* * *
Ночь прошла на удивление спокойно, без сновидений. Проснувшись и еще некоторое - недолгое - время побалансировав между сном и явью, я почувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим; продолжать валяться в постели не было никакого смысла, и я открыл глаза. Часы на стене показывали за полдень.
Ни следа вчерашних неприятных ощущений в груди не осталось, голова была ясной, тошнота прошла. Я соскочил с постели - тело было наполнено бодростью, мысли пребывали в совершеннейшем покое: я думал, что погода сегодня не слишком хороша, но для осенней поры вполне сносна; что сейчас следует принять ванну и побриться, а затем позавтракать; что мое нынешнее относительное безделье сделает всю эту утреннюю процедуру неспешной и оттого весьма приятной; но что - сперва, конечно, посетив туалет - непременно необходимо сделать ежедневные гимнастические упражнения для укрепления мышц и создания общего здорового тонуса.
Но в этот момент я бросил случайный взгляд на постель и вдруг заметил на ней вторую подушку, откинутое и смятое одеяло, ложбинку, оставленную вторым - небольшим - телом, казалось, еще теплую. Я немедленно вспомнил вчерашний день и ночь, поздний ужин, или, лучше сказать - слишком ранний завтрак, сбивчивый вечерний перед этим разговор, вспомнил странную, будто ритуальную, близость с еще недавно, казалось, совершенно незнакомой женщиной… В голове у меня образовалась некоторая сумятица: все это - пьяный дебош, явно обыденный для меня самого и окружающих, последующее беспамятство, посещение врача… - настолько не вязалось с моим нынешним состоянием духа и тела, что впору было задуматься - не страдаю ли я раздвоением личности, а то и чем похуже. Мне вспомнились относительно недавно появившиеся в печати статьи по этому поводу, всемирно известный роман - кстати, имевшийся в моей библиотеке… Некоторое время я - забыв, разумеется, обо всем, что собирался делать - сидел на постели и тупо глядел, как вызревает серенькое мокроватое утро за окном.
На звук растворившейся за моей спиною двери я обернулся - на пороге комнаты стояла Лили: неглиже - но, видимо, давно проснувшаяся, свежая, даже причесанная.
- Ты проснулся… Хорошо, - сказала она, уселась на постель и стала натягивать чулки. - Я не хотела тебя будить.
Говорила она спокойным будничным тоном, беззаботно, почти весело, но, глядя на ее склоненную - в погоне за убегающими складками на чулках - спину, я снова подумал, что весь вид ее, сидящей и поправляющей чулки, здесь, на неубранной постели в просто обставленной спальне самой обыкновенной квартиры на столичной окраине, нисколько не был будничным - они не связывались совершенно, абсолютно, как будто взъерошенная от осенней сырости ворона, разбив клювом стекло, залетела сюда и уселась, роняя капли с мокрых перьев и оставляя на простынях грязные следы когтистых лап. Я снова почувствовал, что конечно же знаю ее - ибо есть непередаваемая словами, но совершенно отчетливая разница в ощущениях от присутствия совершенно незнакомого, чужого человека и человека - пусть смутно, пусть когда - то давно, но - знакомого. Мне думалось, что она выглядела бы естественно в каком - нибудь цыганском таборе, ночью, у костра, но - в одиночестве, как мне казалось, в таборе невозможном; значит, что - то вроде семьи степных кочевников - жена, или, скорее, дочь вышла поздним вечером из шатра - но когда, при каких обстоятельствах я мог встречать ее? Или это мои ушедшие в прошлое фантазии обрели уже для меня большую реальность, чем действительные события моей богатой ими жизни - вследствие болезни? или, скажем, невоздержанности? И встретил я ее где - нибудь там, в колониальной миссии: может, работала она там так же, как и я - по найму, мы сошлись, как это часто бывает в таких случаях, без особой любви, просто от одиночества, в отсутствие выбора, но - привыкли друг к другу, вместе вернулись назад, потом переехали сюда…
Почувствовав мой взгляд, она сначала замерла и несколько времени - пока я предавался своим размышлениям - сидела в напряженной позе, опершись руками на край постели; затем повернула голову ко мне: взгляд ее уже не был ни беззаботным, ни будничным - она смотрела на меня так, будто чего - то ждала.
- Рассказывай, - вздохнул я.
Время, верно служащее для всех твердой и прямой дорогою, перестало держать меня на своей каменистой спине, покрытой пылью веков - я утопал в нем, будто в зыбучем песке, проваливался сквозь него, оказываясь неожиданно для себя то в одном, то в другом пласте его бесконечной толщи, и вместе с наползающими на меня одновременно с разных сторон пластами времени менялись и декорации реальности - или того, что мы принимаем за нее.
Ну - разумеется: не было никаких колоний - вернее, были, только во времена, когда я ходил дорогами тех краев, здесь, на этом самом месте - где стоит дом, в котором теперь сидели мы на противоположных краях неубранной с ночи постели, спиной друг к другу - шумели дикие леса, и даже следов человеческих было еще тогда не найти меж вековых деревьев и на песчаных отмелях тихо бормочущих никем покуда не слышимые сказки ручьев - около трех тысяч лет назад. Я слушал Лили - другого ее имени я все равно не знал - и рассказы ее мешались с моими воспоминаниями - действительными и - как оказалось - мнимыми; я узнавал от нее о наших с нею встречах, и узнавал ее в своих, казавшихся мне бредом сновидениях, - такою, какой она была тогда. Я вспомнил ее лицо, освещенное пламенем придорожного костра - с черными, будто покрытыми запекшейся кровью устами, просившими у меня тогда помощи, а затем бессовестно обманувшими - возможно, чтобы спасти от чего - то себя, или меня: возможно от чего - то преждевременного, исправить свою торопливость, или какую - то оплошность. А может быть, просто поняла она тогда, что ничем, ничем уже не смогу я помочь ни ей, ни ей подобным - просто не пойму ее, косный мой ум не вместит того, что она хотела поведать мне; а может, увидела просто, что видимое могущество мое - уже подходило к концу, что уже иссякала понемногу данная мне и, быть может, небережливо растраченная сила, что уже истекало время, отведенное мне для моего служения, и тот, кто более меня, уже готовился явиться в мире мне на смену, а может, и чтобы поправить то, что я сделал не так, неправильно, или недостаточно - чтобы дать верное направление и указать новый верный путь… К чему только? - Этого я теперь уже не мог сказать, хотя в нынешней своей жизни знал это хорошо: годами мне вколачивали в голову перевранные - случайно или намеренно - и тем умерщвленные слова древних книг, годами ходил я в храм его, где пел ему хвалу, не зная, не помня - кому возношу я ее, и не чувствуя в душе подлинной благодарности или любви… Любить… - этим многие века я увлекал людские сердца, готовя их для его прихода, а теперь, когда пришел он и незримо воцарился в них - сам я потерял этот живой огонь, которым был наполнен, остались внутри только мертвый холод, да пустота, да чудом сохранившаяся горстка отсыревшей золы, как в топке старой и ржавой чугунной печки, давно выброшенной на свалку…
- Не сам, - прервала меня Лили.
- Что?
- Ты не сам потерял его - свой огонь, хотя и не сам приобрел, конечно… Правду сказать, тебе его выдали - как выдают оружие солдату, чтобы он сражался им и принес победу и славу пославшему его. А солдату… Что же - когда его полководец во славе своей празднует добытую его войском победу, солдату достается нечто поважнее - жизнь. Но оружие, выданное солдату, он обязан затем - сдать, - она немного помедлила и продолжала: - Только воин - оружие имеет свое, собственное, и отнять его можно только вместе с жизнью…
Да… Да - была она права: из мертвого, пересыпаемого ветром по дорогам видимых и невидимых миров песка, невесть от чего и как зародился я в незапамятные времена, и камень, мертвый камень наполнил я подобием жизни, что впитал, когда родился и рос. Только вот не было у меня никогда того, что от рождения дарится истинным кротким детям живой земли - просто так, как дарится ребенку его первая одежда: кипящей силы жизни и радости бытия. Не нужны были они мне, когда бездумно и неосмысленно существовал я, неведомо кем и для чего помещенный в свой исполинский каменный кокон, и тем более не нужны - когда также неизвестно зачем и почему я вылупился из него и, наполненный нездешним огнем, был отправлен исполнять свою службу: которая была мне дана - а я, как настоящий солдат - без размышлений и колебаний принял ее и стал служить с ревностью, со рвением, по - прежнему не задумываясь: к чему она, закончится когда - нибудь или нет, и если закончится, то чем, и - главное - что со мною будет после?
- Человечество было ведь настолько неизобретательно, - продолжала между тем Лили, - что за всю свою историю выдумало только четыре главных дела: копаться в земле, добывая и взращивая ее плоды; обмениваться друг с другом плодами, что дает земля, стараясь взять - побольше, а отдать - поменьше; утверждать свое превосходство над другими, и присваивать себе плоды земли, просто отнимая их и убивая тех, кто владеет ими; а также учить и объяснять, почему все так происходит и почему такое устройство человеческих дел - правильно. Все остальные человеческие дела либо второстепенны, либо производны от этих четырех.
Ты, к сожалению, принадлежишь теперь незримой касте воинов, то есть тех, кто стремится утвердить свое превосходство над другими, или природою… или просто - самим собой…
- Но я что - то не чувствую в себе такого стремления, - невольно усмехнулся я, - да и не чувствовал, когда… когда был… в общем, когда нес свою службу - утвердить?.. превосходство?.. - какая ерунда! Я просто учил - я, правда, плохо помню, как я это делал, но я давал наставления - тем, кто в них нуждался; а тех, кого не удавалось наставить - утешал, что наставлю когда - нибудь потом, после когда - нибудь… или наоборот… - ну, я уже сказал: помню плохо что - то, но никакого превосходства я, конечно, утвердить не стремился…
- А тогда что же ты делал? - перебила она меня. - Одна из горьких пилюль, которую жизнь подсовывает еще в детстве: тот, кто учит, всегда именно утверждает свое превосходство - хорошо, пусть не свое: своего учения, предмета, ремесла - да чего угодно; и тому, кто учится, не остается ничего иного, как смириться с этим - или учиться самому. Но лишь единицы способны на это - это требует сверхъестественных способностей постижения: гениальности - называют люди… Остальным - если и не приходится подчиняться живому учителю из плоти и крови, все равно - придется подчиниться мертвым - через книги, что они написали…
Я не нашел, что на это возразить. Вообще эти ее речи - каких не ожидаешь от молодой голой женщины, натягивающей чулки - вдруг открыли для меня в ее образе какой - то новый пласт - ее слова обнаруживали некое полученное ею образование, чего раньше я никак не предполагал.
- Внимающий учителям проходит низшую школу, - продолжала она наставительно, видимо, повторяя заученную формулу, - тому, кто хочет познания, - необходимо чтение мудрых книг, и это - школа средняя; но желающий пройти высшую школу - должен построить ее для себя сам.
- Ну, допустим, что так, - сказал я, - хорошо. Но почему ты сказала - "к сожалению"?
- Ну, например, потому, что сейчас ты воин, потерявший свое оружие, - отозвалась она, вставая и потягиваясь.
- И что?
- А то, что ты теперь будешь его искать.
- Возможно… Но почему ты так уверена?
- Сам увидишь, - уже застегивая платье, пообещала она: как - то, мне показалось - злорадно. И, подойдя к окну, снова стала задумчиво говорить, глядя не на меня, а вниз - на скучный и пустой тротуар и почти совсем уже облетевшие платаны напротив.
- Война, - говорила она, похоже совсем не заботясь, слушаю я ее, или нет, - это лишь одна из форм трансформации энергии, силы, полученной от солнца и накопленной в земле, причем трансформация самая бессмысленная - ибо и средством и конечной ее целью является уничтожение всякой энергии и силы… К счастью, природой и… - она странно запнулась, - и Богом… положен этому некий предел, перейти который непросто; однако же он оставлен преодолимым - вероятно, для того, чтобы уж если человек хочет полного уничтожения всего, то пусть, наконец, сделает это и освободит место для чего - то… не знаю… - более полезного…
После этого рассуждения я не выдержал:
- Послушай, твоя речь - "энергия", "трансформация" - мысли, которые ты выражаешь - не бесспорные, но несомненно интересные - откуда все это? Ты не производишь впечатления прошедшей университетский курс - или просидевшей годы напролет над книгами?
- Ну, ты, я надеюсь, понимаешь, что "доктор Шнопс", - она так и произнесла это имя, как бы в кавычках, - не просто случайный прохожий, в нужное время оказавшийся под окнами?
- Теперь понимаю… - я, в общем - да, понимал.
- Он… ну, словом, он выполняет поручения.
Я поднял брови.
- Так же, как и ты.
- Понятно.
- Ничего тебе не понятно. Он, действительно, доктор: в некотором роде.
- Да уж… Он так и сказал.
- Ну, вот. И по этой причине занимается… - она повернулась ко мне.
- Чем?
- Нами, - ответила она неожиданно глухо, будто у нее заболела грудь.
Я некоторое время смотрел на нее, не понимая, чем это вызвано.
- Нами - это?..
- Это такими, как мы. Ты для него ничем не отличаешься от меня. Особенно теперь…
От этих слов, или, скорее, от ее интонации мне стало как - то тоскливо.
- Но я ведь - человек, и…
- Ты человек куда в меньшей степени, чем я, - отрезала она.
Мы снова сидели рядом, как и вчера, и так же молчали; что - то ничего не приходило на ум: хотелось просто сидеть, молчать и ни о чем не думать. И я просто - то глядел в окно, за которым не было ничего заслуживающего внимания, то себе на ногти, то снова в окно, то - на Лили.
Только сейчас я заметил у нее на груди медальон с изображением вставшего на задние лапы рогатого волка: "Кто это?" - спросил я у нее. "Это… так… - амулет…" - она ответила неохотно и безразлично. "Бог? - эээ… - божество?" - "Нет… это - так… Такой же несчастный" - она спрятала медальон в вырезе платья, между плоских грудей; я понял, что больше от нее ничего не добиться, да и потерял к этому разговору интерес.
* * *
- Так и что - Шнопс? - спросил я уже на следующий день, когда мы вернулись домой с покупками.
Полдня мы потратили на то, чтобы обойти: зеленную лавку; мясную - где я задолжал уже две недели и пришлось уговаривать хозяина подождать еще; при всем том в галантерейной Лили понадобилось непременно купить ленту и моток каких - то застежек - я в этом, разумеется, не разбирался; по дороге зашли перекусить в скромную кофейню и перекусили на какую - то смехотворную сумму, так что в хозяйкиных глазах показалось даже нечто вроде жалости - я надеялся, это подвигнет ее еще на одну булочку - за счет заведения, но - не подвигло.
- Что же - Шнопс? Ты, я понял, у него училась, что ли? Он что - еще и учитель?
- Да, отчасти - учитель. Скорее просто помогает - учиться самим…
- Хорошо. А со мной что произошло на самом деле? Может быть, расскажешь?
Лили рассказала.
…
- И что - ты при всем этом присутствовала?
- Ну на это нельзя ответить определенно - тебя ведь носит во времени, как сухой лист в переулке - я не всегда поспевала за тобой, да и не имела такой цели… Но говоря вообще - да, присутствовала. В некотором роде. Не все время.
Я снова ощутил прохладную пустоту в груди: теперь мне стало понятно - откуда она. Тепло человеческого сердца - любого - не может сравниться с жаром божественного огня. "Возможно, я привыкну", - подумал я, а затем снова спросил:
- Зачем же было сочинять всю эту - историю? Как я вылезал на балкон, буянил после, кричал?
- Это примерно так и было, - тихо ответила Лили, - по человеческим понятиям времени, в которое тебя занесло. А представь, что было бы, расскажи я тебе все как есть сразу? когда ты еще был - как бы это сказать - под наркозом? Что бы ты понял?
- Вероятно, понял бы, что ты сумасшедшая… - согласился я.
"Доктор" появился еще через день; "Не слишком пунктуально" - подумал я, услышав голос в прихожей. Я не стал его встречать.
Он, видимо, уже знал, что мне более или менее известна истинная моя история; истинная настолько, насколько может быть истинной история чего бы то ни было, выкинутого странной фантазией судьбы из ровного и бесстрастного потока времени - история, в которой середина может предшествовать началу, причины - порождаться своими следствиями и вымысел - быть более реальным и значимым, чем беспристрастный перечень фактов; но главное - вся она бесконечными петлями повторяет одни и те же обстоятельства, всякий раз перекраивая их и раскрашивая новыми рисунками, так что порою и не угадать, что в ней появилось нового, а что - лишь одетое в перелицованные до неузнаваемости драпировки и много раз уже случавшееся в прошлом.
- "Прошлом"… Разве имеет это слово какой - либо смысл для вас? - спросил меня Шнопс (или как уж там его нужно было называть на самом деле), когда после взаимных приветствий мы заговорили на эту тему. - Действительность, в которую погружены мы все - а скорее, тот водолазный колокол, в котором все мы вместе погружены в океан небытия, - наполнена таким множеством разнообразных причин и еще более разнообразных следствий, что им попросту давно уже не хватает в нем места, чтобы выстроиться в ровные и прямые цепочки. Представьте себе спутанный клубок разноцветных шнурков, - и он вдруг достал из кармана плаща, который так и не снял, - точно: маленький пестрый клубочек.
- Если вытащить из него один и растянуть в руках, - продолжал он, иллюстрируя все, что говорит, действием, - то мы увидим на нем последовательно, слева направо: черную полоску, белую полоску, зеленую полоску, затем красную, или какую - нибудь еще синюю полоску.
- Но если ничего не вынимать, - он бросил выдернутый шнурок на ковер, а своим клубком повертел у меня перед носом, - то мы увидим лишь одну сплошную пестроту: белые полоски будут соседствовать с красными, зеленые с черными, однако окажется, что все они принадлежат разным шнуркам, все перепутается - где там, в клубке, лево? где право? - ничего не понять. "Все смешалось в доме Обломовых" - (если не перепутал фамилию): но так очень точно описал это один мой… Мы, словом, были близко знакомы когда - то - вот будто с вами, - он как - то глумливо усмехнулся, и продолжал:
- Можно, конечно, попытаться выдернуть свой шнурок из клубка - вот как только сейчас я это проделал, чтобы мое разъяснение было более наглядным для вас… - он вдруг остановился, с сожалением поглядел на брошенный им самим шнурок, что так и валялся на ковре, покачал головой и заметил: - Так уже и от клубка скоро ничего не останется… где - то нужно новый доставать… - да, так вот - но представьте, что шнурки - то внутри клубка перевязаны друг с другом! И не всегда - конец к началу, а зачастую - где - нибудь посредине! Ну - ка, извольте все это распутать и выстроить в единую последовательность…