Глава седьмая
Сережа уже часа два возился в своей "экспериментальной мастерской". Так назвал он кладовушку возле кухни, куда, с благословения мамы, притащил когда-то старый трансформатор, куски фанеры и паяльник.
Сооружения из консервных банок, разобранных ходиков и бывших в употреблении предохранителей были начальной продукцией этой мастерской. Виталий Андреевич купил Сереже набор инструментов, добыл листовой дюраль, резину для колес, помогал мастерить радиоуправляемую модель самолета "Оса". Но кустарщина кончилась, когда Сережа записался в городской кружок юных ракетчиков и стал часами пропадать "на космодроме Звездного городка".
Теперь мастерская стала играть чисто подсобную роль.
Время, когда Сережа собирал деньги на покупку микродвигателя и запрашивал Союзпосылторг, можно ли приобрести реактивный двигатель, осталось далеко позади.
В "Звездном городке" руководитель кружка инженер-конструктор Павел Иванович учил ребят делать чертежи корпуса ракет, разрабатывать "топливо", проводил с ними замер высоты полетов тех ракет, что они строили, составлял разные графики.
Они даже запустили в небеса лягушку, и эта путешественница вполне благополучно приземлилась на парашюте.
У них в "Звездном городке" появился свой "генеральный конструктор" - Федор Громов из девятого класса и "главный теоретик" - очкарик Платоша из Сережиного класса. Ну этот - прямо восьмое чудо света: лоб шишковатый, между бровями, как у мыслителя, пролегла глубокая морщина.
Физику, химию, космонавтику Платошка знает, как бог.
Вот обещал прийти в 18.00, значит, сейчас будет. Точность - его первейшее качество. И действительно раздался условный звонок: два коротких, один длинный и снова два коротких, Платоша!
Он пришел не один, а с Венькой Жмаховым из седьмого "Д". У Веньки подвижное, белокожее, с хрящеватым носом, лицо, язвительная складка губ. Волосы на голове всегда такие, будто он недавно выкупался, а обсохнуть толком не успел. На тонкой шее перекатывается классический кадык. По поводу этого кадыка Венька сам острит: "Мне бы петь, но я умею только кукарекать" - он и впрямь здорово выводит петушиные рулады. Юркого, неугомонного Веньку вся школа чтит как острослова и знатока истории. Он вышел победителем даже на городском конкурсе юных историков, заработал путевку для поездки в Ленинград.
- Приветик звездоплавателю! - картинно потряс узкой ладошкой над нечесаной головой Венька и, плюхнувшись в кресло, сообщил: Сенсация века: получил сегодня пятерку у Жанны!
Жанна Ивановна преподавала математику во всех седьмых классах их школы. Это была женщина резкая, решительная. Если смотреть на ее профиль, то лоб и нос Жанны составляли одну сильно выгнутую линию - "параболическую", язвили семиклассники.
Они же говорили: "Губы у математички потому такие тонкие, что она их все время покусывает, а сама Жанна сделана "из змеиных спинок"".
Свою пятерку Венька назвал сенсацией неспроста: он не вылезал у Жанны из двоек и худосочных троек.
- Ну можешь же! - одобрительно посмотрел.
Платоша, прижав очки-колеса к широкой переносице.
- Рассказал биографию Пифагора.
Платоша с недоумением нахмурил высокий лоб.
Насколько мне помнится - она неизвестна, - по своему обыкновению немного заикаясь, заметил он.
- Вот в этом и весь фокус! Начало я сам придумал. Потом немного занял из биографии Демокрита. Жанна довольно покусала губы и сказала, что я и у вас в классе все повторю… А? Ну что? Царь я или не царь?
Этот вопрос Венька Жмахов любил задавать на десятки ладов и с десятками оттенков: грозно, просительно, недоуменно, вяло…
- Благодарность слушателей тебе гарантирована! - От удовольствия Сережа прищелкнул языком и сделал вид, что садится на колени Жмахову, но сел рядом, на пол. Представив торжественную Жанну, расхохотался.
- Уймись, Лепиха, - солидно произнес Венька. Клянусь кадыком, ты погибнешь от смеха.
- Братцы, - воскликнул Сережа, поднимаясь с ковра, - могу показать новый приемчик обороны!.. Закачаешься и упадешь!
Эт-то любопытно, - протянул Платоша, всегда несколько стыдившийся своей неуклюжести, слабосильности. - Уговорил!
- Дуров даже слона уговаривает, - сострил Венька, но и сам заинтересовался: - А ну давай, показывай.
Глава восьмая
Ничто с утра не предвещало бурю, которая разыгралась к вечеру.
Наоборот, с первой минуты, как только Сережа вскочил с постели, его охватила радость, не оставлявшая целый день. Шутка сказать - ему четырнадцать лет! Можно считать, пятнадцатый.
Папа подарил свой бинокль. Будто прочитал мысли Сережи: он мечтал об этом бинокле. Мама, по своему обыкновению, преподнесла "нужную вещь" - новую куртку. Вот уж не любил в дни рождения получать эти "нужные вещи", но от них никуда не денешься.
К завтраку приехала бабушка, привезла коврижку - любимое лакомство внука.
Совершенно незамеченным прошло, что "тот отец" не прислал даже поздравления.
Перед самым уходом родителей на работу Сережа сказал, зная, чем можно их порадовать:
- Сегодня возьму анкету, буду в комсомол вступать. Да, кто из вас пойдет на родительское собрание? В восемнадцать тридцать.
Виталий Андреевич и Раиса Ивановна переглянулись.
- Вместе пойдем, - сказала мама.
- О-го-го! Это уж слишком!
- Ничего. Организованными рядами…
Кирсановы зашли в Сережин класс, когда там сидели почти все родители. Виталий Андреевич и Раиса Ивановна тоже втиснулись за парту у задней стены.
Раиса Ивановна здесь многих уже знала: вот у окна - отец Платоши, подтянутый, с зоркими глазами, полная противоположность сыну. Но что-то было в них и общее: может быть, доброе выражение лица, немного застенчивая улыбка? Справа, у входной двери, - Варина мама. Каштановые волосы ее подстрижены коротко, уложены по-модному, взгляд жив, умен, насмешлив и спокоен. Лицо не назовешь красивым: глаза слишком маленькие, нос длинноват и приподнят мысиком. И все же оставалось впечатление обаятельности, естественности. Интересно, похожа ли на нее дочка?
Классная руководительница Сережи - добрейшая Таисия Самсоновна, - сжав пухлые пальцы маленьких рук, начала рассказывать о делах своих подопечных, у кого какие оценки за четверть, кто и как участвует в общественной жизни школы.
- Родителей Сережи я должна огорчить, - сказала Таисия Самсоновна, и на ее лице отразилось искреннее огорчение. - Недавно он подрался и был приведен милиционером в школу.
- Как?! - выкрикнула Раиса Ивановна и даже привстала.
- Да… весьма прискорбно. Сережу недавно привел в учительскую милиционер… Ваш сын затеял возле школы кровавое побоище. - И без того круглые глаза Таисии Самсоновны округлились еще больше. - …И потом упорно отказывался объяснить, с кем и из-за чего дрался.
Раиса Ивановна обессиленно опустилась, на стул.
Худой, сутуловатый мужчина, сидевший за партой прямо против классной руководительницы, повернул к Кирсановым негодующее лицо.
Глаза у мужчины маленькие, а черные брови огромны, и кажется, что именно они "съели глаза".
- Плохо, что вы об этом узнаете только здесь, - произнес он осуждающе и, уже обращаясь к Таисии Самсоновне, добавил: - За драки из школы гнать надо! Бандитов растим! Проходу от них нет хорошим ребятам…
Озабоченно поглядела на Раису Ивановну мать Вари, с сочувствием и недоумением - отец Платоши.
- Но позвольте, - возразил Виталий Андреевич, - почему же нас не известили сразу?
- Я вам звонила и не дозвонилась, - сказала Таисия Самсоновна.
Виталий Андреевич, сжав руку жены, тихо попросил:
- Успокойся, во всем надо разобраться.
А дело было так. С неделю назад вышел Сережа под вечер из школы, когда почти все разошлись, - мастерил в физическом кабинете динамик.
Сережа был еще в темном туннеле ворот, когда увидел, что у обочины, подпирая плечом дерево и засунув руки в карманы брюк, стоит его давний недруг - Ромка из девятого "В". Ромка весь желтый - волосы, куртка, туфли, даже… глаза. В них только темные крапинки злобы.
В школе Ромку не любили многие. Был он коварен, драчлив, труслив, в общем, как правильно сказал Венька, "нерукоподаваем".
Над теми, кто послабее, он издевался как мог: отнимал деньги, завтраки, пинал ногой.
Если же нарывался на более сильного, начинал гундосить:
- Ну че ты, че?.. Я че тебе сделал?..
В одну из таких минут одноклассник Ромки Ваган Сааков крикнул ему:
- Прекрати гунд!
И с тех пор в школе Ромку называли не иначе, как Гунд.
Сейчас Гунд явно поджидал Сережу свести счеты: тот недавно заступился за жертву Ромки.
Сереже можно было, конечно, нырнуть обратно в темный проем школьных ворот и переждать, но это было бы трусостью. Отец же не раз говорил ему: опасности следует идти навстречу. И Сережа шагнул на тротуар. Гунд встрепенулся:
- Эй, Лепиха! Удираешь, как куцый заяц?
Сережа остановился, спросил спокойно:
- А кого мне бояться?
Гунд подошел близко, продолжая держать руки в карманах брюк, растянув губы в деланной улыбке:
- Некого?
И вдруг рывком, словно выдирая правый карман, выпростал из него кулак, ударил Сережу в нос так, что сразу брызнула кровь.
Сережа не крикнул, не стал вытирать кровь, только почувствовал, как волна гнева захлестывает его, а в такие минуты он один мог пойти на десятерых.
В классе знали, что Сережа не терпел оскорблений и, вообще-то обладая характером покладистым, становился просто невменяемым, если на него поднимали руку.
Мгновенно, вспышкой, возник в памяти прием: Сережа наступил на ногу Гунда, ударил головой ниже ключицы…
И Гунд уже корчился на земле.
Но тут раздался свисток милиционера, спешившего через дорогу. Гунд успел вскочить на ноги и юркнуть в темный туннель школьного двора. Там он, конечно, перемахнет через забор и очутится на другой улице.
Сережа не собирался бежать от милиционера, и тот положил тяжелую руку на его плечо.
- Совсем озверели? Ты чего затеял? - сурово спросил пожилой сержант, в упор рассматривая измазанное кровью лицо задержанного.
- Это наше дело… - высвобождая плечо, ответил Сережа.
- Пойдем в школу, - сердито приказал сержант. - Я тебе покажу, чье это дело.
В учительской оказался завуч Федор Федорович, с которым ребята предпочитали встречаться пореже. Он был неумолимо строг и не склонен разбираться в душевных нюансах драчунов.
Милиционер привел с улицы окровавленного ученика, который не отрицал, что с кем-то дрался и даже повалил того на землю. Фамилию поверженного он назвать отказался, а самому милиционеру грубил.
Завуч недовольно поглаживал седые волосы. Ведь однажды внушал уже этому Лепихину, что вспыльчивость его до добра не доведет. Сколько можно?
Поблагодарив сержанта, заверив его, что дело так оставлено не будет, Федор Федорович, когда дверь за стражем законности закрылась, обрушил на Лепихина град упреков:
- Школу позоришь?! Драки затеваешь? Погляди на свою физиономию! Марш под умывальник!
Если бы Федор Федорович поговорил участливо, поинтересовался, что именно произошло на улице, Сережа, возможно, все бы правдиво рассказал, не называя Гунда. Но сейчас он молча повернулся и пошел умываться, а по дороге домой решил в происшествие маму не посвящать. Зачем попусту расстраивать? Да чего доброго, мама еще тоже заподозрит, что именно он виновник драки или, что того хуже, пойдет объясняться с Гундом, его родителями, завучем. Хотя в рассказе маме можно все смягчить…
Но Сережа не признавал ложь даже "во спасение".
Он, правда, рассказал о происшествии Платоше, а через неделю начисто забыл о стычке с Гундом. Были дела поважнее: в "Звездном городке" запускали новую ракету.
- Пожалуйста, дожили до милицейского привода! Дальше идти некуда, - гневно говорила Раиса Ивановна по дороге домой.
Виталий Андреевич продолжал ее успокаивать, но и сам с обидой думал о Сереже: "Вот тебе и откровенность, правдивость. Совсем мы его не знаем и мало для него значим".
Сережа, едва открыв дверь родителям, сразу же почувствовал что-то недоброе.
Отец, не глядя на него, прошел в свою комнату, а мать сказала с негодованием:
- Докатился!
"Значит, Федор Федорович свое сделал, - с горечью подумал Сережа. - Вот не ожидал, что все так погано обернется".
- Что же ты молчал, нас обманывал?
- Неправду! - возмутился. Сережа. - Я не обманывал. Не хотел вас огорчать.
- Какой чуткий! Только ты один знаешь, что правдиво, а что нет? - Раиса Ивановна с ожесточением бросила на диван свою одежду. - Наказание мое! У других сыновья как сыновья, а этот - олух царя небесного…
- Не оскорбляй меня! - срывающимся голосом крикнул Сережа. - Я - человек.
- Человек? - все более распаляясь, грозно переспросила Раиса Ивановна. - Человек с приводом, вот ты кто! Так рождаются преступники. Вот возьму ремень да отстегаю…
Сережа побледнел, темные волоски над его верхней губой проступили яснее.
- Только попробуй!
- Ах, ты еще смеешь с матерью так разговаривать?
- Смею!
Раиса Ивановна подбежала к сыну вплотную.
Он стоял, сжав кулаки, дрожа от возбуждения. "Боже мой, глаза Станислава!" - с ужасом подумала она, когда Сергей замахнулся, не то отстраняясь, не то наступая.
В это время из соседней комнаты вышел Виталий Андреевич. Увидев искаженное лицо Сергея, руку, занесенную над матерью, он, рывком преодолев расстояние, толкнул Сергея в плечо. Сергей упал на диван, но мгновенно вскочил, раздувая ноздри:
- Не имеешь права!
- Нет имеет, я разрешаю! - глотая слезы, крикнула Раиса Ивановна.
- А я никому не разрешаю, - хриплым, словно сорванным голосом сказал Сережа.
- Тогда можешь идти жить к своему папочке!
- И пойду!
Он сдернул с вешалки пальто и выбежал из комнаты.
Холодный ноябрьский ветер подействовал успокаивающе. Сережа стал приходить в себя, медленно пошел вверх по Буденновскому.
Громыхал где-то на крыше сорванный лист железа. Зябко темнела на фронтоне цирка наездница, сдерживающая коней, впряженных в колесницу. Замерли на путях темные вагоны трамваев: видно, оборвался провод. Свирепый восточный ветер Черных земель, разбойничая, обшаривал пустынные улицы, нес колкий снег. На тротуаре огромными червями корчились стручки акации.
- Сережа чувствовал себя бездомным, несправедливо обиженным щенком. Думал о матери: "Она только и знает: "Подрасти еще", "Не рассуждай", "Делай, что велят!" Будто ничтожество я, и нет у меня своей воли. Меня если попросить по-хорошему, я все сделаю. А они… рукоприкладство…"
Сережа и раньше пытался защищаться.
- Что ты все рычишь на меня? - говорил он матери. - Превращаешься в робота по напоминаниям: "Выключи лампу", "Спрячь носки"… Я сам…
- Ладно, - примирительно отвечала она. - Обещаю не быть роботом, а очеловечить тебя.
Вот и очеловечила. С четырнадцати лет отвечают перед законом. Вожди революции в моем возрасте уже участвовали в борьбе. И Маяковский… А она все считает меня ребенком. Спать в девять часов укладывает. А этот… даже…
О бабушке и говорить не приходится, она совсем за сосунка принимает: "С твоим сбором металла в оборванца превратишься. Скажи, что заболел…"
Может быть, сейчас пойти к бабушке? Нет! Не мужское решение искать убежище у бабушки. Вообще, можно будет поступить в ремесленное училище, дадут общежитие…
А если заглянуть к Платоше? Неловко как-то… Надо объяснить, что произошло…
Промелькнула мысль о Станиславе Илларионовиче. Сергей отшвырнул ее с негодованием. Чтобы он торжествовал? Вот, мол, приполз ко мне вымаливать… Видишь, как они с тобой?
Не бывать такому!
Сережа миновал железнодорожный переезд в Рабочем городке и пошел к Каменке. "В деревне запросто: нашел бы стог сена, забрался в него и переночевал".
Он шел незнакомыми улицами мимо речки, аллеи тополей, словно попал в чужой город. Наткнулся на глухую стену вроде бы какого-то амбара, обошел ее и увидел приставленную лестницу. Осторожно ступая по перекладинам, добрался до верха, подтянулся на руках и очутился в темном, теплом помещении. Чердак! Пахло мышами и слежавшейся пылью. Эх, фонарика нет. Вытянув руку вперед, Сережа сделал несколько шагов, наталкиваясь на балки и какие-то ящики. Вот его рука прикоснулась к чему-то теплому. Печная труба! Великолепно, обойдемся без стога. Он еще пошарил в темноте и нашел обрывки картона. "Роскошное ложе! - усмехаясь, печально подумал Сережа, укладывая этот картон возле трубы. - Именинный вечер".
Стало жаль себя. Ну почему они все с ним так поступают? В чем его вина? Где же справедливость? Бабушка, жалуясь как-то, что у нее горько на сердце, сказала: "Если бы собака лизнула мое сердце, она бы издохла!"
Сережа тяжко вздохнул, улегся на картон, укрылся пальто.
Мстительно подумал о матери: "Небось, волнуется".
Внутренний голос обвинил: "Ну, ты тоже хорош, отвечал грубо". - "Но я никому не разрешу оскорблять меня!" - отмел укор другой голос. "И не разрешай. Однако можно было не сбегать из дому. Достаточно проучил бы, объявив голодовку".
В животе засосало, очень захотелось есть… Не надо об этом думать.
Где-то далеко хрипло залаяла собака. В чердачное окно бесстрастно заглянул месяц, похожий на краюху хлеба. Прямо дьявольски захотелось есть. Жаль, что не успел до их прихода…
…Видя, что Раиса Ивановна нервничает, Виталий Андреевич успокоительно сказал:
- Никуда не денется. Пошел к своей бабушке-спасительнице.
Раиса Ивановна действительно была очень встревожена: "Еще сдуру сбежит в другой город. Или нарвется ночью на бандитскую компанию. Все же я несдержанный человек. И, конечно, надо считаться с тем, что этому негоднику уже четырнадцать лет". Она налила себе валерьянки и выпила.
Зазвонил телефон. Кирсанов поднял трубку:
- Слушаю вас… - И, немного погодя, тихо жене: - Отец Платоши…
Чем дольше Виталий Андреевич слушал, тем сумрачнее становилось его лицо, щеки, казалось, совсем ввалились.
- Да-да… Спасибо, что позвонили… Большое спасибо…
Устало положил трубку:
- Отец Платоши, возвратясь с собрания, стал расспрашивать сына о драке Сережи, и выяснилось…
Раиса Ивановна, выслушав, что именно выяснилось, быстро оделась и пошла к своей матери.
Кирсанов, оставшись один, горестно думал: "Вот так пускают под откос сложенное с великим трудом. И остается только гневное: "Не имеешь права!" Значит, чужой, значит, отчим!.."
Раиса Ивановна вернулась скоро, совсем убитая и растерянная - у матери Сережи не было. Ночью все страхи страшнее, а боли сильнее. Раиса Ивановна стала звонить в отделение милиции, в неотложку, но отовсюду отвечали, что Сережа Лепихин к ним не поступал.
Она то давала себе клятву, что будет обращаться с ним, как со взрослым человеком, лишь бы все закончилось благополучно и он появился, то свирепела и мысленно обещала "проучить как следует, чтобы не издевался над матерью", то, набросив пальто, выбегала на улицу и долго стояла на углу, высматривая, не идет ли?
Утром, разбитые бессонницей, подавленные, они, не завтракая, ушли на работу. В кухне на столе оставили домашнюю колбасу - ее Сережа особенно любил.
В комнате Сережи Виталий Андреевич положил записку: "Сожалеем, что не разобрались толком. Мама и папа".