"Не так… не так… - услышал я тогда в ночной тишине свой сдавленный, совсем чужой голос, - я знаю… верю - не так… Но что - не так, я не знаю… И мой владыка не сделал мне милости - дать мне это знание… Наверно, я также не смог бы вместить его, как ты не можешь вместить хитроумности злого предначертания, что бросило тебя сюда… Да, да, я помню - нет, не тебя… Ну, так бросило то, что тебя породило… Неважно: бросило семя - семя зла… И кажется, что оно - всесильно, вездесуще, отовсюду тянутся его отравленные побеги; кажется - несмотря на то, что все движется к лучшему в этом лучшем из миров, греет солнце, веют прохладные ветры, шумят благодатные леса - и взглянув на них издалека, видишь только это радостное и покойное колыхание листвы, слышишь чудесное пение птиц: радость и покой, только покой и радость видны глазу издалека; но приблизившись, приглядевшись внимательнее, видишь, что за ними скрывается непрестанная борьба за… не знаю, за что - за место под солнцем, за пищу; идет непрестанное взаимопожирание; вопли страдания тогда становятся различимы и доносятся из каждого уголка, и это страдание, вечное, неизбывное, без которого немыслимо само существование прекрасного, наполненного воздухом и светом мира, смыкается и переплетается с миазмами, которыми отравляет его вечно стремящаяся его уничтожить темная бездна… И кажется, что они суть - одно…"
- Это не вмещается моим разумом, моею душою… - прошептал я, но люди, пришедшие ко мне, собравшиеся внизу на солнцепеке, конечно не могли слышать этих слов. Только стоящие вблизи братья - сослужники могли - и слышали; но и они не понимали их значения, ибо не могли догадываться о породившей их трещине, что расколола когда - то мою душу - тонкой, как волос, но не смыкавшейся более уже никогда.
Возникла ли трещина эта во время и вследствие моего давнего разговора будто бы с самой ночной тенью? или таилась незаметно во все время моего - казавшегося мне безупречным - служения, и только ждала сказанных тогда слов, чтобы стать заметной?.. Я не помнил этого и не понимал; я лишь будто наяву видел пред собою вырезанный из золотого от палящего зноя, обнявшего меня со всех сторон неба силуэт невероятной и несчастной своим невероятием женщины, что невольно бросила, или заставила меня самого бросить себе тот упрек - возразить на который мне так и не довелось.
- Послушай, это сейчас не имеет никакого значения, - снова сказала она, - ты обещал помочь.
- Помочь? - но чем теперь - после всего этого разговора: он выпотрошил мне всю душу - я могу помочь? И в чем? - ты так и не сказала…
Она долго, испытующе глядела на меня, затем устало опустила глаза и проговорила каким - то странно безжизненным голосом:
- До утра еще далеко, а костер почти прогорел… Мне снова холодно… Не хочешь меня согреть? - сказала и, распрямившись, сладко потянулась всем телом.
Я поднялся и, не говоря более ни слова, зашагал быстрым шагом, почти бегом, прочь по еще темной дороге.
* * *
Я более не встречал ее никогда. Позднее я понял, что ее последняя выходка была лишь средством прекратить этот наш почему - то показавшийся ей бесполезным разговор, средством прогнать меня от себя, не говоря этого прямо: возможно - жалея меня? Вскоре, занятый многочисленными и тяжкими трудами, я почти забыл обо всем этом, оставив для памяти только лишь общую суть - в назидание; я почти избавился от тени сомнения, поселившейся у меня той ночью, убедил себя в том, что все это было лишь колдовское наваждение. И только теперь, в этот раз, выйдя, как обычно выходил на свою ежедневную службу, я вдруг неизвестно почему поддался какому - то странному искушению - мне казалось, что - то натолкнуло меня на эти воспоминания, что - то мельком виденное мною - я только никак не мог понять: что именно. И поддавшись - уже не мог остановить это развертывание ленты памяти, будто случайно оброненной неловким шутом, и стоя в силе и славе своей на священном возвышении великого храма, над толпою, я в то же самое время видел, будто на фоне поставленного между мною и сияющим небом закопченного стекла - себя, сидящего ночной порою у догорающего костра со своей странной собеседницей, видел ее наполненные мукой и надеждой глаза, слышал ее полные горечи слова…
Я устал - да и обращение мое к людям подходило к концу на сегодня. Я произнес последние его слова, прокатившиеся эхом по всей огромной площади перед дворцом и, желая по обыкновению своему проститься с так долго и терпеливо внимавшими мне людьми - тоже, как я понимал, усталыми и измученными - обратил глаза к земле.
Толпы внизу больше не было - на месте, где она стояла, внимала моей речи, переспрашивала мои, случайно пропущенные ею слова, дышала, незаметно плевалась, теснилась то вправо, то влево - теперь виднелась единственная высокая фигура в ниспадающем к ногам одеянии неопределенно - темного цвета. Я снова почувствовал на себе тот, встревоживший меня еще утром, внимательный и настойчивый взгляд. Заметив это, фигура запахнулась в свое одеяние плотнее и быстро скрылась из моего вида. Я, притворившись, что ничего особенного не произошло, повернулся, кивнул братьям - что все как один уставили глаза в пол, будто надеялись прочесть на нем объяснение такого небывалого завершения ежедневной службы - также плотнее запахнул свое белоснежное одеяние и двинулся прочь.
* * *
Был вечер. Давно отгорел яростный жар беспокойного дня, давно угасло торжественное зарево заката, соткались сумерки. Площадь внизу, давно пустая, утонула, пропала с глаз, будто залитая тушью; только чуть виднелись окрест нее, вдалеке, теплые огоньки открытых очагов. Воздух сгустился и зазвенел, стал прохладен.
Давно покинул я место своего ежедневного служения на высокой площадке дворца; давно сметены были усыпавшие ее лепестки роз: сметены и брошены в мусорную кучу, где - то внизу, в потайном внутреннем дворе, где выполнялась всякого рода грязная работа, без которой не обойтись даже в храме света и божественного огня.
Я вернулся назад галереей, спустился на несколько ярусов, углубился в ведущий ко внутренним помещениям коридор; ни одна суетная мысль не тревожила более мой утомленный дневным напряжением разум, усилием воли мне удалось загнать сорвавшиеся с привязи воспоминания обратно в тесную и темную конуру, которая также непременно бывает на задворках всякой человеческой души. Даже беспокоивший меня днем взгляд забылся: и я милостиво и безмятежно приветствовал двух братьев, встретившихся мне по дороге к моим покоям, кивнул стражникам, охранявшим их простую тяжелую дверь.
Внутри покои мои составлялись одною большой, совершенно простою комнатой с двумя проходами по бокам в маленькие смежные помещения. Прямо напротив двери помещалось мое ложе - также совершенно простое, жесткое, покрытое верблюжьим одеялом, которым укрывался я в особенно холодные ночи. Начальники дворцовой стражи не раз почтительно указывали мне, что такое расположение небезопасно, однако что могло грозить - мне, посланцу великого господина - здесь, в великом храме, возведенном в его честь, в самой цитадели его веры?
От дверей, бесшумно закрывшихся за моею спиной, прошел я, не глядя по сторонам, прямо к своему ложу и, поскольку отчего - то особенно сильно устал сегодня, немедля возлег на него, прикрыв глаза рукою.
Не знаю, долго я ли так лежал, недвижно, погруженный в полусон - полуявь; возможно, я просто уснул. Через некоторое время - за крошечным оконцем было уже совсем темно и даже луна не проникала в него, так что по стенам было заботливо зажжено несколько трехрогих светильников, дававших достаточно света - я очнулся, вдруг пораженный ощущением, что пустота рядом со мною чем - то заполнилась и что на меня снова кто - то внимательно смотрит - точно так, как сегодня (или вернее будет сказать - уже вчера) днем на площади. Я открыл глаза и увидел сидящую у меня в ногах фигуру, завернутую в неопределенно - темного цвета одежду, вроде обширного плаща, что и мне когда - то случалось нашивать во время моих странствий. Капюшон плаща был свободно откинут на плечи и представлял моему взору довольно приятное и располагающее к себе лицо: непонятного пола, но скорее мужское, лишенное растительности; глаза его глядели на меня внимательно, однако без особого выражения.
- Так, - произнес мой неожиданный гость и улыбнулся мне необыкновенно теплой, ободряющей улыбкой.
Я, не вполне понимая, что это должно означать, стал было подниматься со своего ложа и уже протянул руку к особому молоточку, которым обычно ударял в маленький серебряный гонг, чтобы вызвать к себе стражников. Однако незнакомец, продолжавший улыбаться, поднял одну руку и приложил палец к губам, давая мне понять, что он не желал бы возникновения шума, и в то же время другой рукой сделал успокаивающий жест, который, вероятно, означал, что мне нет нужды тревожиться. Это было странно - однако я немедленно успокоился, оставил попытки позвать кого - либо и с интересом принялся наблюдать, ожидая, что в ближайшее время его загадочное появление в моих апартаментах разъяснится совершенно.
- Так, - повторил незнакомец очевидно полюбившееся ему вступление. Я ожидал, что за этим что - то последует, но он снова умолк, дружелюбно и теперь даже с какою - то лаской изучая меня взглядом. Так прошло минут пять.
Во мне снова было зашевелилось нетерпеливое беспокойство, но он вдруг прервал, наконец, эту молчаливую сцену, сказав:
- Ну - с, приступим.
И вытащил откуда - то из складок одежды большой свиток.
- Эээ… - так, - стал он водить глазами по написанному в свитке: - Служба продолжалась удовлетворительно… так… даже славно - хорошо… хорошо. Да. Есть, впрочем, два замечания.
Он поднял взгляд на меня:
- Ну, неположенные контакты - это, конечно, мелочь, нечего об этом и толковать… А вот совершенно не санкционированное возвышение и при этом - тайные сомнения… - нехорошо. Совсем не хорошо.
Болезненное недоумение, с самого начала искавшее повода проявить себя, при этих его словах овладело, наконец, моим рассудком и душою безраздельно.
"Что это? Кто этот странный визитер, которому ведомы какие - то мои мысли? И что за мысли ему ведомы? Что за сомнения он помянул? И что нехорошего в моем, как он назвал его - возвышении?.." - теснились у меня вопросы, один неприятнее другого.
- Кто ты? - спросил я его. - Откуда тебе ведомы мои мысли? и почему ты считаешь что тебе ведома правда о них?
Он только иронически посмотрел на меня, но ничего не ответил, продолжая просматривать свиток.
- И почему ты считаешь, что мое - как ты назвал его: возвышение - есть что - то неположенное, предосудительное? За века люди настолько прониклись словом, что я нес им, настолько уверовали в его могучую силу, что это подвигло их на увековечение символа их веры, возвышение вестника этой веры - ты же не хочешь, чтобы слово господина нашего звучало откуда - нибудь из трущоб, возвещаемое неким оборванцем, всеми презираемым?
Снова мимолетный иронический взгляд. Впрочем, спустя пару минут, после того, как чтение списка, вероятно, закончилось, я был все же удостоен ответа:
- Послушай, это сейчас не имеет никакого значения.
Мне показалось, что это я уже где - то слышал раньше, но мой гость продолжал:
- Тут нам нужно закончить кое - какие формальности… Ты все правильно делал - за это тебе передана благодарность; хотя и вот эти два замечания тоже… Ну, ты не принимай их слишком близко к сердцу, - доверительно наклонился он ко мне, - ты все же молодец. Однако… Однако всему приходит конец: пришел конец и твоему служению, как ты его называешь. Уже должно прийти и тому, кто более тебя… Концепция - скажу я тебе - поменялась… Все оказалось серьезнее…
Видимо поняв, что сказал более положенного, гость осекся и как - то даже засуетился:
- Мне тут нужно кое - что забрать у тебя - по описи…
Я лишился дара речи. Ничего подобного со мною никогда еще не происходило.
"Так, - сказал я себе, - значит, сейчас - если только это не чья - то дурная шутка… нет, увы, не похоже - сейчас, значит, я перестану, что ли, быть вестником сил света? утеряю свое могущество, буду низринут с высоты моего положения в этом дворце…" - "А - а-а, а ты вот говорил: что плохого - в возвышении - вот оно тебе: жалко, поди" - вдруг проговорил у меня прямо в голове чей - то неприятный, ехидный голос.
- Встанем, - просто сказал мой гость.
Я повиновался.
Мы стояли друг против друга; гость не проявлял признаков торопливости, а я внезапно стал припоминать… припоминать - что вот так же стоял я некогда перед высокой спокойной фигурой… одетой в свободные складки плаща… в котором… Вдруг я вспомнил все. Я вспомнил свое унизительное и страшное преображение, вспомнил ужас, охвативший меня, когда мой гость - это был именно он, я уже не сомневался - кромсал мое живое тело, пусть и без боли, но - унизительно, будто лягушку потрошил изучающий хирургическое дело студент. Я вполне ясно понимал, что тем самым дано мне было множество невероятных для человека - хотя, был ли я до этого человеком? - способностей и знаний, без которых невозможно было мое служение, которое нес я многие века и пронес сквозь миры, и свет его воссиял моим радением повсеместно, где и не было его допреж. Мне внимали народы, а я вел их к радости и утешению, и… - всё? Теперь - всё? Всё - кончилось? У меня всё отнимется, но… кем я буду тогда? Что за судьба мне уготована? Если… - уготована?..
Я схватил серебряный молоточек и что есть силы зазвенел им в маленький гонг, благо тот по - прежнему находился рядом. На оглушительный трезвон немедленно явилось двое стражников и двое же братьев. Однако вопреки обыкновению они не искали моего взгляда, ожидая от меня какого - либо приказания, а все так же глядели в пол.
Стражников странный мой гость немедленно отослал, сделав им величественное движение рукою. Братья остались у дальней стены, сложив руки и все еще не поднимая взгляда. Я окончательно, пронзительно ясно понял, что более ничего не значу в этом дворце, в этой непонятной мне игре и в этой жизни.
Тем временем гость мой - если его можно так назвать - продолжал разговаривать со мною дружелюбно и по - деловому:
- Язычок ваш (я невольно оглянулся, но было похоже, что он обращается только ко мне) мы потеряли - уж извините, бывает. Так что оставляем вам нынешний: казенный, правда, но мы его для такого дела списали. Утерян, мол. Вам он как - ничего? Прижился? Не беспокоит?
Я тупо кивнул.
- Покажите.
Я покорно высунул свой раздвоенный язык.
- Та - ак, чудесно. Уже и цвет приобрел почти естественный… Прекрасно. Значит все с этим в порядке… - Ммм… - вычеркиваем, - он что - то корябнул в свитке маленькой золотистой палочкой.
- Вот, а генератор придется - извините - изъять. Номерной. Тут уже списанием не отделаешься - так что извольте потерпеть. Понимаю, что неприятно, однако…
Незаметно приблизившиеся братья крепко взяли меня за плечи и под локти - раньше я никогда не предполагал у них таких навыков. О сопротивлении нечего было и думать: силою, пока еще заключенной во мне я мог бы разнести их и вообще весь ярус, на котором мы помещались, но какое - то внутреннее чувство говорило мне, что пред лицом того, с чем я столкнулся, это бесполезно.
Я вспомнил, как было это в тот, прошлый, казалось, навсегда забытый мною, похороненный в подвалах памяти раз, когда обретал я частицу божественного огня, чтобы давала она мне силу, и славу, и державу - ныне, и присно, и во веки веков; и чтобы с ее помощью жег я глаголом "любить" сердца людей, как некогда было мне велено. Все повторилось в обратном порядке, только теперь братья крепко держали меня под руки и не давали упасть раньше времени - и я понял, для чего это было нужно: потеряв огненную сферу, питавшую меня все это время, я немедленно лишусь всех сил и паду на пол, не дав закончить небывалую операцию. Мой гость снова извлек из складок плаща свой меч, и я снова как бы отделился от своего тела и видел меч в руках существа, явившегося ко мне, как бы со стороны. Вот братья распахнули одежды на моей груди, вот существо разверзло ее мечом, и изнутри брызнул ослепительный свет животворящего огня, скрываемого доселе моею слабою плотью. Существо достало из складок плаща живое, продолжающее сокращаться человеческое сердце - мое сердце, которое уж я и не чаял видеть когда - либо. "Хм, обратно - несколько сложнее, потерпите", - молвило существо, и я понял, что оно обращается ко мне. Затем оно вынуло ослепительно горящую сферу у меня из груди и поместило ее в некий футляр; футляр также был убран в складки его одежды, о чем в свитке, который продолжал лежать на рядом стоящем столике, была сделана надлежащая пометка. Затем мое сердце было помещено на полагающееся ему место в грудной клетке и существо поочередно стало подключать к нему болтающиеся плети сосудов. Закончив, оно пальцем пересчитало что - то внутри, удовлетворенно кивнуло; затем провело рукоятью меча по разрезу - створки грудной клетки сомкнулись с неприятным чавкающим звуком, однако сомкнулись плотно, будто и не были разверсты никогда.
Сознание мое вернулось обратно в тело. Грудь немного болела, но других неприятных ощущений я не испытывал, если не считать легкого головокружения. Мой гость поправил складки одежды и сделал знак братьям отпустить меня - что они и сделали с великой осторожностью.
Слабость, которую я ощутил, мне даже трудно описать - казалось, все мое тело сделано из раскисшего от сырости картона, казалось, что даже внутренности мои не смогут удержаться в нем, но немедленно и позорно выпадут наружу.
- Кхм… - глядя на меня искоса, откашлялся мой загадочный гость. Снова уткнувшись в свой список он забормотал: - Так… сердце натуральное… номер… изъято такого - то… установлено обратно - такого - то… особых отметок - нет… прогноз - благоприятный…
- Распишитесь, - неожиданно обратился он ко мне, протягивая свиток и золотистую палочку.
В глазах у меня потемнело и я рухнул на пол.
III
Я вновь почему - то лежал посреди своей комнаты на ковре, а она сидела на диване и расчесывала жесткие черные неровно обрезанные волосы. Я уже и не пытался вспомнить, откуда она мне знакома и где я видел ее прежде. Я просто смотрел, как она расчесывает волосы, снимает их с гребня, смотрит на свет сизого осеннего вечера, пробивающегося в пыльное окно, сматывает в колечки и бросает на пол, совсем не заботясь об их дальнейшей судьбе. Одно такое колечко, неопрятное и колючее, упало совсем рядом со мною; я с трудом протянул руку, но все же дотянулся, взял его, повертел перед глазами, сунул в нагрудный карман. Она, казалось, ничего не заметила.