он подошёл к казаку, перехватил у него повод и взял свою лошадь под уздцы.
Это его спасло - следующий удар вздыбил под убыркой лёд и труп загадочной твари ушёл под воду. Стой Николай рядом, его бы тоже утянуло в чёрную глубь.
- На конь! - крикнул Пахом, поворачивая ржущего Орлика к берегу.
Норушкин вскочил в седло, и тут новый удар сотряс ледяной панцирь под копытами его лошади. Та, напуганная, взвилась на дыбы и бешеным аллюром понеслась вслед за Орликом. Николай слышал, как позади него с треском ломается лёд, словно кто-то разрывает лист плотнейшей крафт-бумаги. Грязно-белая гладь Гусиного озера гулко сотрясалась, как жесть под киянкой кровельщика.
Возле мёртвого брата Пахом спешился, взвалил труп Орлику на холку, но сам сесть в седло не успел: лёд снова загудел и пошёл ходуном - очумевший Орлик рванулся и без хозяина поскакал к спасительным береговым холмам.
Николай придержал лошадь, принял казака себе за спину и в тот же миг увидел, как лёд перед Орликом выгнулся, с грохотом лопнул, изливая круг водяной лавы, и конь вместе с полусъехавшим с холки мёртвым Глебом разом ухнули в крошево шуги. Не жалея лошади, Норушкин пустил её с двойной ношей во весь опор, уводя одновременно в сторону от поглотившей Орлика прорвы…
Как они добрались до берега, рассказать Николай нипочём бы не смог. Видно, вступился хранитель. Когда Норушкин глядел с холма на разбитый лёд - местами будто вскрытый консервным ножом, с острыми заусенцами по краям, местами лопнувший, как нарыв, - на ум ему пришли тевтонцы, Святой Александр и Вороний Камень.
- Ледовое побоище, чистое дело… - зачарованно пробормотал он, не сводя глаз с пустынной картины.
Ни убырок, ни Глеба, ни Орлика - всех прибрала гусиноозёрская хлябь.
Пахом, ошеломлённый, с посеревшим лицом, не сказав ни слова, отправился ловить братова коня - так, привычным действием, будничным благоразумным делом он с головой хотел укрыться от явленных ему, но недоступных рассудку обстоятельств.
4
На полнеба жёлтым лампасом протянулась заря.
Норушкин скрёб песком в мутной воде Цаган-Гола закоптелый котелок и вспоминал вчерашний день. Убырки оказались куда могущественнее, нежели изобразил их Джа-лама. Но при всём своём могуществе они не были всесильны - люди вырвались живыми из устроенного ими ледолома. С потерями, но вырвались…
Специально ли Джа-лама не открыл Николаю всё до конца об этой погани, утаив то, что могло стоить князю жизни, или же он сообщил ровно столько, сколько знал, без вероломных недомолвок? Учитывая необыкновенные способности Джа-ламы, поверить в его неосведомлённость было трудно. Ещё в Кобдо Норушкину рассказывали, что однажды Джа-лама вспорол ножом грудь слуги и вынул окровавленное сердце, а на следующий день слуга оказался цел и невредим. Кроме того, известно было, что Джа-лама, как муха, спал с открытыми глазами, мог при случае обернуться филином и не раз заявлял, что конец света будет всего лишь началом тьмы. Относительно его способностей насылать видения Норушкин был осведомлён самым непосредственным образом - Джа-лама накудесил ему не только убырок, но в необычайном, полном реальных впечатлений странствии на край ночи, которое они с Джа-ламой проделали, не покидая его белого шатра, показал смутные, приводящие в трепет силуэты сильных, которых непременно надо освободить, снять с них узды, чтобы чудесно и яростно преобразить мир. Именно убырки, по утверждению поводыря, как раз и мешали освобождению сильных от тягостных пут.
Сухой камыш махал метёлками, шуршал под ветром листьями и серыми, как пепел, стеблями. Норушкин ополоснул котелок и подышал на застуженные в апрельской воде руки. Вчера они с Пахомом, не останавливаясь ни в дацане, ни в повстречавшемся на пути небольшом бурятском улусе, уныло дотрюхали от устья Баин-Гола к Цаган-Голу, несущему воды Темника в злополучное Гусиное озеро, где и расположились на ночлег, решив утром обдумать, как быть и что Пахому донести по начальству. Утро пришло, по небу янтарём и белёсой голубизной ударил рассвет, но что делать, по-прежнему было не ясно.
"А какова природа чудесных способностей Джа-ламы и не из того ли они источника, что и могущество убырок? - возвращаясь к костру, внезапно озадачился Норушкин. - Манера наваждения у них отчасти схо…" Тут мысль его оборвалась, так как Николай увидел, что у костра, который бился на ветру в падучей, рядом с казаком сидит незнакомый человек в монашеской курме. Несмотря на буддийский наряд, происхождения гость был явно русского и внешне напоминал скорее дьякона, чем ламу, хотя лицо и голова его были бриты наголо. Лошади вели себя спокойно, поэтому невольно мелькнувшее подозрение - перекинутый убырка! - Николай отмёл.
- Позвольте представиться, - поднялся на ноги при виде Норушкина незнакомец. - Чапов Дементий Иванович, секретный агент Восточного управления духовных дел иноверческих исповеданий при Департаменте полиции. Нахожусь в непосредственном подчинении у их светлости князя Усольского.
- Бывший сотник Амурского полка Амурского казачьего войска поручик в отставке князь Николай Николаевич Норушкин, - отрекомендовался в ответ Николай. - А это… - Он указал открытой ладонью на Пахома.
- Мы уже познакомились, - мягко перебил Чапов.
- Чему обязаны визитом? - не совсем отдавая себе отчёт в нелепости вопроса, поинтересовался Норушкин.
- Меня послал к вам ширетуй - настоятель дацана. Вчера днём во время хурала он слышал третьим ухом, как где-то поблизости возятся чотгоры, которых местные казаки и крестьяне называют убырками. А потом мимо дацана проехали вы, и ширетуй третьим глазом увидел, как над вами, князь, парит светлый - сагаан-тенгри по-здешнему.
- Боюсь, без третьего полушария мне вашу речь не понять, Дементий Иванович.
- Понимайте светлого, князь, как ангела-хранителя высокого чина.
Норушкин и затянутый в курму монах присели у костра. Николай подробно оглядел диковинного гостя. Тот производил странное впечатление - простака и плута одновременно, как представившийся мёртвым жук.
- А что, позвольте узнать, агент Департамента полиции делает в дацане?
- Всяк служит отечеству на своём месте - там, где наиболее потребен, - с достоинством ответил Чапов. - Шестой год уже здесь. По легенде - прости Господи! - добровольно перешёл из православия в желтошапочную веру. Достиг, между прочим, немалых успехов в постижении восьмичленного пути, четырёх благородных истин и в благом уструении дхармы, принял полный обет посвящения и стал гэлуном, по-нашему - великосхимником. Молитесь за меня, святые угодники! - подняв глаза горе, быстро перекрестился секретный агент.
- Как же терпеть муку этакую? - угрюмо поинтересовался Пахом.
- Тяжко. Нет мочи справлять хуралы их басурманские, по ганьди палочкой тюкать, мантры и микчжимы их богопротивные талдычить, голову брить, чтобы волосы молнию не притягивали - креплюсь из последних сил. А что делать? Человек я служивый - присягал, как и вы, на верность государю. - Чапов выдержал паузу, после чего преобразился - перевернулся со спины и встал на лапки. - Рассказывайте-ка, господа хорошие, всё как на духу. Если кто вам здесь и поможет, так только я.
Не то чтобы Норушкин безоговорочно доверился агенту, но, не чувствуя с его стороны никаких магнетических влияний, был не прочь выслушать хоть какое-то вразумительное объяснение вчерашнему эпизоду. И он рассказал всё - и про кержаков, и про Джа-ламу, и про встречу с убырками, которые на самом деле чотгоры, что, в общем, один хрен, и про бедовую головушку Глеба, а рассказав и одновременно как бы вняв себе со стороны, подумал: "И вправду - что же я ищу в распахнутом пространстве?" Ответа не было.
- Джа-лама демонской силой силён, - сказал, выслушав Норушкина, Чапов. - Он тоже над вами светлого увидел, потому и на чотгоров навёл - вы, князь, для них как яичко ко святой. Спаси и помилуй! - опомнился мастак в благом уструении дхармы и снова перекрестился.
- Какой им прок с меня? Я же не по их желтошапочному ведомству…
- Не скажите, князь, чёрная сила на все исповедания - одна. Разница чуточная - в оттенке. А сильные, которых вам Джа-лама явил, это те самые восставшие ангелы и есть - те, о ком Енох Праведный свидетельствовал. Их Вседержитель связал и в глубокие ямы низринул, ямы эти и зовутся башнями сатаны. Всего башен семь, но одна по известиям - чищеная. Та, где пребывал падший, что открыл людям горькое и сладкое, показал им все тайны их мудрости и научил письму и чернилам, черезо что многие согрешили, ибо сотворены люди не для того, чтобы чернилами закреплять свою верность, а не иначе как ангелы - чтобы им пребывать чистыми и чтобы смерть, губящая всех, не касалась бы их. Но с тех пор люди гибнут через своё знание - через чернила и бумагу смерть пожирает их. Апостол Андрей силою Господа нашего свергнул этого сильного ещё глубже - в самое вражье пекло, в самый ад.
При этих словах агента Чапова в голове у Норушкина из глухих безотчётных глубин наружу выскочила быстрая колючая искра - связующая догадка, способная прозреть тьму какой-то изначальной родовой тайны, - но Николай не удержал искру, и та потухла, ничего не озарив.
- А кто такие убырки? - спросил Норушкин. - То есть по-вашему чотгоры.
- Чотгоры, князь, а по-вашему убырки - злые духи, демоны, выпивающие у людей, совершивших десять чёрных грехов, души и поселяющиеся в их телах.
Что это за "десять чёрных грехов", Николай, стыдясь ложным стыдом обнаружить невежество, досадный "серый грех", спросить не решился.
- Так что рога и обугленные рожи - это так, своего рода маскарад, ритуальный убор, - продолжил Чапов. - Сущность же чотгоров - в их стремлении ко злу и служении сильным. Они в башнях сатаны в заветное время сильным путы послабляют. Известны им и кое-какие слова из того творящего языка, который мы в дацане всем нашим ламством заново воссоздаём - той речью мир стал, из неё вся существенность сплелась. Скажу больше: дело, собственно, не в языке - он, в общем-то, известен, - а в заклинании, в петушином слове, короче - в идиоматике. Говорят, она была открыта посвящённым ещё во времена царя Ньяти-цзанпо, а потом и ими утрачена. Из языка этого Господь у падших ангелов изъял глаголы, оставив только существительные и прилагательные, с которыми много каши не сваришь, так чотгоры теперь им глаголы, образно выражаясь, по словечку носят, а как все снесут, так сильные освободятся и на свой лад всё мироздание перелицуют. Вот и выходит - кто первым речью этой овладеет, тот и будет миру господин. Ну так что, есть мне резон во имя интересов российских здесь сидеть?
- А государю об этом известно? - спросил Николай.
- Я отчёты по своему департаменту направляю - ламе четвёртого тантрийского посвящения, их светлости князю Усольскому. А дальше - Бог весть. - Чапов помолчал, что-то про себя соображая. - Дело нешуточное - полагаю, непременно известно. Даже если государь и непосвящённый.
- Как же это вы допускаете, - опешил Норушкин, - православный государь - и с тантрийским посвящением?
- А что, по-вашему, я или князь Усольский не православные?
- Странно как-то.
- Дело привычки. Желтошапочные тоже у нас под чернецкими рясами кое-где затаились. Что делать - тайны и чудеса Господни по разным землям рассеяны.
С запада на небо наползали тучи, вдали прокатился совсем не апрельский круглый гулкий гром.
- Вот вы, Дементий Иванович, сказали, что язык этот творящий, в общем, известен, - прервал паузу Николай. - Так что бы вам или кому-то иному из вашего департамента благодатью жаждущую землю не напоить? Ведь с такой силой в горле только мелкая и злая душа, не способная ни к каким благородным порывам, оставит всё как есть, без перемены.
- Вы что же, князь, за колдовскую реформацию? - осклабившись, полюбопытствовал посвящённый тантрист Чапов. - А помните Серафима Саровского, великого подвижника благочестия, сопричастного к лику святых? Он говорил, что всё носящее название "реформаторов" и принадлежащее к "бытоулучшительной партии" есть истинное антихристианство, которое, развившись, приведёт к разрушению христианства на земле и отчасти православия и закончится воцарением антихриста над всеми странами мира, кроме России, которая сольётся в одно целое с прочими славянскими землями и составит громадный народный океан, пред которым будут в трепете прочие племена земные.
- Спаси Бог, какая реформация! - не повышая голоса, воскликнул князь Норушкин. - Я знаю, что пулю придумали, чтобы родину защищать, а граммофон - чтобы инвалиды могли оперу слушать. Я о другом - уж если воевать, то той войной, которая сметёт врагов России, которая железным вихрем посечёт не только враждебный восток, но и лицемерный запад. Пусть наконец огонь этой войны положит предел лукавству жёлтого мира, а заодно и торжеству капитала, материализма и избирательной урны.
Пахом, до того молча бросавший в гущу клубящихся небес взгляды, внезапно спросил:
- А Глеб? Где братка мой?
- Да, - спохватился Чапов, - вернёмся к нашим чотгорам. Сродника твоего, паря, - агент повернулся к Пахому, - они, конечно, сгубили, но душу его не выпили, так что нынче она - перед Господом. Должен, однако, предупредить: чотгоры вас теперь искать станут.
- Меня? - мрачно оживился Пахом. - Да я их сам до гроба искать буду! А как найду, потроха их на ёлках развешаю!
- Ну, не ты, положим, им нужен, а князь, - уточнил Чапов. - Только вы же всё равно вместе странствуете. Чотгоры, как я сказал, для сильных глаголы ищут, а князь у нас - больше чем глагол.
- А я? - взревновал Пахом.
- А ты, паря, меньше.
Пахом надулся и засопел в две дырочки. Чапов помолчал, потом внимательно посмотрел на Николая.
- Светлый над вами, князь, указывает, что вы Предвечному дороги и у Него на вас виды. Стало быть, вы для чотгоров первейшая добыча. Если такого, как вы, сильным в жертву принести, то вы предписанного богоугодного дела не сделаете, а им сила вашего светлого перейдёт и замысел Всевышнего о вас. Ведь вы, князь, не более чем фраза на том языке, которым мир стал. Но и не менее. На иных-то и слова даже не нашлось - так, аффиксы ходячие.
- Выходит, я посреди междометий крепким выражением хожу? - осведомился Николай. - Да ещё с персональным ангелом над головой?
- Ангел-то, князь, тоже не более чем фраза.
- Премудрости вашей мне не постичь - не силён в эзотерике, - развёл руками Норушкин. - Подсказали бы лучше, Дементий Иванович, как к башне сибирской подобраться и с сильным совладать, чтобы напасти завтрашние от России отвести - пусть она, матушка наша, тысячу лет, как дыня, лежит на бахче и копит в себе сладкое золото.
- Премудрость эта не моя, а промысла вышнего, поэтому и уму человеческому её нипочём до конца не объять и не постигнуть. А что до сильного… - Чапов на миг задумался, после чего внезапно рассмеялся. - Вы, князь, прямо как Иван-царевич на Змея исполчились. А Пахом у вас - Личарда верный… Ты ведь, Пахом, с князем пойдёшь?
- Пойду, - мрачно согласился казак, - раз нечисть эта поганая на их благородие клюнуть должна.
Чапов снова рассмеялся.
- Не вижу ничего смешного, господин секретный агент, - сверкнул глазами Николай. - С учётом вчерашнего происшествия…
- И вправду не смешно, - посерьёзнел Чапов. - В сибирской башне тот сильный до времени схоронен, что открыл людям орудия смерти - броню, щит и меч для битвы. Да и всё прочее. Поэтому и башню вам искать не советую. Джа-лама неспроста вас в здешние края направил - вы ведь сами в лапы чотгоров рвётесь, а им только того и надо. Уходите отсюда, князь, через вас беда может в десять крат большая выйти, если только вас на алтарь дьявольский возложат. - Чапов посмотрел в небо, где посверкивали бледные сполохи и тяжело ворочался гром. - Светлый вас бережёт, но не против вашей воли. А если он не убережёт, то уж больше и некому. Господь, как известно, в дела наши редко встревает - мы ведь времени сопричастны, а Бога во времени нет, затем что время от дьявола.
- То есть как это Бога во времени нет? - удивился Николай.
- Мир многолик и текуч, а Бог един и неизменен, - сообщил посвящённый гэлун. - Но если Бог таков, то Он не может иметь касательства ко времени, потому что присутствие во времени для единого и неизменного означает изменение - Он становится старше самого себя, а следовательно, становится иным - не единым. Если это так, то Бог ни одним из трёх известных способов не причастен времени: ни прошлому "было", ни будущему "будет", ни настоящему "есть". Стало быть, утверждение "Бог есть" ложно.
По небу, сотрясая пространство, катилась сухая гроза. Тучи висели так низко, что казалось, если встать во весь рост, то придётся пригнуться.
- Чистой воды софистика - сущий Парменид. Выходит, если Бог есть, то Его нет? - ужаснулся собственной дерзости Норушкин.
- Совершенно верно, князь.