* * *
Поздним вечером Александра вошла в дом. В комнате слышалось ровное дыхание Дмитрия, набегавшегося за день по полям. Александра постояла над сыном: спать тому оставалось недолго: летом рано загорается утренняя заря…
ЗАЗИМОК
Утром Гажулла ходил проверить, можно ли пахать: весь сентябрь лило, как из ведра, и хотя с уборкой управились рано, с зябью дело подвигалось туго. Когда зарядили дожди, все соседние бригады одна за другой перебрались поближе к жилью, и только Гажулла, в тайной надежде на то, что ему все-таки удастся вспахать положенное, все тянул да тянул с переездом и дождался-таки своего. В октябре наступила хорошая погода: ночью вызвездило небо, и скошенные поля под прозрачным воздухом легли просторно золотисто-грустными полосами. Начались светлые, спокойно-ясные дни. В такие дни хорошо возить нарубленную для хозяйственных нужд талу, чувствуя при этом едва ощутимое тепло все более холодающей погоды и упругую гибкость тоже нахолодавшей лозы. В деревне теперь затишье, и, пользуясь этим, учатся летать гуси.
Мужчины постарше, праздные от схлынувшей работы, сходятся к кузнице и сидят там, вдыхая запах горящего угля, смоченного водой. На реке настывает лед, и кто-то одиноко в середине разогретого слабым солнышком дня все тюкает и тюкает топором, починяя забор или выполняя еще какую-нибудь неспешную работу, все лето откладываемую на потом.
Эх, хорошо теперь в деревне. И если бы не зябь…
Вид поля показался Гажулле сносным для пахоты, и, идя назад, он залюбовался перелесками, из которых уже ушло лето: деревья пышно - фейерверком багряных и желтых листьев - прощались с теплом.
- Ну, как? - спросил Гажулла, проходя мимо трактора Вальки. Она, ладная, щегольски одетая в капроновую куртку, делавшую ее широкой в плечах, что-то крикнула непонятное в ответ. Нравилась Гажулле эта девчонка, присланная из техникума на практику, за ее ровный и покладистый характер, серьезное отношение к делу, Гажулла как-то починил ей разносившиеся сапоги, вставил в тракторе вместо разбитого стекла фанерку - при его характере большего прилюдно он не сделал бы и для родной дочери.
Самсонова Гажулла нашел озадаченно чешущим затылок и пинающим плужные распорки ногой.
- Ты чего? - заранее догадываясь, спросил Гажулла. - Камень?
- Камень.
- Эх, ты! - вздохнул Гажулла. - Говорил же я тебе…
Он обошел вокруг плуга, трогая пальцами покореженные укосины, с досады сплюнул под ноги.
- Ладно, чего на него смотреть. Ему теперь одна дорога - в переплавку. Ты лучше плуг Кузнянного посмотри, им пахать будешь.
Заправив бак своего трактора горючим, переделав всю другую нехитрую ежеутреннюю работу, Гажулла поплелся к вагончику завтракать.
- Посмотрел? - спросил он, проходя мимо самсоновского трактора, и вздрогнул: две фигуры - Самсонова и Вальки - резко отпрянули друг от друга, словно застигнутые врасплох. Целовались они, что ли?
Увиденное расстроило Гажуллу. То, что он увидел, он знал, рано или поздно все равно произойдет с Валькой. Но чтобы Самсонов… Этого он себе представить не мог.
Самсонов был свой, деревенский. Гажулле он помнился еще послевоенным курносым мальчишкой, цепким и въедливым, как репей: Анисим Самсонов не вернулся с войны, все жалели мальчишку, подбирали ему работу полегче, избаловали, вот он и вырос такой.
Лет восемнадцати Самсонов надолго куда-то уезжал, вернувшись, много пил, а потом нанялся строить с тремя приезжими плотниками магазин в соседнем селе.
Между тем Дмитриевна, мать Самсонова, некогда известная на весь район доярка, стала совсем плоха и несколько раз передавала через людей, чтобы сын приехал поберечь ее. Но тому все как раз было некогда - ездил на станцию за лесом. Дмитриевна слегла и вскоре померла без него. Рассказывали: услышав эту весть, бешено гнал Самсонов грузовик со станции, но на похороны успел только к тому времени, когда уже вырос на кладбище желтый песчаный холмик. Самсонов пал на него и долго плакал, вызвав пересуды баб. После смерти матери он остепенился, устроился на работу в колхоз, но Гажулла как-то не доверял ему. За легкой общительностью того чудилось ему стремление переложить что потяжелее на плечи тех, кто рядом, а этого Гажулла не прощал: сам с детства честно тянул выпадающую на его долю лямку и от других требовал того же.
Впрочем, до сих пор он молчаливо сносил Самсонова, и вот теперь… "Поговорить с ней, что ли? - подумал он о Вальке. - Сгорит ведь, как бабочка на огне".
За завтраком Гажулла незаметно следил за Самсоновым: высокий, в потертых штанах и ботинках, заколодевших от давнего неухода, тот выглядел все-таки красивым. Хотя жесткость даже и во внешнем облике проглядывалась достаточно. Такие вот почему-то больше всего и нравятся женщинам. Разве другим был Прохор Зыков, к которому когда-то ушла первая жена Гажуллы Александра?..
Сразу после того, как организовали колхоз, рядом с пожаркой выросло небольшое строение. Одно время в нем располагалась изба-читальня, потом склад. И многое там странно мешалось и соседствовало: разрезная красноармейская винтовка и мешки с мукой, пыльная гармонь с цветистыми мехами и сотовые рамки на стенах, детали разобранного радиоприемника и полосатые арбузы в углу. Крепко вошло все это в память Гажуллы, помнилось и в войну и после войны. Там работала Александра как раз в то время, когда ушла от него к Прохору. И знал ведь, что не уживется она с Прохором, бросит он ее, как это и вышло впоследствии, но смолчал. Так, может, хоть сейчас сказать все этой девчонке?
Отец Гажуллы когда-то учил сына:
- Ты, сынок, бабу не жалей - у ней три души. Одну выбьешь - а у ней еще две, две выбьешь - а у ней еще одна. Бабу жалеть нечего, себе дороже обойдется.
А Гажулла все-таки жалел: верил в великую справедливость добра. Один только раз отступился от этой веры, да и то себе во вред. Вторая жена, Стеша, досталась ему тихая, работящая. Гажулле помнилось, как в готовности разбить вставшую между ними стену его неласковости, бросалась она выполнять каждое его слово. А он только молчал да неуклюже прятал глаза, в которых не было главного - внимания к ней. От невнимания, как теперь ему казалось, она и ушла из жизни раньше времени: весной сорок третьего в одночасье скосил тиф и жену, и сына Гажуллы. А он был тогда совсем не далеко от них - на станции, отпущенный на время по ранению домой. Но началась весна, рухнули дороги, и он вынужден был вернуться с полпути.
А уж кого и любить-то было, как не Стешу - тихую, ласковую.
И кто виноват во всем? Прохор? Александра? А может быть, он сам… "Нет, поговорить надо с Валькой, обязательно поговорить", - решил он.
- Ты бы сходил проверил плуг Кузнянного, - сказал он Самсонову. - Не видал ведь ты его еще.
- Ладно, - ответил миролюбиво тот, - схожу.
- Когда? Времени-то уже сколько!
- Сейчас и посмотрю.
Вслед за Самсоновым пугливо поднялась и Валька.
- А ты куда? - попробовал остановить ее Гажулла.
- Пойду я, - неопределенно ответила она.
"Боится, - решил Гажулла. - За него боится. Значит, далеко зашло".
На краю поля Самсонов возился с плугом.
- Слышь, Николай, - сказал ему Гажулла, - что я тебе скажу… Оставил бы ты девку в покое. Не по себе дерево рубишь. Ты посмотри на себя!
Самсонов только насмешливо улыбнулся, закручивая гайку.
- А ты ей кто, отец?
- Брось, Николай… Я по-серьезному.
- И я тоже!
Ближе к полудню, на дальнем загоне остановил трактор Гажуллы председатель.
- Что ж пашешь ты так, Федор Матвеевич? - сказал председатель, разминая в руках комок земли. - Мало напахал!
- Да дожди мешают, - оправдался Гажулла. - И людей нет. Кравцов заболел, Кузнянного в армию призвали, Ивасюк в институт поступает. Самому вот за рычаги пришлось сесть.
Председатель выглядел неважно: даже в голосе чувствовалась усталость, а под глазами от пыли и постоянного недосыпания залегли темные тени.
В последнее время колхозу не везло с председателями: то неумехи, то склонные к выпивке попадались, а предпоследний и не пил, и дело как будто знал, а толку все равно не получалось. Он цели, назначенной, им самим себе, никак достигнуть не мог: побежит куда-нибудь, да на полдороге и свернет, и так весь день бегает - никак до места добежать не может.
А Григорий Иванович ничего, старался, да, видно, нелегко ему приходилось…
- Вы бы прислали на помощь кого, - попросил Гажулла.
- А кого? Сам знаешь, некого.
- Да хоть механика пришлите, - рассердился Гажулла. - Избаловался он у вас совсем.
- Ладно, пришлю…
Председатель чего-то тянул, что-то расстраивало и мучало его.
- Федор Матвеевич… А ведь я к тебе с просьбой. Выйди ты как-нибудь из положения. Нельзя нам нынче без зяби оставаться, никак нельзя.
- Да я что, - удивился Гажулла. - Все, что от меня зависит…
- Вот и хорошо. За ребятами тут присмотри, - обрадовался председатель. - А механика я тебе пришлю. Завтра же и пришлю.
"Чудак ты, Григорий Иванович, - "присмотри", - глядя вслед уходящему газику; думал Гажулла. - Неужто и ты, как прежние? Да нет, вроде не такой…"
За ужином повариха Марфа рассказывала:
- Давеча вас не было никого, придремала я и слышу, будто гуси в сенях солому щиплют. "Опять, думаю, Вася дверь на щеколду не закрыл". Как всполохнулась вся, а и нет никого.
Гажулла давно замечал, какая-то вялая стала Марфа в последнее время. Жизнь ею ощущалась только в заботах о других, и скорый переезд в село, при ее поздних бабьих годах и одиноком житье в четырех стенах, был для нее, как сказал бы Самсонов, зарезом.
В другой раз Гажулла с удовольствием послушал бы рассказы Марфы, но сейчас его беспокоило отсутствие Самсонова. Уже потянуло туманом из низины, уже багряные листья терновника начали гаснуть один за другим, становясь пепельными, а его все не было.
- Он у меня тихим был, Вася, - рассказывала Марфа. - Бывало, скажу ему: "Ну чего ты все один да один. Взял бы вон денег, выпили бы с Иваном, поговорили о чем". А он денег возьмет да и носит их в кармане дня три, а после вернет. "Ладно, - скажет, - неохота чего-то. Лучше я в другой раз".
- Он когда на войне погиб? - спросил Гажулла.
- Да в самом конце уже почти, под Варшавой…
"Мучается баба без счастья, - решил про себя Гажулла. - У меня, может, его тоже не шибко было. Но нам, мужикам, без него еще туда-сюда. А вот бабам без счастья нельзя".
- Ты вот что, ты о смерти брось думать, - пробовал утешить он ее. - Ты о жизни думай. Живые должны думать о живых.
Отсутствие Самсонова беспокоило его все больше. "А что если он что-нибудь нарочно сморозит - опять плуг зацепит или еще что… От такого всего ожидать можно", - думал он. Но когда Самсонов, прогрохотав трактором мимо вагончика, появился на стану, он и виду не показал.
- С трактором что-нибудь? Или опять камень? - только и спросил он.
- Нет, - ответил Самсонов. - С трактором все в порядке. Я ухожу из бригады.
- Почему?
- Так.
- Та-ак, - протянул Гажулла. - Моя хата с краю, что ли?
- Почему же, - ответил Самсонов. - Сколько мог, работал, а теперь не вижу смысла. Мне больше других не надо.
- Ну, а земля, - спросил Гажулла. - Как будет с землей?
- Об этом пусть у кого другого голова болит. А я себе не враг.
- Та-ак, - снова протянул Гажулла. - А мы, выходит, враги себе… что всю жизнь на ней… Ну, ладно. Только ты вот что, ты помни: будешь проситься в бригаду другой раз, мы тогда тоже подумаем. О многом подумаем!
- Ладно, запомню, - сказал Самсонов и стал собирать свои вещи. - Переночую, а завтра уйду.
И снова, как утром, вслед за ним пугливо поднялась Валька.
- А ты куда? - закричал на нее Гажулла. - У тебя своих глаз нету? Все по подсказке?!
Валька, не оглядываясь, пошла в темноту.
- И-эх, Матвеевич, - укоризненно сказала Марфа, лицо ее, готовое к слезам, перекосилось. - Буровишь невесть что! Себя пожалел бы, старый… Расписываться они собрались, свадьба у них скоро.
- У кого, у Вальки?
- У нее! У кого же еще?
- Вот это новость, - он помолчал. - Быстро это у них. Хотя чего же, - ядовито добавил он, - умеют!
В этот вечер он не пошел спать: присвечивая себе фонариком, сменил лемеха, побросав старые на меже, - Марфа темной тенью против света смотрела на него, не смея подойти. Ветер проносил мимо перекати-поле, сорил и нес соломой по пашне. "Не простудиться бы", - подумал Гажулла. Пошел дождь. Сначала отдельные капли дрожали на стекле, потом их стало больше. Дождь пошел гуще, чаще, зачавкала грязь…
Доехав до конца поля, Гажулла остановил трактор, но в вагончик не пошел. Слышать, как спит рядом Самсонов сном человека со спокойной совестью, он не хотел и остался тут же, в скирде соломы.
Когда-то давно случилась с Гажуллой одна история, еще во время первых тракторных курсов на тихой зеленой улочке, рядом с белой церквушкой. По деревням упорно ходили слухи, что по полям бродит, переходя дорогу тракторам, какая-то женщина. Слухи шли от тех, кому не по душе был колхоз.
- Гляди, - предупреждали Гажуллу, - не повстречать бы и тебе ее. В Прибыловом уже нашли одного такого мертвым… Гляди!
Они встретили его днем, и сосед Дмитрий Куванов, блестя на солнце первый раз надетыми сапогами, сказал:
- Упреждали мы тебя, Федька, да не послушался ты нас, - жалко!
И первым ударил его. Гажулла не почувствовал боли, а очнувшись, удивился: почему он лежит на земле? Почему такая зеленая трава вокруг? Гажулла провел пальцами под носом: кровь! Его кровь… Отмахнув красную струйку тыльной стороной руки, он стал подниматься. Второй удар опрокинул его навзничь…
Подобрали его возвращавшиеся с покоса егоровские мужики.
Давно это было. Уже и время-то забываться стало, избивавших его судили, потом сослали куда-то. А вот что-то осталось в душе, будто трещинка какая. Его ударили, его били, а он не смог, не сумел ответить на удар.
Нынешний случай, он знал, тоже оставил глубокую трещинку. Хотел помочь человеку и не помог.
Разбудила его Марфа. Дождь к утру перешел в крупу, все побелело и стало далеко видно вокруг. Нет, это не была еще зима - настоящий снег повалит после, месяца через полтора, и будет идти тихо, неслышно засыпая огороды, капустные кочерыжки. А это так, зазимок.
Это почему-то обрадовало Гажуллу.
- Смотри-ка, побелело! - показал он на поля.
- Председатель приехал, - сказала Марфа, не поднимая глаз.
- Что ему?
- У тракторов с механиком ходят. С ними там еще один. Из района. На председателя ругается. "Вы что, говорит, помощи попросить не могли?" И до тебя грозился добраться.
- Пусть добирается. Скажи ему, сейчас… Умоюсь только.
Зачерпывая из бочки ледяной воды, он едва не выронил кружку из рук. На фоне белых, заснеженных берез он увидел Вальку, счищающую щепочкой грязь с сапог.
- Она что, осталась? - спросил Гажулла.
- Осталась…
- А тот?
- Самсонов, что ли? Ушел… Собрал свои вещи и ушел. Утром еще.
Гажулла заколебался: подойти к Вальке, что ли. Потрогать по-отцовски ее волосы, сказать что-нибудь. Да захочет ли она? Гордая!
- Ладно уж, иди, - разрешила его сомнения Марфа. - Без тебя управимся.
Гажулла стал быстро умываться. Его ждали…
ХОЗЯИН
За поселком, за линией электропередач, за железнодорожным переездом - степь. Весной по непаханому зацветает ковыль, к середине лета глохнут в его зарослях птичьи голоса и на поспевающую рожь опускаются лохматые ливневые дожди. Осенью бродят в пожухлых травах куропатки, в березняках на гранитных выходах из земли мечется пугливое эхо, а сейчас не осень и не зима: гуляет по степи чичер.
Полдня сыпало снежком, добавляя белого в поля, потом таяло - бежали по овражкам ручьи, а после обеда холодно засинело по горизонту, стало примораживать, стало сыпать по подмерзшему крупой и как-то убедительно ясно стало: быть зиме!
В поле бело от снега; а в поселке колготились люди, бегали целый день машины и трактора, и там подморозило меньше, на улицах черно, слякотно, и даже вдоль заборов уходят в грязь по щиколотку сапоги.
В крепкой бревенчатой избе, стоящей на краю поселка в тупичке кривоватого ответвления одной из совхозных улиц, сидели двое: Никанор Митрофанович Колесаев, хозяин избы, бывший совхозный фуражир, по прозвищу Дядяй, и его гость - случайная залетная птица из города - Володя Иванович Карпышев. Конечно, сам себя последний та не величает, но Дядяй давно знает приезжего (Карпышев родился в соседней деревне) и зовет его попросту Володя Иванович.
Они расположились в маленькой, тесно заставленной комнатке - "куфне", и перед ними на дощатом столе стоит стеклянная банка - литровка из-под грибов. На ядовито-желтой этикетке коричневым написано "Маслята", но в банке - самогон. Угощает Никанор Митрофанович.
- Пей, - говорит Дядяй, показывая на банку. - Видишь, вымя у нас какая. И питье не из худших: первачок, не магазинная изжога!
Дядяй, крепкий, плотный человек с внушительной наружностью, - строгий ревнитель порядка. Вот и сейчас: жена отсутствует (уехала в город к родне, прихватив с собой мешок семечек; будет время или цена подходящая - продаст, а нет - родне оставит, не бесплатно, конечно), а в доме все чинно и ладно, все на своих местах. Во дворе, по погоде, грязь, конечно, но все убрано, корова напоена и накормлена, птица и овцы, которым уже недолго гулять (до первых настоящих морозов) - в теплых катухах. От сараев к избе по-над стеной настелено свежей соломы, чтобы удобней было ходить.
В холодных сенях перекрещенный серым шпагатом висит желтый кусок старого сала, и подержанное на огне копыто. Это лекарство: Колесаев не верит врачам и лечится по собственному разумению. По комнате он ходит в валенках, мягких, волосатых, как будто плохо провалянных, но на самом деле валенки изготовлены по особому заказу, они мягки, удобны, теплы и предназначены для "сугрева" ног: во время войны Никанор Митрофанович был на фронте и застудил их основательно. Дядяй и летом по двору в валенках щеголяет: насует в них белены и ходит.
- Помогает! - объясняет он.
Гость не особенно нравится Никанору Митрофановичу своей суетливостью, быстрым говорком. Но он терпит его: Карпышев в городе и прежде на хорошем месте работал - на лесощепной базе, а теперь вот еще и запасными частями ведает.
Карпышева к Никанору Митрофановичу привел совхозный инженер Егор Семенович, перешепнув Дядяю: пусть, мол, у тебя поживет - приглядеться к нему надо. А чего приглядываться? Потянут-потянут резину еще дня три да и согласятся на все условия приезжего. Совхоз-то степной, дальний, одних комбайнов больше ста, на некоторых в уборку приезжие работают, а сколько ее, этой техники, только за один сезон гробится. Так как же тут от карпышевских услуг отказываться!
Сам Карпышев преждевременно стар, длиннонос, помят, и, чувствуется, "проторгуется" скоро - какому дураку только в голову пришло ему дело доверить! Года у Володи Ивановича будто бы и молодые, а детей много у него, один сын, оказывается, уже институт закончил, диплом агронома имеет, и приезжий жалуется на него: на одном месте никак не держится. Работал в совхозе - ушел, приняли в областное управление сельского хозяйства - ушел, поступил в институт "Гипрозем" - опять ушел.