Сережа вздохнул: "Необузданный характер".
Он матери как-то сказал: "Рукоприкладство воспитывает раба"…
Спор в соседней комнате не утихал:
- С ним надо обращаться так, как ты хотела бы, чтобы он обращался с тобой… Право же, я начинаю понимать слова Маркса: "Дети должны воспитывать своих родителей".
"Вот, пожалуйста, даже Маркс сказал!" - уже засыпая, подумал Сережа.
Глава пятая
Утром в воскресенье мама взяла Сережу с собой на базар - помочь нести сумку. Он каждый раз отправлялся в этот поход с удовольствием.
Причудливо сплетаются железные узорчатые балки высоко под потолком мясного рынка, отчего он походит на вокзал, украшенный огромными картинами: на зеленых лужайках пасутся тучные стада коров. В молочном павильоне по обе стороны зала голубым пунктиром тянутся весы, над ними стоят женщины в белоснежных фартуках. Влажно поблескивает творог, заманчиво притягивают к себе коричневые пенки топленого молока в банках, желтоватые айсберги сливочного масла.
Кажется, со всего света привозят на этот рынок добро: янтарный кубанский мед, налитые соком груши Армении, азовскую бледную сулу, пухляковский виноград, отливающие изумрудом астраханские арбузы в полосатых пижамах.
Вкрадчиво зудит точильное колесо, женский голос зазывно выкрикивает: "Ванэ́ль, ванэ́ль". Остро пахнет укропом, нежно - антоновкой, тянет сыростью от вяленой рыбы.
…Когда пришли домой и мама начала готовить обед, Сережа зашел к ней на кухню:
- Помочь?
- Обойдусь!
Сережа выскочил на балкон.
Внизу проплыл, дружелюбно сигналя, белоснежный трехпалубный теплоход.
Сережа запел на мотив "Рябины": "Ой, мамина кудрявая, что взгрустнула ты!"
"Выдумщик", - ласково думает Раиса Ивановна, но тут же в сердце ее закрадывается и тревога. Мальчишка растет, а организованности, послушания в нем почти не прибавляется. Появилась новая тактика: внешне со всем соглашается, а сам делает по-своему. "Сережа, читать в темноте вредно". - "Не спорю, вредно", - механически повторяет он, продолжая читать. "Сережа, надень свитер". - "Ладно, ладно, ладно" (как "отстань, отстань, отстань"). И не надевает. "Сережа, некрасиво вытирать нос пальцем". - "Правда, некрасиво", - но платок не достает. Конечно, влияние Виталия уже сказалось - мальчик стал сдержаннее, добрее, напористее. Но, боже, мой, как это все медленно к нему приходит. Гораздо медленнее, чем хотелось бы…
Вот вчера ни с того ни с сего взъерепенился:.. "Ты уже упрекала меня, что я не поздоровался с соседкой, так зачем напоминать снова?" - "Но ты с одного раза не запоминаешь". - "Не бойся, запомню!" Ох, надо взяться за этого кавалера как следует!
- Теплоход "Александр Невский" из Ленинграда! - снова появляясь в кухне, объявляет Сережа.
- Слушай, дружок, ну а в школе ты числишься в активе? - спрашивает Раиса Ивановна.
- В каком смысле?
- В общественном.
- Да вроде бы…
- А точнее?.. Я, например, в седьмом классе была делегаткой областного слета пионеров.
- До делегата мне далеко, - с сожалением говорит Сережа, - но грамоту за сбор макулатуры честно заработал.
- Не густо. Почему же не показал грамоту?
Не люблю задаваться. Знаешь английскую поговорку: "Кто добр поистине - добро творит в молчании"?
Раиса Ивановна смотрит с удивлением.
- И еще получил благодарность по школе за оборудование физического кабинета.
"Нет, общественная струнка в нем, пожалуй, есть".
- Ты думаешь, я нетрудолюбивый?
- Почему же? Я так не думаю… Только выборочно трудолюбивый… А скажи, кто эта девочка… с которой ты дружишь?
Он на мгновение смущается, но выпаливает:
- Девочка как девочка! - И снова выскакивает из кухни.
Ну, положим, не девочка как девочка, а самая лучшая у них в школе, а может быть, и в городе.
Умная, веселая, с ней всегда интересно. Какая у нее внешность? Он бы не смог ответить на этот вопрос. Она ему нравилась, как он сам определил, миловидием… На нее хотелось все время смотреть. И слушать. Голос у нее… Такими голосами, наверно, в больнице людей излечивают: очень спокойный и теплый.
А с чего все началось? Варя появилась у них в классе недавно. Потом он случайно встретил ее в кондитерской "Красная шапочка". Зашел просто так, поглазеть на прилавки, а она грильяж покупала.
- И ты здесь? - приветливо сказала Варя, как старому знакомому. - Хочешь?
Она поглядела бесхитростно, протянула кулек. Но Сережа, конечно, отказался. Они вместе вышли из магазина. Девочка увлеченно покусывала грильяж.
Сережа шел рядом независимо, подбивая коленкой свой портфель.
- Ты в Ростове давно живешь?
- Я родился здесь.
- А я из Свердловска приехала. Тоже хороший город.
"Ага, "тоже"", - с удовольствием отметил про себя Сережа.
Они свернули вниз, к Дону, миновали просмоленные плоскодонки возле маленьких домов, прилепившихся к спуску, и зашагали вдоль набережной.
Небо было какое-то замкнутое, словно ожидало перемен.
- Угадай, в каком ухе звенит? - приостановившись, неожиданно спросила Варя.
Ветерок растрепал ее волосы, и веселый синий глаз выглядывал из-под золотистой копны.
- В левом.
- Как ты узнал? - удивилась Варя.
- Обычно звенит в том ухе, которое ближе к стене. А у тебя левое ухо ближе к киоску, - рассудительно объяснил Сережа.
- Вот не знала! - с ноткой почтительности в голосе сказала Варя. - Ты литературу любишь?
- Предмет? - настороженно спросил Сережа, незаметно шмурыгнув носом. Платок он, конечно, опять забыл.
- Нет, читать…
- Смотря что, - дипломатично ответил он. Но, вспомнив, что дома ждет "Тайна замка Горсорп-Грейндж" Конан Дойля, уже увереннее воскликнул: - Да еще как!
- А я люблю слушать город, - мечтательно произнесла Варя.
- Как это?
- Ну слушать, что вокруг. Вот давай…
Она оперлась локтем о тумбу набережной, положила щеку на ладонь и прислушалась.
Издали, от ремонтных верфей, доносились звон железа и рокот лебедки. У самого берега безбоязненно встряхивались утки. Вспорол речную гладь глиссер. Голос диктора, усиленный рекой, объявил: "Началась посадка на "Ракету-88" до станицы Багаевской".
- Пойдем посмотрим новый кинотеатр! - предложил Сережа.
…Еще издали Сережа и Варя увидели голубовато-зеленые огни. Театр весело поглядывал через дорогу на университет, на поток машин.
"Сказать Варе, что этот театр мама строила? Нет, пожалуй, не надо. Может подумать, что хвастаюсь".
Варя вдруг спохватилась:
- Ой, загулялись! Мама волнуется! Смотри, уже "Вечерку" продают.
Действительно, к газетному киоску выстроилась цепочкой очередь за "Вечерним Ростовом". Значит, было больше четырех.
Глава шестая
После обеда Раиса Ивановна ушла. Сережа предложил отцу:
- Давай немного поиграем в Шерлока Холмса?
- Давай, - охотно согласился Виталий Андреевич.
Сережа извлек из кармана брюк небольшой перочинный нож, положил на свою ладонь:
- Вот! Что ты можешь сказать об этом предмете?
Виталий Андреевич бросил беглый взгляд на нож.
- Судя по тому, что цепочка утеряна, его хозяин довольно рассеянный человек. - Он сделал короткую паузу, раскрыл нож. - Лезвие погнуто. Значит, его употреблял не по назначению какой-нибудь представитель неорганизованной материи.
Сережа подскочил от удовольствия:
- Метод индукции - от частного к общему!
- Совершенно точно. Ты знаешь, я сейчас вспомнил один… частный разговор с отцом. Он сказал: "Манную кашу человек ест в начале жизни и в конце ее. А в середине надо давать пищу для крепких зубов". Соображаешь?
Сережа хитро прищурился:
- Ты хочешь сказать: даже кутенку неспроста дают глодать кость, да?
- Я хочу сказать, что незачем дольше срока считать себя кутенком.
Сережа по старой привычке дернул плечом, коротко, протестующе воскликнул: "Ну-ну!", однако без прежней резкости. Теперь он разрешал Виталию Андреевичу делать неприятные замечания.
"Да, конечно, какой же я кутенок… - думал он. - А мама этого не понимает. И надо иметь просто ангельский характер, чтобы выдержать ее вспыльчивость".
Недавно он имел с ней неприятный разговор. "Очень я боюсь, что вы разойдетесь", - сказал он. "С чего это мы будем расходиться?" - "Да характер у тебя…" - "Такой уж тяжелый?!" - с обидой спросила мама. - "Он может тебя бросить". - "Не бойся, не бросит". - "А ты?" - "Что я?" - "Ты не бросишь?" - "Придумал!" - "Первого же бросила…" - "Там были веские основания". - "Он был плохой человек?" - "Вырастешь - сам определишь". - "Но если теперь поссоришься, подумай и обо мне", - сурово сказал Сережа. - "Ну хватит, мудрец! - прикрикнула мать. - Слишком много на себя берешь".
Вечером они пили чай на балконе - мамы все еще не было. На стол накрывал Сережа. Усмехнулся: "Бабушка не допустила бы".
Сереже нравилось оставаться вдвоем с Виталием Андреевичем. У них были свои, чисто мужские интересы и разговоры.
Он приподнял голову над перилами балкона, вглядываясь в степь: казалось, там горят волчьи глаза. Знал, конечно, что это огоньки селения, но интереснее было думать, будто волчьи глаза.
По самому гребню горизонта двигались светлые жучки-фары машин. Почему-то пахло надрезанным арбузом.
Сережа поглубже забился в шезлонг.
- Сказать тебе по секрету? - тихо произнес он. - Это не тайна, но я тебе одному…
Виталий Андреевич положил руку ему на колено, подбадривая и, конечно, догадываясь, что сейчас услышит.
- Разве это плохо - дружить с девочкой? - спросил Сережа.
- Совсем не плохо.
- Ее зовут Варя… Я тебя когда-нибудь познакомлю…
- Буду рад этому.
- Почему тебе я могу все что угодно рассказать? - недоуменно пожал плечами Сережа.
- Ну, положим…
Они разом вспомнили тот неприятный случай.
В прошлую среду Кирсанов увидел на ладони у Сережи написанное химическим карандашом бранное слово.
На лице Виталия Андреевича отразилось такое огорчение, презрение, что Сережа стал лихорадочно стирать надпись, не находя оправдания. Ну мог ли он сказать, что из лихачества поспорил в классе С Федькой Гладышевым, дразнившим его "маменькиным сынком", поспорил, что сутки проносит эту надпись на ладони? Гладышев сделал ее… Потом Сережа совсем забыл…
Виталий Андреевич тогда смолчал, а позже корил себя за это молчание. Следовало бы отчитать мальчишку. Но, возможно, достаточно было Сереже и взгляда… Да Виталий Андреевич и не разговаривал с ним два дня… Сережа ходил пришибленным…
- …Нет, правда, Тебе я могу все рассказать, - повторил он сейчас и осторожно погладил руку отчима.
Сережа давно заметил, что Виталий Андреевич не очень-то расположен к сентиментальной нежности, как назвал он ее однажды, сдержан в своих чувствах. И сам старался в этом подражать ему. Он как-то случайно услышал слова, сказанные маме: "У парня в характере недостает металла". Мама же ответила: "Что ты хочешь - вечное женское окружение".
Виталию Андреевичу действительно не нравились некоторые наклонности Сережи. Хотя он обнаруживал в нем немало и обнадеживающего. Мальчик, например, был совершенно непритязателен в еде, питал полнейшее презрение к холоду: даже зимой спал с открытой форточкой; принципиально в сильные морозы не носил перчаток, и поэтому руки у него были красные, шершавые; вел бои с матерью по поводу нижнего белья. ("Не надену! Я тебе не девчонка".)
Он не боялся высоты, и однажды неуклюже, но отчаянно полез по отвесному валу, цепляясь за малейший корень, торчащий из земли.
Как-то, еще в первые месяцы появления Сережи в доме Кирсанова, Виталий Андреевич завел разговор о спорте.
- Сожми кулак, - предложил он Сереже. - Ну вот, ты сжимаешь его, как девочка: большой палец кладешь поверх указательного. И походка у тебя какая-то развинченная, даже садишься на диван боком…
- Неправду! - вспылил Сережа. Он именно так и сказал: "Неправду".
- Нет, правда. Не думай, что я пытаюсь унизить тебя или оскорбить. Хочу видеть тебя парнем, а не… - Чуть было не сказал "бабушкиным внучком", но вовремя остановился, - кисейной барышней.
- Я и не кисейная барышня! - строптиво мотнул головой Сережа.
- А ну, согни руку. Ну разве это мужские мускулы?
Сережа молчал.
- Нет, ты подумай хорошенько: как стать юношей.
Самолюбивый мальчишка, видно, намотал этот разговор на ус, бегал в спортивную школу и понемногу менял свой облик.
- Ты меня действительно любишь? - в обычной своей манере вдруг спросил Сережа, вглядываясь в лицо Виталия Андреевича.
Это было из "той оперы", времен женского окружения.
- Действительно.
- Не ошибаешься?
- Нет.
- На каком я месте?
- То есть?
- Ну вот мама - на первом, потом, наверно, Василий, а я?
- Делишь с мамой первое место.
- Это правда? - Глаза мальчишки лучисто засияли.
- Абсолютная…
- Твой Василий когда приезжает?
- Завтра.
- Интересно, какой он? - задумчиво сказал Сережа и почему-то помрачнел.
…Но Василий прислал телеграмму, что планы изменились, и он летит прямым рейсом в Ленинград.
Сережа видел, с какой горечью прочел эту телеграмму отец, а ему бодро сказал:
- Жаль! Василий не сможет заехать. Ну ничего, в другой раз познакомитесь.
И Раиса Ивановна искренне огорчилась, но подумала: "Кто знает, какой была бы встреча!"
Виталию Андреевичу в эту ночь не спалось. Он тихо оделся и спустился вниз, к Дону. Река походила на безлюдную дорогу. Холодное небо сверкало синими огнями. С тихим шелестом падали, покачиваясь, листья. Казалось, они осыпаются все разом, устилая землю золотистым ковром.
Вспомнилась другая такая же ночь - в их селе Песчанка, на Саратовщине. Его мать умерла, когда ему было два месяца, и воспитала его добрая, самоотверженная женщина - фармацевт Дарья Семеновна. Однажды ночью - ему тогда уже было, как Сереже, лет четырнадцать - он проснулся от ощущения, что за окном идет дождь. Прокрался в сад - и увидел: под беспощадным небом вот так же осыпались листья. Еще накануне небо было ласковым, звезды казались близкими. И вот светили холодно, отчужденно взирали на мир, словно строго о чем-то вопрошали его.
Давно нет в живых мачехи, Дарьи Семеновны, и сам он отчим… А Василий оставил в сердце новую ссадину.
"В чем состоял просчет мой как отца? - снова и снова спрашивал он себя. - Видно, слишком скуп я был на душевное тепло… Недостаточно близок… А только это делает отца отцом".
Да, Василия он упустил. Иначе не было бы у того уверенности, что мир лишь для него и важно только его собственное самочувствие. Иначе Василий не стремился бы выжать все, что можно, из бабушки, матери, отца и непременно приехал бы…