Антон подошел ко мне, обнял. И всё напряжение у обоих моментально отпустило. Я не буду плакать, как раньше, когда он был маленький и возвращался из поездок. А я ревела белугой от радости, что мы опять вместе. Я знаю, он вернулся совсем. С опытом жизни и со знанием, что есть семья. И как это важно. Нет, это самое важное в жизни. Мы оба сделали выводы, мы стали другими. Но мы стали лучше. И что бы в жизни ни происходило, мы никогда не потеряем глаз друг друга. Поворотный момент в нашей жизни произошел.
Или все-таки любовь?
Но женщины надеются всегда,
особенно когда все безнадежно.
Не обмануть их просто невозможно.
Самообман -
Их счастье
И беда.
– МАМА, папа, я вас очень люблю, у меня к вам серьезный разговор!
Марья Михайловна с Петром Федосеевичем даже не напряглись. Голос при этом у дочери был звонким, глаза веселыми, в общем, всё было как обычно.
Для Татьяны всё и всегда было серьезно. Родители к этому привыкли. Она у них была единственной, такой долгожданной, в ней была вся их жизнь. И что бы она ни говорила, для них всё и всегда было серьезным. Любая мелочь, любая оценка школьная или недопонимание с подружкой. Всё и всегда выносилось на семейный суд, обсуждалось и решалось вместе. Такими доверительными отношениями с дочерью Миллеры гордились. Почему так случилось, что они для этого делали? Да вроде бы ничего специально. Просто были всё время рядом, никогда дочь не отталкивали глупыми вопросами, разговорами, заведенными не вовремя. Понятное дело, не у всех взрослых хватает времени и терпения на собственного ребенка. Танюша была поздним ребенком. Наверное, потому и отношения были такими трогательно доверительными. Хотя и сложностей было много. Каждая девочка проходит тот возраст, когда мамой хочется гордиться, молодой мамой, красивой, модной. А когда во дворе школы кричат: "Танька, за тобой бабушка пришла!" – это, конечно, обидно. И Тане обидно, и Марье Михайловне.
Но что тут поделаешь, Таня родилась, когда им обоим было по сорок пять. Когда была потеряна всякая надежда. Сколько же было хожено по докторам, сколько поставлено диагнозов, принято лечений. Не вспомнить и не пересказать. А сколько пролито слез. Марье Михайловне, наверное, было где-то даже легче. Действительно, можно было поплакать на плече у мамы. А что было делать Петру Федосеевичу? Когда в который раз – и опять всё мимо. Не было долгожданной беременности у жены, не было долгожданного наследника. И это при том, что Миллер уже в сорок лет был профессором, его научные работы в области ядерной физики давно стали известны всему миру. Он был известным человеком не только на родине. Бесконечные конгрессы, симпозиумы, почет и уважение. А дома практически трагедия – нет детей.
Спасала удивительная привязанность друг к другу мужа и жены. Любовь? Сейчас это слово полощется на каждом углу, тогда об этом много не говорили. Хотя, наверное, это самая настоящая любовь и была. Проверенная временем, испытанием, общей бедой. Они умели успокоить друг друга теплым словом, взглядом, просто прикосновением руки.
Вместе заканчивали Московский университет. Только Маша училась на факультете журналистики, а Петр заканчивал физический факультет. Они сразу потянулись друг к другу, сразу поняли какое-то удивительное внутреннее родство. Маша никогда не была красавицей. Только разве что коса до пояса да застенчивая улыбка с ослепительно белыми зубами. Но Петр выбрал именно ее. Видимо, взяла она его своей скромностью и трогательной добротой. Всё начинали и строили вместе. Было сложно. Но они были вместе, и никакие трудности им были нипочем.
Видимо, своей честной жизнью, верностью друг другу заслужили они этого долгожданного ребенка. Может, Маша и молилась потихоньку, – Петр об этом не знал. Член партии, он себе такого позволить не мог. Но когда Марья Михайловна наконец забеременела, никто сначала даже не обратил на это внимания. Между собой они тему эту уже давно не обсуждали, смирились, жили для себя и уже практически счастливо, не оглядываясь на то, что в жизни их что-то не так. Странные Машины симптомы с головокружением, с тем, что подташнивает, и слабость невероятную воспринимали как перегрузку на работе. Отдыхать не ездили уже два года, Петр сдавал очередной проект, было не до этого.
В больницу Машу отвезли прямо с совещания из кабинета главного редактора. Упала в обморок. Очнулась уже в палате Кремлевской больницы. Мужу по статусу было положено. Вокруг суетились врачи.
– Марья Михайловна, не волнуйтесь. Обычное переутомление. Полежите, обследуем, витаминчики поколем, и всё у вас будет отлично.
И только вечерняя нянечка, древняя старушка, внимательно посмотрев на нее, произнесла:
– А ты ведь, дочка, беременная. Неужели не поняла до сих пор? И эти-то, дохтора (она смешно произносила слова с каким-то среднерусским акцентом), ничё разобраться не могут. Утомление! Какое утомление? Беременная ты, девка, меня слушай. А родишь ты девчонку. Маленькую, правда, но справную. Да не волнуйся ты и не плачь. Сказала же, всё у тебя хорошо будет! Ой, девка, девка, – нянечка обняла плачущую и боящуюся верить в чудо Марью, – видно, намаялась ты. Потому вы без Бога живете. Вот и мечетесь, мечетесь, по дохторам бегаете. Что они тебе сказать-то могут. Утомление. Сейчас уколы начнут ставить. У Бога просить надо было! А Он всё на свои места и сам расставил. Вот пришло время, и придет тебе ребеночек на свет.
Старая нянечка не ошиблась, в свое время в той же Кремлевской больнице Марья Михайловна родила маленькую девочку. Привез их Петр уже в квартиру в высотке на Котельнической набережной. Сказать, что Петр был разочарован рождением дочери? Нет, не то, хотя, безусловно, всю беременность говорил жене:
– Никому не верь, у нас будет только сын. Раз уж чудо свершилось, это будет чудом до конца!
Всю беременность он носил Машу на руках, не знал куда посадить, чем накормить. У них и так никогда не было крупных размолвок, они жили в полном согласии. Сейчас же теплота друг к другу просто переполняла их. Или все-таки любовь? Нет, они не любили этого слова.
А родилась все-таки девочка, маленькая, курносая, крупнолицая, вся в Машу. Когда Петр услышал новость, сначала понял, что просто всё нормально и, главное, что мама чувствует себя хорошо. Небольшой, конечно, вздох внутри случился. Но думать времени особо не было. Нужно было покупать ванночку, кроватку, пеленки, распашонки. В Москве бо-е годы. Всё найти не просто, даже имея в виду всевозможные блага и разнарядки, которыми пользовался Петр, по тем временам уже достаточно крупный ученый. Блага были все-таки для взрослых. В Совминовском ателье можно было сшить мужской костюм и заказать ондатровую шапку. Ползунков и чепчиков там не продавали. Поэтому думать особо было некогда, какого пола родился ребенок. Хорошо, помогли жены сослуживцев, которые вместе с Петром бегали по магазинам, мыли квартиру, стирали и гладили детские вещи.
Ну а когда наконец жену разрешили забрать из роддома и Петр наконец увидел обеих, сердце у него в груди перевернулось и так до сих пор и продолжает стоять в груди как-то немного боком, ни на секунду не давая забыть, что у него есть дочь. Сначала он увидал усталые, счастливые и совсем по-другому спокойные глаза Маши, а потом совсем такие же глазенки, серьезно смотрящие на него из-под платочка. Какой мальчик? При чем тут мальчик! Вот оно, счастье. Петр трясущимися руками взял девочку из рук медсестры.
– Деньги! – испуганно шепнула Маша.
Улыбающаяся медсестра уже оттопыривала карман накрахмаленного халата.
– Сколько? – так же шепотом спросил Петр.
– Тебе повезло, сэкономил, девочек выдают по пять рублей.
Петр не мог уже выпустить дочь из рук. Маша сама доставала кошелек из его пиджака, отсчитывала деньги. Петр, не отрываясь, смотрел в глаза дочери. Неужели это его дочь? Неужели он дождался и есть у него теперь этот ребенок?
– До машины бежим бегом, – его привел в чувство голос Маши.
– Я бегом боюсь. А что случилось?
– Что случилось! Ты мне ни трусы, ни чулки не принес. На улице мороз, между прочим. Да ничего, Петь, добежим. Зато где ты такие розы среди зимы достал?
Жизнь потекла совсем другая. Всё было подчинено маленькой девочке, их ненаглядной Танюшке. Маша уволилась с работы, старалась дать девочке всё, что только возможно. Таня училась музыке, занималась языками, ходила на бальные танцы. Петр, как всегда, много работал, но каждый вечер к ужину бежал домой. За столом обсуждалось всё, что произошло за день. Дела каждого члена семьи были одинаково важны. И Танины – кто из подруг сломал совочек, и Машины – как подорожала картошка на базаре, и Петра – почему правительство не выделяет достаточно денег на новые разработки. После ужина обычно Петр читал Тане вслух в большой кухне-столовой, пока Маша мыла посуду. А потом играли в лото или, если была хорошая погода, на полчасика еще выходили на улицу.
Всё было размеренно и предсказуемо. На выходные в Пушкино, на правительственную дачу; на всё лето – в Ялту. Как правило, Петру удавалось вырваться к своим девочкам на месяц. Больше не получалось. Девочки тоже знали, как занят папа, какие серьезные вопросы ему необходимо решать, по пустякам старались его не расстраивать, ценили каждую минуту, проведенную вместе.
Танечка школу закончила с медалью, легко поступила в университет, и тоже на физический факультет. Петру было грех жаловаться на отсутствие сына. Хотя лицом и фигурой Таня была в мать, способности ей передались отцовские. Уже года в три Петр постепенно начал лото заменять шахматами и почувствовал недетскую логику в Танином мышлении. Пошли первые задачки, формулы, Тане всё было интересно. А потом начались и первые победы, сначала на школьных, а потом и городских олимпиадах.
Марья Михайловна сомневалась: все-таки девочка – и вдруг физика. Соединимо ли это?
– Машенька, что ты переживаешь Посмотри на нашу дочь. На синий чулок она уж никак не похожа. Ну если такие способности есть, почему же их было не развивать? Пусть будет физика. А там видно будет.
В студенческую жизнь Таня окунулась осторожно. Всё было новое, всё необычное. Лекции, семинары, сессии. Новыми друзьями девушка обзаводилась трудно. Привыкла, что всегда в ее жизни лучшими друзьями были папа и мама. Школьных подружек было всего две, но они теперь учились в разных концах Москвы, и встречаться часто не удавалось. А в университете… Таня с первых же дней поняла, что она другая. Мальчишки и девчонки легко знакомятся, тут же идут в обнимку, целуются после танцев. Таня так не могла. А где же чувства, а за руку походить где-то с полгода? И потом, рассказы мамы о том, как она выходила замуж. Про всю ту целомудренность и скромность. И о том, что папа был бы счастлив, если бы его дочь была воспитана так же. Мнение папы было для Тани абсолютным. Той самой константой, в которой сомневаться не имело смысла. И потом, она видела отношения родителей. В них не было ничего показного, просто милые, обращенные друг к другу улыбки, желание всегда прийти на помощь друг другу, принять любую ситуацию. Простить. Таня не помнила, чтобы родители когда-либо ругались. Неужели не было такого? В детстве Таня думала, что, конечно, не было. Когда стала взрослеть, то поняла, что это невозможно. Даже в природе небо хмурится, а тут живые люди. Просто и Маша и Петр умели из любой ситуации выходить достойно. И главным правилом всегда и везде было: только не при Тане. Мнение должно быть у родителей одно на двоих, и прав будет тот, кто выскажет его первым вслух. Другой спорить уже никогда не будет. После рождения Тани Маша больше не работала, но от этого ее статус в семье никак не принижался. Петр советовался с женой во всем, всячески старался ей показать, как дорожит ею. Всегда понимал, что бросить журналистику Марье тоже не очень просто. Но нужно было выбирать, и выбор был сделан: покой в семье, всегда готовый обед, выглаженные рубашки, а главное – их Танюша.
Таня выросла практически в идеальной семье. Вы скажете, так не бывает. А вот бывает. Было же так у Тани. Как же ей было после таких отношений, которые она видела у родителей, вступить в свои, со своими сверстниками?
Она почувствовала себя одинокой впервые в жизни. Ей не хватало уже маминой и папиной любви. Ей хотелось чего-то большего, она была готова к совсем другим чувствам, а их не было. Надо сказать правду, мальчишки с потока ею не интересовались. Красавицей она не была, заводилой тоже. Она была умной – вот это в ней ценили и с удовольствием разбирали с ней сложные задачки. А еще она была скромной. И до этого уже никому не было дела. Поэтому на танцы мальчишки бегали на соседние факультеты или вообще в пединститут.
Как-то Татьяна вызвалась купить методички для всей группы. Помочь предложил Егор.
– Слушай, нас, слава Богу, десять человек, не дотащишь! Давай помогу.
– Давай, – Таня действительно не сообразила, что справиться ей будет тяжеловато.
Поездка была веселой, ехали на метро, Егор рассказывал анекдоты, хохотали, потом выбирали в книжном методички, рассовывали их по пакетам. Внезапно хлынул дождь.
– Давай ко мне домой, – крикнула Таня, – я тут недалеко живу, а то все учебники сейчас промочим. Кто нам деньги-то возвращать будет!
И побежала вперед. Егор не отставал. Уже забежав в парадное, он присвистнул, остановившись:
– Ты что, в этом доме живешь?
– Ну да, а что такого?
– Ничего такого. Только я первый раз общаюсь с девчонкой из Высотки.
– Ну, допустим, не первый. Мы с тобой уже полгода как общаемся.
– А чего ж ты никогда не рассказывала, где живешь?
Таня растерялась:
– А нужно было?
Теперь растерялся Егор:
– Да нет. Наверное, необязательно. Послушай, – он опять остановился, – а твоя фамилия ведь Миллер?
– Егор, да что ты, в самом деле! Как будто меня первый раз в жизни видишь! Что тебя так удивляет?
– Подожди, подожди, а академик Миллер? Неужели твой дед?!
Таня насупилась:
– Ну почему дед? Это мой папа.
– Дела!
– Да что дела? Изменилось, что ли, что-нибудь? Всё, пошли домой греться. Нас мама чаем напоит, простудимся еще.
Так началась дружба Егора и Тани. Он провожал ее после лекций до дома, иногда заходил. Но чаще они бежали гулять в парк или в кино, ездили в Сокольники, в Ботанический сад.
К этой дружбе Марья Михайловна и Петр Федосеевич сразу отнеслись настороженно. Не то чтобы им не нравился Егор. Им не нравилось, с чего началась эта дружба. Но, с другой стороны, они видели, как горели у Тани глаза, как она была счастлива.
– Танюш, Егор тебе нравится?
Марья Михайловна разливала вечерний чай.
– Даже не знаю, мам, как тебе сказать. Мне нравится, что он за мной ухаживает. Что у меня теперь парень есть. И, наверное, он очень хороший. Только он, знаете, немного другой. Злой, что ли. Это потому, что отец их бросил, когда он маленьким был. Он теперь всё ему доказать пытается, что вон он какого сына потерял. Вот он прославится, отец к нему приползет, а он ему куска хлеба не подаст.
– Боже мой, Таня, что ты говоришь! – родители переглянулись между собой.
– Да нет, я сама всё прекрасно понимаю. Только я же с папой воспитывалась, да еще с каким. Мама, папа, как же я вас люблю!
Таня вскочила и поцеловала по очереди обоих родителей.
Петр Федосеевич, как всегда, расплылся в улыбке.
– Танюш, сядь, я никогда с тобой не говорил на эту тему. Мы с мамой не говорили, – поправился он, взглянув на жену. Марья Михайловна незаметно кивнула. – Только ты должна запомнить, что с противоположным полом все-таки надо быть осторожной. Я сейчас скажу тебе очень неприятную вещь. Все твои будущие женихи являются твоими только на десять процентов. Мне очень жаль тебе об этом говорить. Только на пятьдесят процентов это женихи мои – твоего папы-академика, а на сорок – вот этого самого замечательного дома. Ну а десять – это уж точно твое. Все-таки ты у нас умница, золотая медалистка, студентка престижного вуза, просто хороший человечек. Но всё это только десять процентов, Таня.
– Папа! Что ты хочешь этим сказать?! – Таня вскочила, гневно переводя взгляд с отца на мать. Марья Михайловна, как всегда, сидела неподвижно, ничем не выражая своего собственного мнения. Говорил Петр, значит, он говорил правильно и другого мнения у нее просто быть не может.
– То есть меня полюбить просто так не за что. За то, что я просто Таня?!
– В том-то и дело, голуба моя, ты не просто Таня и никогда уже просто Таней быть не сможешь. Потому что ты Татьяна Петровна Миллер, дочь академика Петра Федосеевича Миллера. Ну не отречься же тебе от меня? К сожалению, есть такой порок у людей. Он называется корысть. Как тебе это объяснить… Вот твой Егор. Ты знаешь, он, наверное, неплохой парень. Ведь на такой факультет поступил сам, заметь, папа-академик с ним не занимался. И то, что он сейчас про отца говорит, что куска хлеба ему не подаст. Может, это и не так уж страшно. Парень обижен и мать защитить хочет, видел, как непросто ей с ним было. Это мне всё понятно. Но с тобой-то он стал дружить только когда к подъезду нашему подошел. А до этого ты ему была неинтересна.
– Петр, – осторожно вставила Марья Михайловна, – ситуации бывают разные, – она выразительно посмотрела на мужа. – Танечка, деточка наша, – мама подошла к дочери и прижала ее голову к себе, – разговор папа затеял не очень приятный, но он своевременный. Я не буду говорить банальностей про то, что мы хотим тебе только добра. Это и так всё ясно. Но действительно, папина должность накладывает на нас на всех и ответственность, и определенную тяжесть, порой и несправедливую. Просто мы бы хотели тебя предостеречь. Присматривайся к людям, не верь всем и каждому, советуйся с нами, если есть в тебе сомнения. И обязательно тебе встретится твой человек, который полюбит тебя, не папу-академика, не дачу государственную, а просто нашу Таню.
– Ну а понять-то как, и почему вы решили, что Егор? Ах да, потому что дружить только сейчас стал… – Таня задумалась. – А знаете, вы ведь правы. Он же всем на курсе растрепал. А я еще смотрю, что это вокруг меня народ виться стал? Пап, неужели ты прав? – Танины глаза начали наливаться слезами. – Мама, папа, я вас очень люблю, мне надо подумать, – и Таня убежала в свою комнату.
Марья Михайловна и Петр Федосеевич остались сидеть за накрытым к вечернему чаю столом. Чай давно остыл, а они всё сидели и смотрели друг на друга.
– Петя, ты был прав, спасибо тебе за то, что ты взял на себя этот неприятный разговор. Мы обязаны были поговорить с дочерью. Это было своевременно.