Молодуха тихо заскулила; мальчик ее, почувствовав слабину материнских объятий, вырвался на свободу; псих закружил по кухне, злобно и вполне осмысленно повторяя "ладно, ладно" на все лады; а его мамаша, баба в платке, опешившая было от такого поворота, вдруг вскочила, дунула к уборной и благим матом заорала под дверью:
- Дашь рябому - живым отсель не выйдешь! Заколочу, паскуда! Дыши тут. Понял? Понял?
Спеша перехватить инициативу, рябой бросился на выручку "товарища из исполкома". Он теснил бабу в платке, пытаясь отвести запор, и кричал:
- Счас, товарищ. Не гоношись, ослобоним.
Для укрепления тылов подоспела Марья:
- Нам, товарищ начальник, расширяться надо. семья у нас перспективная.
- Перспекти-и-вная?! - ринулась в бой молодуха. - Это ты перспективная? То-то он ко мне кажную ночь лезет!
- Лезет, говоришь? - Марья на всякий случай оттеснила от двери опасную претендентку. - Сучка не всхочет, кобель не вскочит!
- А ну, сыми руку, - шипел рябой на бабу, мертвой хваткой вцепившуюся в защелку. - А то я твому психу таку справку сделаю! Статья 46 "Жилищного кодекса", - переключился он на "товарища из исполкома". - Слышь, ты? О праве на освободившуюся площадь. Там, погляди. И еще, это, 191-я и дальше. из Гэ-Пэ-Ка.
- А ты че стоишь? - позвала баба сына. - Врежь ему за "психа"! Ну!
Она захотела показать, как следует врезать, и, видимо, ослабила хватку. Запор щелкнул, дверь открылась. Все как-то разом смолкли. Огородников поднял с пола празднично блестящие пакеты.
- Это ж этот, - вымолвила Марья.
- Ленины сын, - уточнила баба в платке.
Жильцы расступились, пропуская его.
- Говорил, лампочку надо в коридоре повесить, - проворчал рябой.
Ну вот, "данайские дары" расставлены на столе, заграничные пакеты сложены, подошло неизбежное.
- Олег.
- Да, мама?
- Может. я вернусь домой?
- Ты все забыла? Забыла, как Тина сбежала из дому и три дня пропадала неизвестно где? Забыла про Верины головные боли?
- Я не буду к ним лезть со своими разговорами. И воспоминания читать. Честное слово.
- Мама!
- Заберусь в свою норку, и нет меня. Даже выходить.
- В твоей "норке" сейчас живет один. сын моего приятеля из Свердловска, ты его не знаешь.
- Надолго он?
- До августа, как минимум. Он поступать приехал. Способный мальчик. Володя. Вылитый отец. Я думаю, поступит.
- Я ему могу шпаргалки писать. У меня почерк. ты же знаешь, какой у меня почерк. В сорок четвертом, ты еще, ха-ха, отсутствовал в стратегических замыслах командования, я работала в лагере для перемещенных лиц, и когда я писала протоколы допросов.
- Мама, ему не нужны шпаргалки, он хорошо подготовлен. И потом, как ты себе представляешь жизнь в одной комнате со взрослым парнем?
- Да. Я понимаю. Но ведь он в августе поступит? Раз он хорошо подготовлен? Я подожду, что ж, если надо.
- Там у них. с общежитием неважно. а его отец, мой приятель, то есть близкий друг из Свердловска. Даже с Верой вчера поругались. Не выгонять же парня на улицу, правильно? Да нет, со временем, конечно, что-нибудь. В общем, не было забот.
- И не говори, сынок.
- А как твои мемории? - поспешил он переменить тему.
- Вот, - оживилась мать и потянулась за общей тетрадью. - Контора пишет. Изображаю в красках нашу "раскосую" жизнь в Харбине. Помнишь всекитайскую кампанию против воробьев? Ну как же. Все, и стар и млад, с утра до поздней ночи, сменяя друг друга, бегали с трещотками! По рисовым полям. Под деревьями. Не давали им садиться, пока они все не попадали от усталости. Неужели забыл? Кстати. Как ты думаешь, если я все опишу, это не испортит отношения между нашими странами?
- Не думаю, - рассеянно ответил он.
- А помнишь китайца. как же его звали?.. он еще на КВЖД работал. на "линии", как они говорили. помнишь, какие он делал пельмени? Ты как начал наворачивать, действительно вкусно, что же, спрашиваю, вы в них кладете? Он говорит: "Свинину кладу, капусту кладу, сылое яйцо кладу, водку кладу." Как - водку? А ты за обе щеки уплетаешь! А потом мы его к нам пригласили, и я селедку на закуску подала. Ой, что с ним было. "Не кусай, отлависься! Она совсем-совсем ссылая!" Ну? Селедку нельзя, а питона можно? Как тебе это нравится? Все-таки удивительно: такой культурный народ и такие варварские обычаи. Заказываем в ресторане утку по-пекински, приходит официант с двумя живыми утками под мышками: "Вам какую?" Я, конечно, отказалась, но твой отец, ты же его знаешь, он не мог виду подать, будто его что-то может шокировать. Приносят. Я на эту жареную утку смотреть не могу. А этот варвар, официант, состругивает мясо в тарелку! Как ни в чем не бывало. Точно полено. Представляешь? Мне дурно стало. А этому извергу в переднике все мало. "Сейсяс из костей бульон валить". Из него бы самого бульон сварили, я бы на него посмотрела. Ужасная жестокость, да?
Он машинально кивнул.
- Я уже написала про русский квартал Дао-ли. Про цирк, про оперу. Ты знаешь, что перед войной в Харбине пел Шаляпин? Да! И Вертинский! Написала про еврейскую столовую. Или про это не нужно? Такая тема. Это может осложнить международную обстановку, тебе не кажется? Лучше я подробнее напишу про "сад Яшкина". тоже, правда, Яшкин. Помнишь зоосад? Так трогательно. Ты был совсем маленький, я привела тебя к клетке с бурыми медведями и начала что-то про них рассказывать. Они как услыхали русскую речь, как стали ко мне рваться, как стали рыдать. Бедняжки. Не смейся, они все понимали.
Он и не думал смеяться, он ее давно уже не слушал.
- Да что медведи, если Любовь Матвеевна поливает свою фуксию, а та вянет и вянет, а я поливаю - нет! А почему? Потому что я с ней секретничаю. Про свою жизнь рассказываю. про тебя. Да-да. Какой ты маленький смешной был, как ты "р" не выговаривал, совсем как китайчонок. Помнишь, мы с тобой в русской церкви были. А там венчание. Поп-китаец выводит молодых к аналою и начинает: "Венчаются лаба божья Татьяна и лаб божий Михаил." Все головы попускали, неудобно, смеяться в такой момент, а он серьезно так: "Согласна ли ты, лаба божья Татьяна."
Взгляд Огородникова застилал туман. И этот поток сознания без начала и конца он слышал как в тумане. Не разливая слов, не понимая смысла. Он, что называется, отбывал номер. Отдавал сыновний долг. И всё здесь было бессмыслица: эта чужая нелепая коммуналка и его мать в ней, эта полутемная клетушка с фотоштативом, использованным под вешалку, эта общая тетрадь с никому не нужными мемориями, бред, бред.
- А что я мог сделать? - пожал плечами Огородников. Он уже снова сидел за столом. - Что вообще можно сделать в такой ситуации?
- Верхи не могут, а низы не хотят, - подытожил Раскин.
- Вот именно. Они меня достали. За моей спиной договорились с домом для ветеранов. Я когда узнал. Тут хоть, все же, не богадельня, дети вот даже, жизнь бьет ключом.
- По голове.
Огородников дернулся, как от удара.
- А я-то думал, у вас, у гуманистов, не принято бить лежачего.
- Ну, во-первых, вы уже не лежите. А во-вторых. психотерапия, понятно, не кэтч, но. не все же вас за ухом чесать. Поймите, чем скорее вы избавитесь от иллюзий и тихо займете приставное место в этом битком набитом зале, тем вероятнее, что вы получите удовольствие от спектакля. Хуже видно? Спина устает? Не брюзжите. Другие, не хуже вас, стоят вон на одной ноге, так что, считайте, вам еще повезло. Главное, что это - ваше законное место, вы за него заплатили свои кровные, и никто вас отсюда не попросит. Душевное спокойствие - оно, знаете, стоит любых неудобств. Вы понимаете, о чем я? А то пролезаем всеми правдами и неправдами в директорскую ложу, а нас потом оттуда. за шиворот.
- Всяк сверчок знай свой шесток?
- Я не уверен, что мы в это вкладываем одинаковый смысл. Да, шесток, если так определила тебе природа. У шестка, между прочим, свои преимущества - отличный вид сверху, если иметь в виду козявок-букашек, и ничуть не хуже снизу, если кто-то покрупнее имеет в виду тебя.
- А если не тебя?
- Не понял?
- Если твою жену?..
Он не любил, когда жена напивалась, а в этот раз Вера явно перебрала. Пластинка давно кончилась, а она продолжала висеть на своем партнере, что не могло не бросаться всем в глаза, поскольку больше никто не танцевал.
- Не отвлекайтесь, дружище. - Швед со значением встряхивал игральные кости, словно говоря тем самым, что для мужчины нет ничего важнее.
Огородников рассеянно бросил кости и записал выпавшие очки.
- Вы не перевернете, Олег, пластинку? - В просьбе этой матрешки как будто не таилась ирония, да и простовата была для иронии эта рязанская девка, сумевшая, правда, подцепить мужа-шведа, московского корреспондента, неплохо говорившего по-русски.
Он выполнил ее просьбу. Стоило зазвучать музыке, как мохнатый шар, подключенный к стереосистеме, зашевелил иглами и стал на глазах переливаться из одной цветовой гаммы в другую, точно хамелеон, демонстрирующий свои возможности.
Танцующие, а вернее сказать флиртующие, вяло сымитировали какое-то движение.
- Человек не может кому-то принадлежать, хотя бы даже в браке, - заметила как бы вообще хозяйка дома, умело подававшая красивую грудь и столь же умело скрывавшая некрасивые ноги. - Типичный предрассудок, освященный буржуазной традицией. Согласитесь, это пошло, - улыбнулась она Огородникову.
- С вами, Леночка, да не согласиться, - натужно улыбнулся он в ответ.
- Буржуазные традиции не так незыблемы, как многим здесь у вас кажется, - произнес породистый швед, окуривавший компанию сладковатым табачным дымом. - У нас в Швеции считают, что, как всякое движимое имущество, жена может переходить из рук в руки.
- Ловлю на слове! - оживилась матрешка.
- Во время танцев, дорогая. - Швед был доволен тем, как ловко он поймал в капкан свою простушку из Рязани. - Только во время танцев.
Огородников помрачнел - камень-то, не иначе, в его огород. Нет, он не ревновал, прошло то время, тут, скорее, было задето его мужское самолюбие.
- А по-моему, жену нельзя держать на привязи. Или привязь должна быть ну о-о-о-чень длинной. Ого, две "шестерки"! И бросок в запасе! - Рязань выкинула еще одну "шестерку" и даже взвизгнула от избытка чувств.
- Так что там насчет привязи? - поинтересовалась хозяйка дома.
- Привязь должна быть такая. - мечтательно завела глазки матрешка, - .такая. чтобы жена, как козочка, могла запросто переходить с одного пастбище на другое.
- А пастух? - спросила Елена, почему-то глядя на Огородникова.
- Пастух? - удивилась вопросу простодушная Рязань. - Да что ему, козочек мало? Только поспевай.
Огородников заерзал. Все эти двусмысленности, он чувствовал, направлены в его сторону. Но возмутиться значило бы поставить себя в глупейшее положение. Положение его представлялось, в самом деле, незавидным. Лена была не только хозяйкой дома, но и полновластной хозяйкой Института красоты, где Вера заведовала отделением. Он строил выразительные мины, пытаясь донести до Вериной патронессы всю гамму чувств, которые он испытывал по поводу постыдного поведения жены, но его мимические способности не находили отклика.
Чувства, выраженные во взглядах Лены, были, возможно, более прямолинейны, зато яснее прочитывались. Впрочем, Огородников из опасения прочесть в них лишнее старательно опускал глаза.
- Олег Борисович, вы позволите отвезти домой вашу супругу?
Этот тип с бородкой, бесцеремонно обнимавший одной рукой совсем обмякшую Веру, покрутил ключом перед самым его носом, как бы давая понять, что на его, бородатого, четыре колеса он вполне может рассчитывать. И не только сегодня.
- Я. - привстал Огородников.
- Нет-нет, - осадила его хозяйка, - я вас не отпускаю.
- Мы, знаете, рассчитываем на ваш проигрыш, - процедил, попыхивая трубкой, швед.
Вера, встрепенувшись, послала мужу воздушный поцелуй и позволила себя увести… или увезти… и то и другое.
Игра продолжалась.
Ноги у нее действительно подкачали, и он отвернулся, чтобы не видеть, как она раздевается.
- Вера будет волноваться, - произнес Огородников, уже лежавший под невесомым, как пух, японским покрывалом.
- Не будет, - отозвалась Лена.
- Когда протрезвеет, - уточнил он.
- Под моим началом около ста душ и, поверьте, ваша Верочка из них всех - самая трезвая.
- В каком смысле?
Лена скользнула к нему под покрывало, обвилась плющом.
- Нет, ты правда ничего не понял?
- А что я должен был понять?
- Что я тебя давно хочу, например?
- Ну это я, положим, понял.
- Понял, ага. Когда все разбежались и оставили нас вдвоем.
- Все? Ты хочешь сказать.
- Да, и твой Верунчик - первая. Завотделением в Институте красоты - да об этом любая баба может только мечтать. Я ж говорю, в чем в чем, а в трезвости твоей женушке не откажешь.
- Так что вас, собственно, больше заело - что жена наставила вам сослагательные рога (неопровержимых доказательств у вас, как я понял, нет) или что она одолжила вас на вечер своей патронессе?
- По-вашему, не мерзость?
- А вы утешайтесь тем, что одна мерзость уравновешивает другую. Она - вам рога, вы - ей. хотя, наверно, трудно наставить женщине рога, судя даже по медицинской литературе. Возможно, вы были первый, кому это удалось.
- Эти лавры я бы с удовольствием уступил вам.
- Вот оно что. Двойная, значит, обида. Без меня меня "женили", да еще так неудачно. Ну что вам сказать? Ну. считайте, что у вашей жены плохой вкус по этой части. Остается надежда, что в следующий раз вы будете вместе выбирать для вас любовницу, и с большей ответственностью. Надежда-то, Олег Борисович, остается?
- У меня есть неопровержимые доказательства, - угрюмо варил какую-то свою мысль Огородников.
- Что? Какие доказательства? - не врубился Раскин.
- Что она мне тогда наставила. изменила, в общем.
- Но ведь этот… бородатый… вы сами говорили, привез ее домой. Сдал, так сказать, с рук на руки вашей дочери.
- И за то, что он ее подбросил до дому, она, по-вашему, пригласила его на мои именины?
- На ваши именины? - Раскин не сумел скрыть своего изумления. - Бородатого?
- То есть я не знаю, был ли он, но она его пригласила.
- Постойте. Как "не знаете"? А где же были вы?
- Я? - невесело усмехнулся Огородников. - Известно где.
Дом без хозяина выглядел, в общем-то, так же, как и при нем, - звон гитарного "металла", препирательства, бестолковщина.
- Тина!
- Чего тебе?
- А повежливее нельзя? Позвони отцу!
- Че-во?
- Отцу, говорю, позвони!
- Ладно.
- Скажи, к шести все соберутся. К шести, слышишь? - кричала Вера из кухни, занятая в основном тем, что мешала своим подружкам, сестричкам-косметичкам, готовить.
- Не глухая.
- Что? - не расслышала Вера.
- Да пошла ты, - пробурчала дочь.
- Да не в полпятого, а в шесть!
- По буквам, - включилась боевая Верина подружка: - Шашлычок с витамином Е, Солянка с Трюфелями, ну и смягчить это дело чем-нибудь покрепче. Ш-Е-С-Т-Ь.
- А я бы - нет, я бы. - Вера задумалась. - Шубу Енотовую, Сапоги.
Тина, набравшая номер телефона, закричала:
- Не отвечает!
- Выключил. Ну, паразит! Интересно, почему я за всех должна отдуваться?
- Потому что везде хочешь поспеть одной, - Тина выразительно шлепнула себя по заднице, - на три ярмарки. Вот теперь и отдувайся.
Дверь за дочерью закрылась.
Огородников откинулся на спинку кресла, глаза его были закрыты. Он сидел один в большой, со вкусом обставленной квартире. Из стереоколонок мягко звучал уже знакомый нам хрипловатый голос, и ему эхом вторил другой:
В тот день, как облак, Лебедь появился,
в тот день открылась Роза, словно нож.
Ты нежилась под солнцем и скучала,
меня, солдата, колотила дрожь.
Я с матерью простился накануне.
"Не плачь. Считай, что комната за мной.
И не суди, пожалуй, слишком строго,
узнав, что плохо кончил твой меньшой".
Я был в жару - и Роза стала вянуть,
я жалок был - и Лебедь чахнуть стал,
зато ты предпочла меня всем прочим,
и я себя рабом твоим признал.
Он был словно в трансе. Иногда он продолжал шевелить беззвучно губами, хотя ему, вероятно, казалось, что он поет. А то вдруг снова "просыпался", обретая голос.
"Вставай! - раздался голос трибунала. -
Вставай, пока не дрогнул твой отряд!
У них уже кончаются патроны,
уже твоих товарищей теснят".
Но медлил я, изнеженный, в объятьях,
я льнул, давно пресыщенный, к губам,
и сладкий яд, по жилам растекаясь,
убил во мне всю ненависть к врагам.
Так и не смог своих предупредить я,
что неприятель в тыл зайти сумел.
И вот меня считают дезертиром все те,
кто в том сраженье уцелел.
Если бы его сейчас увидел доктор Раскин, то вряд ли усомнился бы в том, что это его клиент.
О, ты дала душе моей свободу,
лишь тело - твой бессменный часовой.
Я обзавелся розою бумажной
и лебедем - игрушкой заводной.
С тех пор, как я принес тебе присягу,
никак домой не слажу письмецо.
Я выказал любовную отвагу,
меня зовут предателем в лицо.
Был период разброда и шатаний, обычно предшествующий застолью. Вера задержалась на кухне, где ее по-хозяйски приобнял красавчик, в последнее время гостеприимно распахивавший по утрам перед Верой (ее муж тому свидетель) дверцу своей модной машины. Некстати вошла Тина и со свойственной молодости бестактностью ляпнула:
- Торопитесь урвать свою часть? Правильно. А то сегодня много желающих.
Вера выскользнула из объятий, а заодно и из кухни, с фельдфебельским окриком:
- Или вы все сейчас же сядете за стол, или.
- …или живым отсюда никто не выйдет, - пошутила боевая подруга.
- Это точно, - поддержал бородатый, тот самый, что увез подвыпившую Веру домой. Чей это был дом, так и осталось невыясненным. - Железные у нашей Верочки объятья.
Шутка, с учетом кухонного инцидента, вышла вдвойне неудачной. Настроение у хозяйки вконец испортилось, а тут еще…
- Господа, что же это за именины без именинника?
- Да! Неплохо бы и Олегу Борисовичу поучаствовать.
- А по-моему, это предрассудок. Ну не смог товарищ. Обстоятельства. Но ведь у нас незаменимых нет? Предлагаю открытым голосованием выбрать исполняющего обязанности именинника.
- Тина… - многозначительно шепнула Вера дочери.
- Нет, - так же тихо отрезала та.
- А что, прекрасная мысль!
- Есть контрпредложение. Считать нашего незабвенного друга временно от нас ушедшим, в ознаменование чего.
Взрыв смеха и аплодисменты заглушили речь. Кто-то потянулся к рюмке во главе стола, налил в нее водку и прикрыл корочкой хлеба. Кто-то так же оперативно наполнил остальные рюмки.
- …в ознаменовании чего, - повысил голос оратор, - почтить Огородникова Олега Борисовича вставанием.
Со смехом полезли чокаться.