Вера легко вскочила, покинула прозрачную тень и скользнула под солнце, которое охватило ее, стеклянно зажгло ее волосы, воспламенило шелковое платье. Она шагнула в цветы, в их фиолетовое, ало-золотое волненье. Плеснула руками, затрепетала длинными пальцами и полетела, не касаясь земли, закружилась среди цветов, превращаясь в шелковый вихрь. Садовников ей любовался, читал солнечную бегущую надпись, которую она оставляла в своем полете. В бессловесном танце она говорила ему: "Я прекрасна". И он обожал ее плещущие руки, ее стройные пляшущие ноги, ее прекрасное лицо, на которое вдруг падали черные стеклянные волосы, а потом ее пунцовые губы снова улыбались ему, и смотрели обожающие, полные солнца глаза. Она говорила ему: "Я люблю тебя". И танцуя, целовала его, обнимала, клала ему на грудь голову, и они скрывались под покрывалом цветов, и полевая птица тихо свистнула над ними, прозрачная от лучей. Она говорила: "Ты герой, бесстрашный воин, творец!" Боготворила его, увенчивала венком из волшебных цветов, и он принимал ее восхваления, был исполнен сил, был готов продолжать свои странствия к голубой звезде, веря в неизбежность победы. Она говорила: "Посмотри на меня. Я дарована тебе судьбой. Нам уготовано счастье, мы будем с тобой неразлучны". И он читал летучую надпись с дивной буквицей, которую украшали цветы и травы, стрекозы и бабочки, и его ненаглядная танцевала среди трав и цветов.
Глава двадцать третья
В железном ангаре, где прежде размещалась авторемонтная мастерская, полицейский полковник Мишенька разминал усталые мускулы, приседал, нагибался, делал взмахи руками. Молчаливый араб с фиолетовым лицом и черными кудрями устанавливал на замызганном полу стол, два стула. Принес ведро с водой, в которой плавал алюминиевый ковшик. Среди верстаков с тисками, лебедок с цепями, обрезков железа и масляной ветоши сновали красные деревянные гномы, проворные роботы. Гремели металлом, раздували паяльную лампу, ворошили горящие угли в жаровне. Полковник Мишенька снял форменный китель с погонами, повесил на спинку стула и, оставшись в одной рубахе, обратился к арабу:
- Ну что, Ахмед, давай сюда первого.
Араб сделал повелевающий жест в сторону красных роботов, и те проворной гурьбой кинулись к дверям в железной стене, разделяющей ангар на две половины. И через минуту подтащили к столу упиравшегося Ефремыча, напоминавшего медведя, на которого насели собаки. Роботы толкнули Ефремыча на стул и отступили, и тот, растрепанный и рассерженный, вращал глазами, глядя на полковника Мишеньку, на его добродушное деревенское лицо.
- Ну что, Петр Ефремович, голуба ты моя. Вот ведь какая буза в нашей с тобой жизни. Тебе бы сейчас рыбку ловить, а мне бы в баньке париться, а мы заместо этого друг на друга пялимся.
- Чего надо, полковник? - Ефремыч косился на серебряный погон кителя с тремя звездами.
- Да ничего мне не надо, Петр Ефремович. Они на тебя всякую хрень повесили, думают, я им поверю. Что ты, дескать, коммунистический подпольщик, и готовишь покушение на Президента. Что у тебя в затоне склад оружия, и ты мастеришь из марганцовки и мыла всякие бомбы. Что ты никакой не Ефремыч, а генерал КГБ. Чего только они ни брешут? Скажу тебе честно, я их послал подальше.
- А чего же ты хочешь? - Ефремыч недоверчиво смотрел на радушное лицо полковника, не находя в нем никакой для себя угрозы.
- Давай, Петр Ефремыч, по-божески. Мы с тобой два русских человека. Поймем друг друга. Ты мне скажешь, и разойдемся.
- Чего сказать-то?
- Где звездолет?
- Чего? Какой звездолет? - Ефремыч изумленно уставился на Мишеньку.
- Ну, Петр Ефремыч, ну хватит тебе ваньку валять. Скажи, где звездолет, и разойдемся. Ты - рыбку ловить, я вениками в баньке хлестаться.
- Не знаю никакого звездолета, - Ефремыч фыркнул, крутанув нечесаной головой. - Был у нас в научном центре недостроенный челнок, но его американцы увезли на убой. Я под колеса тягача лег, но меня вытащили и отметелили до полусмерти.
- Ладно, - полковник Мишенька одобрительно улыбнулся. - Правильно мыслишь. Кто же даром будет давать информацию. Вот тебе условия. Сто тысяч рублей, и квартира в центре, напротив супермаркета в новом доме. И ты покажешь, где звездолет.
- Да какой, к черту, звездолет. При этой власти одни жополеты остались. Давай, полковник, меня отпускай.
Полковник Мишенька улыбался, качал головой, одобряя неуступчивость Ефремыча, знающего цену секретной информации:
- Добро, Петр Ефремович, знаешь ты или нет? Американцы открывают в городе новый научный центр. Собирают среди русских кадры, которые работали в советское время. Мне поручили пригласить тебя на работу. Зарплата - пять тысяч долларов в месяц. Квартира, дача, машина с шофером. Поездки на стажировку в Штаты. Согласен? Вот и ладно. А теперь скажи, где звездолет?
- Не знаю никакого звездолета. Давай меня выпускай!
Полковник Мишенька грохнул кулаком по столу, лицо его стало красным и страшным:
- Сука рваная! Заговоришь у меня! Мешок с говном! На весь город сейчас завоняешь! - он повернулся к арабу. - Подвесь-ка его, сделай из него барбекю!
Красные гномы налетели гурьбой на Ефремыча. Он пытался их сбросить, но железная хватка с нечеловеческой силой стиснула его запястья. Лязгнули наручники. Ефремыча подтащили к лебедке. Заурчал мотор, и он повис на цепях, раскачиваясь на крюке.
- Ну что, кабан, скажешь, где звездолет? - полковник Мишенька близко рассматривал набрякшее лицо Ефремыча.
- Хрен тебе в рот, а не звездолет! - плюнул в него с крюка Ефремыч.
- Ахмед, подпали ему яйца!
Красный робот, ловко орудуя деревянными руками, стянул с Ефремыча башмаки. Другие расторопные гномы вынесли из угла жаровню с углями и подставили под свисающие ноги Ефремыча. И тот взревел, дико закричал, забился на цепях, стараясь согнуть в коленях ноги, но пламя углей жгло пальцы, пятки, стопы, и они дымились, пузырились, а полковник Мишенька, отирая плевок, расхаживал перед ним, повторяя:
- Где звездолет, свинья? Где звездолет, кабан?
Боль, которую испытывал Ефремыч, была ужасна. Он кричал, кусал себе губы, рвался в цепях, а огонь сжигал его кожу, обугливал мышцы, бежал по костям вверх, к голове, в которой разбухал ком слепой боли, выдавливал из черепа глаза, вываливал в крике язык. Сквозь слезы он видел смеющееся лицо полковника, - "Где звездолет? Где звездолет?" - красных человечков, араба, кочергой мешающего угли в жаровне. И, проваливаясь в безумие, вновь всплывая из него своей яростной ненавидящей душой, хрипло, захлебываясь, запел:
- Вставай, страна огромная… о-о-о… вставай на смертный бой!.. Не могу больше!.. С фашистской силой темною, с проклятою ордой!.. Гад, мусор вонючий!..
- Где звездолет? - орал полковник Мишенька, стараясь перекричать жуткую песню. А Ефремыч, содрогаясь от мук, хрипел:
- Пусть ярость благородная вскипает, как волна!.. Идет… война народная… священная война!..
Полковник Мишенька вырвал у араба кочергу и ударил Ефремыча в лоб. Тот затих, уронив на грудь голову. Роботы оттащили жаровню. Ефремыч висел на цепях. Ноги его дымились. Из разбитой головы текла кровь, падала на бетонный пол. Полковник Мишенька жадно пил воду, лязгал зубами об алюминиевый ковшик.
- Давай следующего, - приказал он арабу.
Следующим был врач-психиатр Марк Лазаревич Зак. Худощавый, бледный, с рыжеватой копной мелко вьющихся волос, с водянисто-голубыми глазами, окруженными красноватыми веками, он при аресте не успел снять халат и теперь сидел на стуле перед полковником, запахивая полы не слишком свежего халата.
- Ну, жид, чего пялишься? Чуешь, почему тебя от твоих жидовских дел оторвали? Или мне тебе объяснить?
Марк Лазаревич тоскливо замер, предчувствуя непоправимую беду, глядя на могучие плечи полковника, его жилистые кулаки и играющие желваки, на рубаху, залитую водой, с красными брызгами крови.
- Не понимаю, в чем я провинился, - пролепетал он и умолк.
- Хорошо, объясню. Ты обвиняешься в том, что в своей психушке ставишь преступные опыты над русскими людьми. Травишь их таблетками, накачиваешь наркотиками, действуешь гипнозом. Вгоняешь в сон молодых русских женщин и насилуешь их. Делаешь укол человеку, и он тебе указывает, где держит деньги и драгоценности, и ты их себе забираешь.
- Но это же дичь какая-то! - тонко вскрикнул Марк Лазаревич, чувствуя, как в нем начинает стенать каждая кровяная частичка, помнящая о бесчисленных гонениях, которым подвергался богоизбранный народ. - Я врач, и имею сертификат на все медицинские практики.
- Знаю твои практики. Прав был Адольф, что всех вас, жидов, прижал к ногтю. Как только вас за колючку посадили, сразу немецкий народ воскрес. И здесь, в России, мы вас за колючку посадим, и русские сразу воскреснут. Живем в жидовской удавке.
- Вы говорите страшные вещи, - прошептал Марк Лазаревич, вытягивая тощую шею, покрытую пупырышками страха. Весь кошмар холокоста, весь религиозный еврейский ужас лишил его дара речи, и он смотрел на близкое синеглазое лицо, предвещавшее ему неминуемую гибель.
- Правильно боишься, жид, - хмыкнул полковник Мишенька. - Скоро мы вас выкурим из России. А перед этим спросим за всех расстрелянных казаков, умученных священников. За русских офицеров, которым вы гвозди в эполеты вбивали. За всех крестьян, которых вы в сибирские леса на верную смерть вывозили. Небось, если бы я вам в то время попался, вы бы и в мои полковничьи погоны гвозди вгоняли? Отвечай! - полковник Мишенька ударил кулаком по столу, отчего Марк Лазаревич страшно побледнел и задрожал.
- Что вы от меня хотите?
- Это другой разговор. Ты знаешься с человеком по имени Садовников. Этот Садовников известен как террорист, который разыскивается властями. Ты вступил с ним в преступный заговор. К приезду в наш город Президента вы хотите отравить водопровод, кинуть в него таблетки, чтобы наши граждане посходили с ума, повалили на площадь и захватили Президента. А когда начнется ваша жидовская революция и Россия распадется на части, вы сядете на звездолет и улетите к ядреной фене. Вот я и спрашиваю тебя, где звездолет?
- Боже мой, какое безумие? Причем здесь Садовников? О каком звездолете вы говорите?
- Не стану с тобой больше возиться. Подвешу тебя на цепи, и буду бить, как боксерскую грушу, пока не вышибу из тебя твою жидовскую душу. - Он обернулся к арабу: - Давай, Ахмед, подвесь его. Отомстим сионистской гадине за муки палестинского народа.
Набежали красные роботы. Стиснули щуплое тело Зака, потащили к лебедке. Через минуту, скованный наручниками, он качался на масленой цепи, беспомощно озираясь, видя кругом клещи, тиски, зубчатые колеса, железные шкворни, - орудия средневековых пыток, с которыми ловко управлялись маленькие красные палачи.
Полковник Мишенька приблизился, грозно и беспощадно посмотрел в его бегающие, моргающие глаза.
- Где звездолет?
- Не знаю, честное слово!
Страшный удар в живот заставил Марка Лазаревича охнуть, задохнуться, задергаться на цепи. Икота, слезы, разрывающая внутренности боль не давали ему говорить и видеть. Только рядом в тумане колыхалось перед ним что-то страшное, дышащее, несущее ему смерть.
- Где звездолет?
- Не знаю!
И новый удар, от которого в животе что-то брызнуло, лопнуло, потекло нестерпимой горячей болью.
- Крыса жидовская, я из твоей печени фарш сделаю! - ревел полковник Мишенька, нанося с обеих рук боксерские удары, перемещаясь скачками вокруг висящего Зака, молотя его с разных сторон, отчего несчастный дергался и глухо охал.
Марк Лазаревич чувствовал, что умирает, что у него разорвана печень и отбиты почки. И, умирая, прибегнул к приему, основанному на природе человеческой психики, когда усилием воли душа выводится за пределы тела, помещается в бестелесную сферу, отдавая гибнущее и страдающее тело злым обстоятельствам. Этот уход из тела душа совершает, нырнув в глубину божественного стиха, который принимает в себя несчастную душу, дает ей убежище, окружает хрустальной спасительной сферой. И Марк Лазаревич выскользнул из своего терзаемого тела и, как дельфин, нырнул в сияющую глубину стихотворения. "По небу полуночи ангел летел и дивную песню он пел…" И душа, ощутив блаженство, воспарила в царственной красоте и свободе. "В минуту жизни трудную, когда на сердце грусть, одну молитву чудную я знаю наизусть…" Из одной лазурной волны душа перелетела в другую, сверкнув в стеклянном сиянии. "Запихни меня лучше, как шапку в рукав теплой шубы сибирских степей…" Душа резвилась, перелетая из одного дивного чертога в другой, из одной молитвенной красоты в другую. Соединялась с душами божественных русских поэтов, которые знали о Марке Лазаревиче, о его несчастье. Спасали его, открывали ему райские врата, принимали в свои объятия его бессмертную душу.
- Где звездолет? - наносил удары полковник Мишенька, зверея и пьянея. - Где звездолет?
"Не жалею, не зову, не плачу. Все пройдет, как с белых яблонь дым…" - покачивалось при каждом ударе тело Марка Лазаревича, губы которого тихо улыбались.
- Где звездолет? - слабея, выдохнул полковник Мишенька. Сломал ребро Марку Лазаревичу и, шатаясь, побрел к столу. - Уберите жида, - приказал, падая на стул.
И уже выводили из железного отсека следующую узницу, директора сиротского приюта Анну Лаврентьевну. Ее толкали в спину красные карлики, а она шла, тяжело переваливаясь, как утка, полная, с высокой выбеленной прической, в долгополой юбке, немолодая, некрасивая. Полковник Мишенька оглядел ее с ног до головы, надеясь обнаружить хоть малейшие признаки женской привлекательности. Не обнаружил и разочарованно усадил ее на стул.
- Ну, Анна Лаврентьевна, что будем делать?
- А что надо делать? - строго переспросила Анна Лаврентьевна. - Отпустить меня надо, и дело с концом. Ни с того ни с сего врываетесь, хватаете среди бела дня, как разбойники. Дети перепуганы. Что я теперь им скажу? Что на город напали разбойники?
- Анна Лаврентьевна, вы взрослый человек. Все понимаете. Если я вам скажу, что в распоряжении следствия есть неопровержимые доказательства вашей преступной деятельности, когда вы, пользуясь служебным положением, поставляете маленьких девочек, беззащитных сироток нашему губернатору, а он производит с ними развратные действия, что вы на это скажете?
- Да постыдитесь говорить-то такое! Что это за мерзости вы говорите! В какой развратной голове такое могло родиться!
- Допустим, что в моей. Допустим, что я не придам значения поступившим заявлениям от ваших воспитанниц. Допустим, что меня в данном случае интересует совсем другое.
- Какое другое? Ведь это надо же такую гадость придумать.
- Меня в данном случае, Анна Лаврентьевна, интересует другое. У вас в детском доме работает некто Садовников Антон Тимофеевич. Он якобы преподает рисование и понуждает детей рисовать картинки на разные космические темы. Одновременно он рассказывает им о межпланетном пространстве, о конструкциях космических кораблей и готовит из них космонавтов. Нам стало известно, что он намеревается показать детям настоящий звездолет, который хранится в секретном месте еще со времен советской власти. И вы знаете о предстоящей экскурсии, знаете местонахождение звездолета. Вот я и спрашиваю вас, Анна Лаврентьевна, где звездолет?
- Да это чушь какая-то. Антон Тимофеевич прекрасный человек. Дети его обожают. Он вместе с ними сделал на детской площадке деревянный макет космического корабля. Может, про этот звездолет идет речь? Так мы его не скрываем. Ступайте на детскую площадку, и увидите звездолет с надписью "СССР".
- Анна Лаврентьевна, вы пожилая женщина. Может, в матери мне даже годитесь. Я не хочу поднимать на вас руку, не хочу делать вам больно. Прошу вас, как сын. Скажите, где звездолет, и я отпущу вас обратно к детишкам, которые места себе не находят, плачут о вас. Где звездолет, Анна Лаврентьевна?
- Каким же вы гадким делом здесь занимаетесь. Как же вы здесь людей мучаете. Одного уважаемого человека живьем зажарили. Другого, врача, который больных спасает, до полусмерти избили. Теперь меня мучить станете. Ведь вы же были когда-то мальчиком, и была у вас мама, и вы знали, что такое ласка, доброта, человеческая любовь. Вы вспомните об этом сейчас и раскайтесь. Откройте двери и выпустите нас на свободу.
- Ахмед! - свирепо крикнул половник Мишенька. - Подвесь старую черепаху вниз головой. Пусть вспомнит, где звездолет.
Красные гномы набросились на Анну Лаврентьевну, потащили к лебедке. Замкнули цепь на ноге. Включили мотор. Цепь поползла вверх, дернула ногу, и Анна Лаврентьевна нелепо стала падать, словно поскользнулась на льду. Хвала руками пол, а ее вздымали. И она уже висела головой вниз. Юбка опала, оголив толстые ноги. Ее беленая прическа рассыпалась, накрученный шиньон отвалился, и обнажились редкие седоватые волосы. Она качалась, тихо стонала, причитала, а полковник Мишенька посмеивался:
- Виси, виси, старая черепаха, вспоминай. Космонавты головой вниз перевертываются, и им хоть бы что.
- У тебя же мать была… Ты же мальчиком был малюсеньким… - слабо лепетала Анна Лаврентьевна, качаясь на цепи.
Кровь приливала к ее голове, лицо багровело. Она слышала гул, словно цепь соединяла ее с каменной толщей земли, которая сотрясалась от гнева, не в силах нести на себе погрязшее во зле человечество, была готова стряхнуть с себя города, послать на них испепеляющий огонь и смертельный потоп. И Анна Лаврентьевна своим помутившимся разумом умоляла землю повременить с огнем и потопом, ради детишек, которые играют сейчас на детской площадке, садятся в кабину самодельного звездолета. В ее голове полыхнула больная вспышка, и она, увидев у глаз башмаки полковника Мишеньки, потеряла сознание.
Ее отволокли в отсек. А полковник сидел на стуле, и ему вдруг привиделась родная деревня, ветхий дом с голубыми наличниками, и мать с крыльца, молодая, загорелая, зовет его, а он, семеня слабыми ножками, путается в картофельных грядах, откликаясь на ее любимый голос.
Но красные конвоиры вводили нового арестанта, и им был шаман Василий Васильев. Круглолицый, скуластый, с зелеными глазами и пшеничной копной волос, он принадлежал к племени, обитавшему испокон веков на реках и озерах, в лесных чащобах и болотных топях, и обладавшему тайными знаниями языческих волхвов. Теперь он сел напротив полковника Мишеньки и спокойно взирал на его измученное лицо и мокрую окровавленную рубашку. Полковник Мишенька под взглядом этих лесных зеленых глаз обрел самообладание и с пытливой любознательностью спросил:
- Я знаю, Василий Васильев, что ты работал в секретном научном центре. А правда ли, скажи мне, что в этом центре обучали языку птиц? И что можно угадывать мысли другого, если смотреть ему на кончик носа?
- Правда, - ответил шаман. - Там был целый отдел, где сотрудники кричали горными орлами, каркали воронами, чирикали воробьям, свистели синицами, кукарекали петухами.
- Поди ж ты! - изумленно качал головой полковник Мишенька. - А правда, что в научном центре сделали такой звездолет, который перемещался со скоростью мысли? И когда он летал над городом, людям казалось, что они видят множество летающих тарелок?
- Правда. Он назывался "ковер-самолет" и сделал несколько испытательных полетов. Но потом его переделали в "скатерть-самобранку" и передали в управление общественного питания.