Книга воспоминаний Леэло Тунгал продолжает хронику семьи и историю 50-х годов XX века.
Её рассказывает маленькая смышлёная девочка из некогда счастливой советской семьи.
Это история, какой не должно быть, потому что в ней, помимо детского смеха и шалостей, любви и радости, присутствуют недетские боль и утраты, страх и надежда, наконец, двойственность жизни: свои - чужие.
Тема этой книги, как и предыдущей книги воспоминаний Л. Тунгал "Товарищ ребёнок и взрослые люди", - вторжение в детство. Эта книга - бесценное свидетельство истории и яркое литературное событие.
"Леэло Тунгал - удивительная писательница и удивительный человек, - написал об авторе книги воспоминаний Борис Тух. - Ее продуктивность поражает воображение: за 35 лет творческой деятельности около 80 книг. И среди них ни одной слабой или скучной. Дети фальши не приемлют".
Содержание:
Сладкая жизнь 1
Гуляние на свежем воздухе и прошение о помиловании 2
Негритянская колыбельная 3
На закорках 4
Товарищ ребёнок и летние каникулы 6
За столом во время еды не разговаривают 7
Детский рот - не щель в стене 8
Рыбий жир и весёлый вагон для скота 9
Письменные буквы 10
Во сне и наяву 11
В путь с тётей 12
Попутка 13
Лёгкие и печёнка 14
Бархат и опилки 15
День практичного человека 17
Хороший врач эстонского времени 18
Бег наперегонки после успокаивающей прогулки 19
Вечный партизан 20
Утро на улице Юлазе 22
Сказка в парикмахерской 24
Как гайки саней бедняка 25
Письмо тёти Норы 27
Клубника и варёный лук 29
Не всем детям нравится тащить и толкать 30
Столько изменений! 31
Детская радость 33
Разные люди 34
Прощание Яана-Наездника 35
Иллюстрации 37
Примечания 38
Леэло Тунгал
Бархат и опилки, или Товарищ ребёнок и буквы
Издание осуществлено при содействии Эстонского капитала культуры (Eesti Kultuurkapital).
Издательство выражает признательность автору за предоставленные фотографии из семейного архива.
Сладкая жизнь
Солнечный свет пахнет цветущими липами, ромашками и мёдом, и мне так хорошо, что дух захватывает. Хочется раскинуть руки, как крылья, и бросаться на шею всем и каждому, хочется разбежаться босиком по двору, усыпанному лепестками ромашек и заросшему подорожником, взлететь в воздух и парить между белыми облаками, до которых, кажется, рукой подать. Потребовалось бы лишь не-мно-о-жечко выпрямиться, потянуться - и… Но на самом деле мне неохота ни вставать, ни распрямляться, ни вообще двигать руками-ногами: так приятно лежать здесь, в запахе ромашек, и давать солнечным лучам пронизывать тело. И я охвачена чувством, от которого душа замирает: что мир хороший, и я хорошая, и вся жизнь так удивительно хороша, пронизывает меня, лежащую, раскинув руки-ноги, солнечным светом, и лучи солнца как бы на долгий миг приковывают меня к медвежьей шкуре, которую тата вынес во двор проветриваться. Воздух так густо насыщен зелёными запахами и золотистым солнечным светом, что в такую погоду могут происходить только хорошие вещи - вдруг маму по случаю хорошей погоды выпустили из тюрьмы, и она как раз сейчас входит между большими липами в высокие, до неба, ворота усадебного парка? В такой день не существует ни домов, где держат арестованных, ни чёрных дядек, ни грустных мыслей: просто надо оставаться на месте, смотреть на облака и ждать… Всё хорошо и становится всё лучше и лучше - как в сказке! Между подорожниками, рядом с медвежьей шкурой, стоит стеклянная банка, наполненная водой, в ней витают дивные принцессы с причёсками одна другой краше. Делать принцесс легче лёгкого: надо только большим пальцем руки раздавить стебель одуванчика и затем сунуть в воду - и златовласые принцессы готовы. Со своими одуванчиковыми принцессами я уже играла несколько сказок и песенных игр. "Если ты бедная пастушка, почему одета в шёлк и бархат?" - пою я очень низким голосом и отвечаю высоким: "Какое дело до этого вам, господин граф, если у моего отца есть деньги, валери-валера, валери-валера, коль у моего отца деньги есть!"
У моего таты, правда, денег нет, но петь-то можно! Глядя на лёгкие прозрачные облака, я пытаюсь представить себе, как мама в полосатой тюремной одежде идёт по просёлочной дороге, и мы с татой приветствуем её по-королевски, на нас венки из одуванчиков и одежда с развевающимися рукавами из шёлка-бархата. И мама пожалеет от всей души, что она так надолго покинула такого ребёнка в шёлке-бархате и торжественно поклянётся, что больше никогда меня не оставит… И хотя воображаемая сцена причиняет боль, но она столь сладостна, что ею можно долго любоваться!
Но я встаю и лечу за угол дома - навстречу тате - ну да, я пытаюсь взлететь, но просто подпрыгиваю, - потом я обхватываю его и обнимаю крепко-крепко, насколько сил хватает.
- Стоп-стоп! - слышится голос таты из-под чёрной сетки-маски.
- Погоди, на мне могут быть пчёлы!
Пчёлы? Уфф… И сразу улетучилось это дивное чувство любви ко всему миру. Я не вчера родилась! Опыт общения с пчёлами у меня есть. И весьма болезненный. Однажды Кóта, моя левая нога, почувствовала такой укол пчелиного жала, что показалось, будто меня с головы до пят раскололи пополам, и я так завопила, что весь посёлок слышал. В другой раз пчела ужалила меня в щёку, и её так раздуло, что лицо набок перекосило… И почему только таким гадинам, как пчёлы, разрешают приближаться к мёду? Сбор мёда - одно из немногих дел, участвовать в котором вместе с татой я не рвусь. Да и нет у меня такого белого капюшона с закрывающей лицо сеткой-маской из чёрного конского волоса, а деревянные обуглившиеся дымные мехи, с помощью которых тата вынимает из ульев соты с мёдом, вызывают у меня кашель. И хотя пчёлы НАШИ СОБСТВЕННЫЕ, эти глупые создания не отличают своих от чужих. Крайне несправедливо, но попробуй объяснить это пчёлам - жизнь показала, что они не желают меня слушать!
В кухне во время медосбора стоит медогонка - большая бочка с краном и ручкой, которую надо крутить. В медогонку тата помещает вынутые из улья тяжёлые рамы с сотами. И когда крутит ручку, рамы в медогонке начинают двигаться, а немного погодя из крана начинает струиться мед. Но, по-моему, сотовый мёд в сто раз лучше чистого: уж очень приятно обсасывать кусочки сот! Правда, потом во рту, между зубами, набивается воск и приходится долго возиться, чтобы выковыривать его, но вкус мёда достоин этого труда.
Тата, закончив выгонку мёда, выглядел совсем отупевшим. Он посмотрел на стоявшие в углу банки с мёдом, на блестящие капли и струйки на полу и клеёнке, покрывающей стол, на моё вымазанное лицо.
- Да-а, теперь понятно, почему в некоторых странах разрешено многожёнство! Пчеловодам это особенно необходимо… Ну, скажи, как я смогу в одиночку справиться с этим безобразием?
- Я приведу сюда из прихожей Сирку и щенка Плыкса, и они могут слизать мёд, - мелькнула в моей голове светлая мысль.
- Нет! - гаркнул тата.
- Но ты сам говорил, что есть у эстонцев поговорка "У собаки на языке девять лекарств!"
- Пожалуйста! - воскликнул он почему-то почти зло. - У нас остался такой кусочек мыла, что… не скажу, куда его надо сунуть. Будет просто чудо, если я отмою от мёда тебя и всё это безобразие… Но ещё и собаки? Нет, нет и нет!
- Но ведь чудеса бывают, - попыталась я утешить тату, и в этот миг кто-то постучал в дверь.
Чудо?
Дяденька, вошедший в комнату, не был, к сожалению, похож ни на волшебника, ни на добрую фею, которые творят чудеса. Обычный человек, в круглых очках, рукава синей ковбойки закатаны, а в руке портфель.
- Извините, это вы господин… э-э… товарищ Тунгал? - спросил он, протянув тате руку, и совсем тихо назвал себя. - Мне, видите ли, сказали, что вы владеете средством против ревматизма.
- К числу сторонников ревматизма я не отношусь, это точно, - сказал тата, усмехаясь и почёсывая за ухом. - Но в чём, собственно, дело? Сами видите, мы тут только что закончили гнать мёд, у нас такой беспорядок, даже не решаюсь предложить вам присесть…
- Ну что вы, ну что вы! Дело как раз в пчёлах. - Голос мужчины сделался каким-то уважительным, затем он воскликнул трагически: - Господин… товарищ Тунгал, можете ли вы позволить вашим пчёлам жалить меня?
- Хм! Что за вопрос - пожалуйста! - Тата пожал плечами, на губах его заиграла улыбка. - Не стану пчёлкам препятствовать, если они захотят сделать вам маленькие укольчики.
- Ой, благодарю вас! - обрадовался гость. - Мне требуется примерно десять уколов… Но… Как я смогу с вами расплатиться?
Тата махнул рукой:
- Ах, не стоит благодарности!
- Нет-нет, я - серьёзно, - сказал гость, взяв тату за локоть. - Может, вам нужна, например, косметика - губная помада, пудра?.. Одеколон? Я вообще-то работаю на базе, а тут я сейчас только в гостях у родственников супруги, но кое-что я прихватил с собой. И у меня ревматизм, знаете ли. Доктор сказал, что пчелиный яд - буквально бесценное лекарство против ревматизма. Так что назовите только, что вам нужно, не стесняйтесь!
- В данный момент у нас в доме пользоваться губной помадой некому, - сказал тата с горечью, не обращая внимания на мои подмигивания.
Ну разве не странный человек? Губная помада доставлена ему на дом, а он отмахивается от неё обеими руками.
- Дайте спокойно пчёлам жалить себя! А вдруг… - Тате вдруг пришла в голову светлая мысль: - А вдруг… У вас случайно не найдётся куска мыла на продажу?
- О какой продаже вы говорите! - воскликнул гость и щёлкнул застёжками портфеля. - Пожалуйста, туалетное мыло "Красная Москва", туалетное мыло "Красный мак", детское мыло…
- "Красный ребёнок"? - усмехнулся тата. - Сколько это детское мыло стоит?
- Нет, нет, никакой платы! - звонко воскликнул дяденька и выложил на стол мыло в голубой упаковке. - Ещё раз спасибо вам за доброту, товарищ-господин Тунгал. Не надо меня провожать, я уже видел, где находится ваша пасека!
- Пасека… - усмехнулся тата, покачав головой. - Тоже мне пасека, три жалких улья… А ты, дочка, раздевайся. Вода в баке на плите уже согрелась, и мыло "красного ребёнка" у нас теперь есть, так что…
- Скажешь теперь, куда это мыло можно сунуть?
- Да-а, теперь тебе спину намылим! - улыбнулся тата.
Когда он вынул меня из ванночки, мыльный дяденька вдруг вернулся.
- Простите, товарищ-господин Тунгал, но у меня возникла серьёзная проблема… - сказал он.
- Хотите своё мыло обратно? - спросил тата, вскинув брови. - Но проблема в том, что мы его уже использовали…
- Да нет, что вы об этом, - махнул дяденька длиннопалой рукой. - Проблема в том, что ваши пчёлы не хотят меня жалить! Нельзя ли их как-то мобилизовать?
- Мобилизовать? - переспросил тата, вытирая меня полотенцем. - Мобилизацией пчёл мне до сих пор заниматься не приходилось… А вы, например, не пробовали сунуть свою руку в леток улья?
- Нет, не пробовал, - признался дяденька. - Леток - это та щель, из которой они вылетают и потом туда влетают, да? Сейчас попробую! Всего доброго, товарищ-господин Тунгал!
Тата вышел вслед за ним на крыльцо, и я тоже не усидела в комнате. Но босыми ногами ступать по заляпанному мёдом полу было нельзя, и мне потребовалось какое-то время, чтобы застегнуть сандалики, так что, когда я наконец вылетела во двор, этот мыльный дяденька уже наклонился к улью, между кустами смородины.
- Ой-ёй-ёй! - издал он вдруг жуткий вопль и пустился наутёк, всё ещё согнувшись. Но рой пчёл маленьким тёмным облачком буквально висел на нём. Похоже, пчелы наконец поняли, чего хотел дяденька, страдавший ревматизмом.
- Большое спасибо, товарищ-господин Тунгал! Всего доброго, товарищ-господин Тунгал! - послышалось уже с большой дороги…
- Сирка, назад! - крикнул тата, заметив, что гончая вознамерилась рвануть вдогонку за беглецом. Сирка - собака послушная, она сразу затрусила обратно к хозяину, села и, широко зевнув, показала, что на самом деле ей плевать на дядю, улепётывающего и отмахивающегося от пчёл портфелем. Тата похлопал Сирку по спине и пробормотал себе под нос: "Только этого не хватало, чтобы у товарища-господина ревматика, кроме распухшего от пчелиных "уколов" лица, остались и следы собачьих зубов на икрах!"
- Сладкая жизнь! - крикнул он, заметив меня, стоящую на крыльце и завёрнутую в полотенце.
- Ты всё-таки мог бы попросить и губную помаду для мамы, - заметила я. - Ведь…
Тата не ответил, ибо слова "Да, сладкая жизнь!", которые он произнёс, не были ответом.
Гуляние на свежем воздухе и прошение о помиловании
По-моему, лето - единственное стоящее время года!
Летом можно целыми днями жить во дворе: играть с собаками, читать книжки, играть с одуванчиками в парикмахера, рыть в куче песка пещеры. Эту кучу песка тата привёз со стадиона за школой - он там с помощью старших парней устроил места для прыжков и велел шофёру колхозного грузовика привезти песку специально побольше, чтобы и для меня устроить песочницу у дома. Правда, ящика он так и не сделал, потому что каждый раз, когда уходил на лесопилку, чтобы попросить у дяди Артура обрезки досок для этого, он возвращался без них. Но как бы там ни было, песок имелся и, если он не был совсем сухим, делать в нём пещеры было легче лёгкого. Для этого надо на одну руку навалить кучу сырого песка и затем крепко утрамбовать его. А после этого надо осторожно выдернуть руку из-под песка, и большая, таинственная пещера готова. Заглядывать туда даже страшновато: поди знай, кто там поселился!
Однажды из этой самой пещеры вылезла уховёртка. Старшие ребята говорили, что главная цель жизни уховёрток залезать людям в уши, и люди навсегда глохнут. Уховёртки казались такими же опасными, как пиявки, которые живут в речном иле и ждут твоих ног, чтобы впиться и быстро высосать всю твою кровь.
Да что там, ведь летом опасности подстерегают повсюду: в придачу к пиявкам и уховёрткам имеются ещё и гадюки, и коршуны-стервятники, и клещи, и низко летающие самолеты, в них могут сидеть фашистские шпионы или заокеанские поджигатели войны! Но обо всех этих опасностях вспоминаешь не так часто при свете солнышка, а если и тата близко, тут вообще бояться не стоит.
Солнце припекало, но купание в ванне разморило меня. Однако не могло быть и речи, чтобы в прекрасный летний день спать после обеда! Немного поваляться в постели можно было бы холодным и сумеречным зимним днём, когда мама была дома и, сидя рядом с моей кроваткой, читала вслух сказку, но сейчас, после обеда в солнечный денёк, когда тата занимался своими делами, а у меня теплилась надежда, что мама может в любой миг свернуть с большой дороги в сторону нашего дома, - нет, ни за что! И мама, и тата постоянно уверяли, что гуляние на свежем воздухе оздоровляет ребёнка и румянит щёчки - а теперь меня хотят среди бела дня загнать в духоту комнаты!
- Ну, тогда полежи просто так, - посоветовал тата. - Я бы с удовольствием чуток вздремнул, но куда там - здесь всё мёдом перепачкано и надо навести порядок. Лучше, если ты какое-то время не будешь входить сюда, а то опять придётся сажать тебя в ванну. Конечно, ничего страшного, кроме того, что от этого бесконечного мытья ты можешь так скукожиться, что вся одежда станет тебе велика и придётся опять натягивать на тебя ползунки!
Я ни за что бы не согласилась опять натягивать ползунки. И так называемые штанишки-песочницы на лямках. Их резинки, врезающиеся в ляжки, мне до ужаса надоели, но куда денешься, если могущественная тётя Анне сама объявила, что в наши дни ВСЕ порядочные малыши носят такие штанишки, только дети простолюдинов ходят в узких, как кишка, юбочках из дешёвого штапеля!
Угроза ползунками была нешуточной, и я не стала больше предлагать тате помощь, а вышла в прихожую, подхватила лежавшего под боком Сирки щенка и вынесла его во двор. Конечно, Сирка поплелась за нами.
Я была жутко счастлива, что у нас появился Плыкс-Поэнг: подумать только, за то время, пока я была у городских тётушек, у Сирки родились щенки! Не знаю, сколько их было: когда спросила об этом у таты, он только сказал: "Чего об этом говорить, Вийгисалу Алла отнесла их Водяному… Плыкс-Поэнгу повезло - он более-менее похож на гончую!"
Конечно, я позавидовала Водяному - у него теперь целая свора щенков, а у нас один-единственный размером с крысу. Но при этом Плыкс был такой миленький, такой маленький подлизывающийся толстячок, что я возилась с ним целыми днями. Правда, Сирке не нравилось, когда я то и дело брала Плыкса на руки и гладила, но мамаша за это на меня не злилась, только вздыхала и с тревогой ждала, пока я положу щенка обратно к ней. Тогда Сирка основательно вылизывала своего щеночка, словно боялась, что я могу заразить его какими-нибудь опасными бациллами.
Сначала у Плыкса даже глаз не было, только большой розовый рот, которым он вслепую искал материнские соски, и миленький немножко шершавый язычок точно такого же цвета, как лепесточки розовых пионов у нас в саду.
Яан-Наездник, приходя к нам, всякий раз спрашивал:
- Ну, как ваш щенок? Он всё ещё слепой советский гражданин или у него уже глаза прорезались?
И тата всякий раз с усмешкой отвечал:
- Что толку, что у тебя есть глаза? Всё равно, эта наша жизнь теперь как в улье Иосифа. Улей-то хоть большой и мощный, но без летка! Кто внутри - тот там так и сидит, кто снаружи - тот и останется снаружи!
Такие подначки эти взрослые любили! Все слова были вроде бы известны и знакомы, но я всё-таки не понимала, о чём они говорят, да и хихикать взрослые начинали в таких местах, где по-моему ничего смешного и не было…
А вот человек, который на дребезжащем велосипеде, пошатываясь, подъехал к нашему дому, был, по-моему, ужасно смешной: сам маленького роста, глаза как у воробушка, а козырёк серой кепки - словно птичий клюв, зато голос у него был громкий и каркающий, как у старой вороны! Время от времени этот человек среди разговора издавал восклицания, похожие на карканье. Может, он просто откашливался, но в большинстве случаев слышалось мощное "Кхраа!", похожее на какой-то победный возглас.
Звали его Юссь, и он был почтальоном. Его так и называли "Почта-Юссь".