- Стоп! Не чокаться! Не положено.
- Правильно. Медленно и печально.
Вера растерянно улыбалась.
Застолье между тем быстро набирало обороты.
- Друзья, в этот печальный день мне, не знавшему Олега Борисовича лично, хочется с особой теплотой вспомнить такие его качества, как хорошую начитанность и плохую наслышанность. Да, друзья, только когда эти качества идут рука об руку, мы можем говорить о настоящей интеллигентности. Человек как бы все знает и при этом ничего не понимает. Замечательная способность, облегчающая жизнь как ему самому, так и тем, кто его окружает. За интеллигентность!
- Золотые слова!
Тина в упор смотрела на мать, словно ожидая от нее какого-то поступка, но Вера гоняла по тарелке холодец с глуповатой улыбочкой.
- Позвольте мне. Я тоже не имел чести знать Олега, но как старый друг дома я убежден - рядом с такой женщиной может жить…
- Мог, - поправили его.
- Рядом с такой женщиной мог жить лишь человек в высшей степени достойный. Жаль, что его нет с нами. Но ведь мы не оставим Веру в трудную минуту?
Одобрительно зашумели.
- Я надеюсь, здесь собрались только самые близкие. те, на кого всегда можно положиться. За тебя, Вера!
Все полезли чокаться с хозяйкой, как вдруг Тина вскочила со своего места.
- Ты куда? - испугалась Вера.
- Под настроение… сейчас…
Настойчиво затренькал дверной звонок.
- Открой! - крикнула дочери вдогонку Вера, подождала и сама направилась в прихожую.
- Огородников здесь живет?
- Здесь.
- Поздравительная. Распишитесь вот тут вот.
Вера развернула телеграмму, машинально прочла вслух:
Отключился от мира. Слушаю Коэна.
Соскучился по себе.
И подпись: Именинник.
Это стало последней каплей. Вера выскочила на лестничную площадку и забарабанила в соседнюю дверь.
- Идиот! Псих! Дурочку из меня делаешь? Открой сейчас же! Я там как белка в колесе, гостей его развлекаю, а он. Открой, говорю! Скучает он, слыхали? Под музыку!
Гости подтягивались к месту вероятных военных действий. Повысовывались соседи. Боевая подруга начала было оттаскивать Веру, но потом из солидарности обрушилась на дверь с еще большей ненавистью.
- Тина! - отчаявшись, Вера позвала дочь на подмогу.
Из комнаты дочери грянул траурный марш Шопена в какой-то немыслимой джазовой обработке.
Огородников будто и не слышал криков жены.
Но медлил я, изнеженный, в объятьях,
я льнул, давно пресыщенный, к губам.
- Тина! - прорывалось издалека. - Если ты сию секунду… мерзавка!..
Так и не смог своих предупредить я, -
звучало в ушах Огородникова.
- Просачивается, говорите? - переспросил доктор Раскин.
- Отовсюду. Снизу, из щелей. из стен. Я это отчетливо вижу: выступают капли, растут, растут, и. знаете, как в парной. Паркет жалко. И мебель у нас югославская, я ее. ладно, не в этом дело. Вода прибывает, понимаете. Очень быстро. Слышу, прорвало где-то трубу, и оттуда хлещет. Надо перекрыть. Или заткнуть. Тряпками, чем-нибудь. А я не могу. Меня нет. то есть я в квартире, а где - непонятно. Дикость какая-то. Надо срочно что-то делать, а я спрятался. И вот я. я-второй, которому это снится. ищу себя, первого, чтобы сказать, что нас сейчас затопит. А уже все плавает - подушки, деньги. Смешно, если вдуматься: как будто мы деньги под подушкой держим. И вот тут, только тут до меня вдруг доходит: это она!
- Вера?
- Не аварию устроила, нет, а сама… вот это всё…
- Вода?
- Наводнение, да. Это она собой заливает комнаты, кухню, холл. Ко мне подбирается. Она знает, где я прячусь! Я не знаю, а она знает. И сантиметр за сантиметром, понимаете, с холодной, дьявольской расчетливостью. А я даже не могу. предупредить себя. Полная беспомощность. И… ужас.
- И часто вам такое снится?
- Сейчас вы мне скажете, что это подсознательный страх перед близостью. Я прячусь, чтобы. А что, не так? У вас же что ни сон, то сексуальная подоплека. У вас…
- Есть хорошая присказка. У кого что болит, тот о том и… помните?
- Болит? Да чему тут болеть? Двадцать лет назад окольцевали друг друга, чтобы было удобнее прослеживать миграции.
- Прослеживаете в основном вы?
- С чего вы взяли?
- Ну, если бы она задалась такой целью, у вас на пальце было бы обручальное кольцо.
- Игрушка для восемнадцатилетних.
- А как же прятки в платяном шкафу? Подглядывание в замочную скважину?
- А хоть бы и так! Я был бы рад ее выследить, только совсем с другой целью. Чтобы с ней развязаться. Раз и навсегда. Бернард Шоу, знаете, пишет где-то про своего друга, перебиравшего разные способы самоубийства. пока не остановился на самом мучительном - женился!
- Бедный вы, бедный. Не с той связались?
- А где она та? Можете показать? Я даже не удивился, когда Тина мне потом рассказала. про эти мои именины. А что? Вера не лучше и не хуже остальных.
- Могу вам дать совет. Если не умеете выбирать женщину, подождите, пока это сделает специалист, и заберите его избранницу себе. Кстати, а что она? Тоже не носит кольца?
- А чем ей еще брать? Слоем парижской штукатурки? Чужая жена - тут и соблазн, и острые ощущения, и никакой ответственности. Разврат 583-й пробы. Кольцо… она его зубным порошком чистит, перед стиркой снимает, на ночь его…
- Симптом Дузе.
- Что?
- Элеонора Дузе. Известная драматическая актриса. Ей надо было передать разочарование, которое ее героиня испытывает, думая о своем замужестве, и тогда актриса как бы в рассеянности сняла обручальное кольцо и стала им поигрывать.
- Вера никогда в этом не признается. Ее очень даже устраивает такое положение.
- А вас? Согласитесь, что и вас оно устраивает. В глазах окружающих вы не какой-нибудь там смешной ревнивец или деспот - современный мужчина, живет сам и дает жить другим. В глазах жены вы само благородство. всецело доверяетесь ее благоразумию. Ну а сами вы как минимум избавили себя от утомительных супружеских обязанностей. Или я неправильно расставил акценты?.. Значит, правильно? Тогда что отсюда следует? Либо продолжайте и дальше закрывать глаза, радуясь тому, как все само собой устроилось, либо… если это вас тяготит, разорвите узел.
- Легко сказать.
- Ну да, вам попалось червивое яблоко - и грызть неохота, и выбросить жалко. Понимаю. И даже сочувствую. За все ведь, как говорится, уплочено. и, наверно, немало. Я вот тоже на днях принес домой два десятка яиц, и все - тухлятина. Представляете? И, самое обидное, как раз в тот вечер у нас сорвался поход в Вахтанговский театр. Вообще, нет ничего опаснее для организма, чем накопление нереализованной жажды мщения. А может, вам ее побить?
- Кого?
- Жену. Успокоитесь. Да и она, знаете. пострадать за дело - для души это огромное облегчение.
- Смеетесь.
- А вы, Олег Борисович? Забыли, как это делается?
- Не помню.
- Ну-уу. Смех - здоровая реакция на гримасы действительности. Что же мне с вами делать? Послушайте, но ведь так было не всегда. Вы что-то недоговариваете. Что-то вас тряхануло и выбило из колеи. А? Случайно не помните?..
Визг тормозов вернул его к реальности. Он успел заметить, что выехал на встречку, и резко вывернул руль. Из зеркальца заднего вида шофер автобуса проводил его выразительным жестом.
- Помню! - выкрикнул он с каким-то ожесточением. - Случайно помню!
В сердцах он ударил по звуковому сигналу. На выгоне корова перестала жевать и проводила его долгим кисломолочным взглядом.
Международная конференция "Ученые - за безъядерный мир" проходила в Доме союзов. При входе, как водится, следовало предъявить аккредитацию.
- Что вы даете? - возмутился юноша с красной повязкой дружинника.
Второй преградил Огородникову дорогу.
- А что? - Он торопился и не счел нужным скрыть свое раздражение.
- То есть как? - изумился первый. - Это, по-вашему, пропуск?
Огородников повертел в руке карманный календарь.
- Действительно… сейчас… - Он порылся в кармане пиджака и нашел, что было нужно.
- Проходите, - неохотно разрешил юноша.
- Совсем заморочили голову, - непонятно кого имея в виду, пояснил Огородников.
За его спиной дружинники со значением перемигнулись.
Огородников вошел в кабинку, надел наушники, проверил связь на пульте.
К трибуне вышел делегат из Африки, разложил тезисы и начал доклад.
Огородников переводил:
- Если за точку отсчета взять Рейкьявик, то мы увидим, что за каких-нибудь два года человечеством уже отвоевано несколько делений на шкале здравого смысла. Обескураженный предложением Москвы уничтожить все ракеты средней дальности, Запад заявляет: Я был в жару - и роза стала вянуть, я жалок был - и лебедь чахнуть стал.
По залу прокатился сдержанный ропот недоумения.
- Американский проект допускает возможность обхода базового соглашения и переоборудования ракет "Першинг-2" в ракеты меньшей дальностью. И, забыв про все на свете, ты готов идти за ним, и ты рад ему поверить: он ведь мысленно назвал тебя своим.
В зале здесь и там раздались смешки. По проходу короткими перебежками, как солдат в траншее на передовой, двигался дублер Огородникова.
- Двойной "нулевой вариант" - вот, таким образом, единственный разумный выход. Но игривый твой взгляд и твой смех говорят: не на шутку бои нам с тобой предстоят…
Докладчик споткнулся и замолчал, откровенно недоумевая, что в его докладе могло так развеселить серьезных ученых.
В кабинку почти одновременно ввалились двое, один выволок упирающегося Огородникова в коридор, другой занял его место за пультом.
- Ты что, спятил? - шипел в коридоре Корнеев, этакий представитель отряда пресмыкающихся. - Решил себя угробить и меня заодно? Жить надоело? - он встряхивал друга, как мешок картошки.
- Ты чего? Совсем, что ли, Корнеев, озверел? - слабо сопротивлялся Огородников.
- Я - "чего"? Я?! Может, это мне через неделю везти группу в Париж? А в июле работать на кинофестивале? Так что ты тут талмудишь про каких-то лебедей!
Огородников вдруг как бы очнулся и тут же начал обмякать в грубоватых объятиях своего друга и шефа.
- Эй, ты чего? - испугался Корнеев. - Всё! Завтра же пойдешь к Раскину. Пойдешь, пойдешь. Нервишки у тебя. Да ты что! Олег! Вырубился, что ли?
- Если я скажу, вы… Зверски, знаете, курить хочется.
- Вот, возьмите, - Раскин вытряхнул на ладонь таблетку и протянул Огородникову. - Вы что-то начали говорить.
- Да. Все это глупо, я знаю, но… я никому еще не говорил, вы первый. Это началось года полтора назад… нет, меньше, год. Читаю политическую колонку… ракеты, ядерные боеголовки… сколько раз всего этого хватит, чтобы стереть нас с лица земли. и тут меня что-то… не знаю, как объяснить. Я раньше не задумывался. Зачем, когда от тебя ничего не зависит? Накрыло - и всё. А тут вдруг стал прислушиваться. Не летят? Или где-то уже взрываются? Испариной покрылся. Потом это стало повторяться. Стратегия первого удара, тактика выживания. И мысль - скорей бы уж. Нельзя же ждать и ждать. Все, понимаете, теряет смысл. В ней, в нашей жизни, и так не много смысла. Еда, работа, треп, женщина… и все с начала. Как Париж по пятому разу: Елисейские поля, Лувр, Пантеон, Сакре-Кёр. А зачем? Если завтра тебя… Вы скажете: малодушие, детские страхи. Или сразу в параноики запишете. И правильно. Что? Соображаете, в какую психушку меня отправить?
- Кажется, Брэдбери сказал: "Если ежедневно читать газеты, можно наложить на себя руки". Нет, записывать вас в параноики я пока повременю. Обыкновенная депрессия. Устали вы, Олег Борисович. От жизни устали. От слов. Шутка ли, двадцать лет по долгу службы повторять чужие слова, хотя бы даже за большие деньги. - Раскин взял со стола свою визитную карточку, нацарапал на ней что-то, ниже начертил простейшую схему, подал Огородникову. - Здесь вам ничто не будет угрожать. Нет-нет, это не психушка, это… да вы сами увидите. Поезжайте. На два, на три дня. Вы ведь на машине? Вот и отлично. Там мой приятель. такое там устроил - обхохочетесь. Я сам не видел, но это такие артисты… Другим человеком вернетесь. Я не пытаюсь вам внушить, что жизнь прекрасна и удивительна. Вы бы мне все равно не поверили. Что говорить. Карусель запущена. Мелькают деревья, скамейки, лица. на самом деле мелькают годы, но об этом как-то не хочется думать, иначе можно сойти с ума. В этой мельтешне, если разобраться, действительно, не много смысла. Круг за кругом - трудовой процесс, пищеварительный, спермаотделительный. Конечно, надоедает. А тут еще требуют, чтобы ты со всеми вместе визжал от восторга. Потому что карусель - удовольствие коллективное. А тебе не хочется. Визжать, размахивать руками, сжимать в объятиях кудахчущую от притворного ужаса партнершу. Ничего не хочется. Дурацкий аттракцион, и ты, принявший в нем участие, кажешься себя законченным идиотом. - Раскин помолчал. - Но мой вам совет: если уж сели, пристегнитесь покрепче.
Огородников вздохнул.
- Спасибо, утешили.
- Бутерброд частенько падает маслом вниз. Не лучше ли раз и навсегда примириться с этим печальным фактом.
- Иными словами, время от времени тебе плюют в лицо, а твоя жена прыгает в постель к первому встречному.
- Примерно.
Огородников поднялся. Молча отсчитал несколько купюр, положил на стол. Так же молча направился к выходу.
- До встречи, - улыбнулся Раскин.
Огородников остановился.
- Следующей встречи не будет.
- Зачем же вы оставили в углу свой зонт?
- Что?.. В самом деле. Забыл.
Он вернулся за зонтом.
- Нередко мы забываем то, что хотим забыть. Что нам уже приелось, чем не дорожим. А то еще бывает. нам нужен предлог, чтобы вернуться.
- Ваше открытие?
- Дедушки Фрейда. Вот, взгляните.
Раскин сдвинул занавеску, за которой обнаружился целый склад забытых вещей.
- Как видите, большинство моих пациентов не прочь еще раз заглянуть сюда на огонек. Но если у вас не возникнет такого желания, тем лучше. Значит, появились другие, более естественные. Я не имею в виду чтение политической колонки. Почаще улыбайтесь, Олег Борисович. Как сказал один остроумный человек, красиво жить - значит пройтись по земле этаким принцем, раздавая наливные яблочки направо и налево. А красиво умереть - значит доесть свое последнее яблоко и громогласно объявить: "Больше не лезет, остальные съедите на моих поминках".
- Всего доброго, доктор.
- Всего доброго. А то слетайте на Гавайи.
- Куда? - Огородников решил, что он ослышался.
- На Гавайи. Возьмите за дочь хороший выкуп, продайте душу дьяволу или сэкономьте на спичках. В общем, раздобудьте денег и - на Гавайи. Не знаю, как там было у Лазаря, а у вас определенно есть шансы воскреснуть.
И вот он мчал по загородному шоссе, то и дело сверяясь с чертежом, набросанным на обороте визитки. В голове звучало:
Если ты велишь,
чтобы я умолк,
пусть наступит тишь,
я исполню долг,
дам обет молчать,
затаюсь, как мышь,
и спою опять,
если ты велишь.
Если ты велишь
мне отставить лесть,
нынче же услышь
все как есть,
нынче же услышь -
с нами благодать,
если ты велишь
тебе не лгать.
Следуя указателю, он свернул на узкую асфальтовую дорожку и сразу очутился в зеленом тоннеле из кустов боярышника и жимолости.
Если ты велишь,
если снизойдешь,
пусть щебечет чиж
и лепечет рожь,
может, не сгноишь
грешников своих,
если нас велишь
сохранить в живых.
Впереди показался форт: мощная кирпичная кладка, узкие бойницы, зеленые ворота с красной звездой. Он сбавил скорость.
А нельзя без мук -
быть посему,
дай лишь сбиться в круг
стаду своему,
легче так смотреть,
как ты нож востришь,
легче встретить смерть,
когда ты велишь.
Он подъехал к форту, заглушил мотор. Хотел уже выйти из машины, когда взгляд его упал на фанерный щит, прикрепленный над воротами:
ШКОЛА СМЕХА
Рука его словно прилипла к ключу зажигания.
Человечек с замашками массовика-затейника вел Огородникова по внутреннему дворику, давая на ходу пояснения.
- Они и наморднички нам, ха-ха-ха, оставили. го-го-го-го-го, го-го-го, го-го-го-го, - прогундосил он в противогазе. - Узнали? Хе-хе-хе. "Песня про купца Калашникова"! - Он весь светился от собственной шутки. - А вот тоже… наша пушечка-развлекушечка… внимание… за-ря-жа-ем… пли!
Нагнетая воздух насосом, он выдул из ствола резиновую толстуху.
- Формы-то, хо-хо-хо! Наши жены - пушки заряжены! Бережем, так сказать, и умножаем.
- Так это была артиллерийская школа?
- Была, да вся вышла. А таперича - Школа Игр, Забав, Обманов и Дурачеств, сокращенно, хе-хе, ШИЗОИД. Так что добро пожаловать, э… запамятовал.
- Олег Борисович.
- Ух ты! А я - наоборот.
- Борис Олегович?
- Семен Семеныч!.. Ха, ха, ха. Артистический псевдоним - Семга!
Посреди плаца в огромной луже явно искусственного происхождения стояли два человека. Каждый старался посильней ударить или толкнуть соперника, чтобы опрокинуть его в лужу, а так как ноги у них были связаны, то это им часто удавалось. Вид у обоих был жалкий, а лица свирепы.
Третий, в галстуке-бабочке, как рефери на ринге, внимательно следил за ходом поединка.
- Индивидуальные занятия, - мимоходом бросил Семга, по всему - главная в этой школе фигура.
- Они убьют друг друга, - испугался Огородников.
- Не думаю. И-ии-эх, как он его! - У Семен Семеныча брызнули слезы, точно у коверного в манеже. - Нет. хо-хо. Это все - до первого смеха. Кто первый рассмеялся, тот одержал победу. - Неожиданно он посерьезнел. - Не над соперником, заметьте. Над собой.
- Но вы посмотрите, какие у них лица.
- Да, препотешные. На их месте я бы уже давно катался от хохота.
Они спускались в бункер по крутой гулкой лестнице. Стены были исписаны изречениями в таком духе:
СТРАШНЕЕ АТОМНОЙ ВОЙНЫ МОЖЕТ БЫТЬ ТОЛЬКО ЛИЦО ВАШЕЙ КРАЛИ.
ДОЛОЙ ХИМИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ - ХВАТИТ ОТРАВЛЯТЬ НАСТРОЕНИЕ СЕБЕ И ДРУГИМ.
Бункер оказался мрачным помещением с рядами двойных нар, игральными автоматами, кривыми зеркалами вдоль стен и чем-то вроде спортивной площадки, где в настоящую минуту взрослые люди гоняли носами спичечный коробок.
- Эй, Марадоны, - весело закричал директор. - Принимайте пополнение! Садовников, ба-аль-шой юморист. вроде вас, - хмыкнул он.
Игроки, не поднимаясь с четверенек, безучастно уставились на новенького.
- Чтой-то мы сегодня не в духах. вроде попа на постном обеде. - Семга скроил "поповскую" рожу. - Больше жизни, товарищи псисимисты!
Тяжелая железная дверь с лязгом за ним закрылась.
- Замена, - объявил судья, тоже в галстуке-бабочке. - Вместо ничем себя не проявившего Беленко в игру входит Дачников!
- Я еще засмеюсь, вот увидите, - в глазах у названного "футболиста" стояли слезы.
- За пререкания с арбитром наряд вне очереди!