Нет, нет, что сейчас об этом вспоминать. Ведь уже решено обратно к нему, к нему! Теперь он сам просит пойти в загс и забыть все прошлые обиды.
Настя обернулась к Степану. Тот сидел, напряженно глядя вперед на ухабистую дорогу, выхватываемую светом фар из темноты. Он почувствовал на себе ее взгляд, сказал как-то участливо:
- Не растрясло? Ничего, скоро будем дома.
"Доволен, что еду", - заметила Настя. И опять погрузилась в воспоминания. Месяца два или даже больше Степан не писал ей. Потом шло письмо за письмом. И в каждом одна и та же просьба: вернись! Клялся в верности, в вечной любви. Она не отвечала. Тогда он сам приехал к ней.
Было это поздним вечером. Настя тогда долго задержалась на пожне, где вместе с колхозницами убирала сено. Домой шла по тропинке перелеском. Стояла тишина, только еще трещали в траве кузнечики. Землю уже окропила роса, приятно холодя ноги. За день их так напекло, что прохлада росы принималась как освежающий душ. На сенокосе Настя порядком устала, но была довольна.
Председатель колхоза хвалил ее и предложил ей насовсем остаться в колхозе. Хвалили и колхозницы.
Хорошо ей было в этот вечер. Где-то далеко-далеко остался Степан. А рядом - сынишка, колхозницы, простые, отзывчивые. Сынишка, конечно же, ожидает ее, наверное, сидит у окна и глядит на дорогу.
Вон и деревня. Вон и крайний дядюшкин дом. Сегодня что-то во всех окнах свет. К чему бы это? Настя прибавила шагу. Еще на крыльце встретил ее дядя.
- Гость заявился, Степан. За тобой приехал. И Димку хочет взять. Пряников привез ему, конфет…
Настя с минуту стояла на крыльце. Мирон ждал, поглядывая на беззвездное небо.
- Должно, дождь соберется. Облака-то вот-вот за тын заденут… Пошли, что ли!
Он открыл дверь, пропустив племянницу вперед.
- Долго же заставляют тебя тут работать, - поднявшись навстречу ей, заговорил Степан. Поздоровавшись, потянул ее к столу.
- Погоди, дай хоть руки вымыть, - оттолкнула она его.
Прошла за перегородку, там долго плескалась, отмывая задубевшие, пахнувшие травой руки. Вышла свежая, в легком сарафане. Высокая, тоненькая, с пшеничными кудряшками, обрамлявшими ее загорелое, в крапинках веснушек лицо.
- Зачем приехал? - садясь к столу, спросила строго.
- Ты вот что, Настенька, пригуби сначала. - Степан, невольно заглядевшись на нее, двигал ей стопку водки.
- Нет! - замотала она головой.
- С устатка-то не грех, - кивнул дядя.
- Конешно, - подтвердила вышедшая с кухни тетя Фрося, полная, рыхлая, будто на дрожжах замешенная.
- Нет! - повторила Настя. - Я свое выпила в тот раз. Тебе ли не помнить!.. - взглянула она на Степана.
- От дурная, - проворчал дядя.
- Мама, умка, мама, умка… - запротестовал Димка.
- А тебе, сынок, пора спать, - покосившись на распечатанный кулек пряников, сказала Настя. И встала.
Проводив Димку в боковушку, она снова села за стол, но ни к чему не притронулась. Когда шла с пожни, хотела есть, а тут как отшибло весь аппетит.
- Настасья, да ты поешь, чай, оголодала, - сказала тетя, ставя перед ней горшок с кашей.
- Спасибочко, тетя Фрося. Сыта вот как… - провела она рукой по горлу.
Губы дрогнули, глаза часто-часто заморгали.
- Что ты, Настенька, успокойся, - принялся уговаривать ее Степан. - Успокойся, и поедем. Я ведь за тобой и за Димкой. А то мне и так уж попало за тебя. От нового профорга. Знаешь, кто теперь профорг? Витька Елкин. Помнишь, такой цыганистый, со второго участка? Вообще-то он недавно у нас. А тоже голову поднимает, власть показывает…
- Постой, постой… Новый, говоришь? И ты только из-за этого, из-за власти ко мне?..
- Ну, что ты, я к тебе независимо…
- Независимо? - взглянула она в сощуренные глаза Степана и затрясла головой: - Нет, никуда я не поеду. Нет, нет, нет!..
Заплакав, бросилась из-за стола. Но Степан удержал ее. Снова начал клясться, что без нее он жить не может, что большая квартира его осиротела без нее. И повалился на колени.
- Ну что же ты, Настасья? Человек к тебе с открытой душой… - подошел к ней дядя. И, протянув и ей и Степану стопки, сказал: - Выпейте-ка для примиренья…
Настя обернулась к Мирону и, взяв стопку, с горечью усмехнулась:
- Какой ты добрый, дядюшка!.. И что не сделаешь ради твоей доброты…
Выпив одну, она налила вторую стопку и ее опрокинула.
- А теперь - уходите от меня! - приказала и Степану, и дяде. И бросилась в боковушку.
Утром она не могла подняться. Болела голова, все еще не успокоились нервы. Соседка постучала в окно, велела собираться на работу, но она не отозвалась. А когда та ушла, позвала тетю, спросила, уехал ли Степан.
- Уехал, огорчился.
Весь день она пролежала. Мирон ходил, хлопал дверями, ворчал, потом объявил:
- Так ты зачем приехала: курортничать или работать? Ежели курортничать, то мне, старику, что ли, прикажешь идти за тебя на сенокос?
Прошла еще ночь, и та самая, в которую она не смогла сомкнуть глаз, и еще день, не менее тревожный. И вот она в дороге. Рядом со Степаном. Любит же он ее. Если бы не любил, то не приехал! И не огорчался бы. Да, да, об этом и сон говорит. Из воды - к ней. И с этой громадной рыбиной. Покойная мать, верившая в сны, говорила, что вода - к слезам, но если человек вышел и не вымок - к счастью.
Конечно, к счастью. Теперь Степан одумался. Небось самому наскучило одному жить. Не меньше и ему нужна семья.
Она снова посмотрела на него. И, улыбнувшись, подумала: "Я, Степа, верю тебе!"
На рассвете "газик" остановился у большого деревянного дома, в котором квартировал Степан. Введя Настю и Димку в комнату, Степан облегченно вздохнул:
- Вот и приехали. Разденьтесь да отдохните, а я, пожалуй, сбегаю в контору. Начальник рано приходит. - И кивнул: - Димку туда, за перегородку. Погоди, я сам…
Он подхватил мальчонку и уложил его на раскладушке, стоявшей в темном углу. Задернув занавеску, заменявшую дверь, Степан вернулся к Насте, обнял, обдавая ее частым горячим дыханьем. Она как-то оробела, толкнула его, но вырваться не смогла: как клещами держал он ее.
- Ты же хотел идти, Степа, - зашептала Настя.
- Сейчас, сейчас…
Когда он ушел, Настя какое-то время еще лежала в постели. Глядела на перегородку, за которой спал Димка, на окно, на стучавшую в него тополиную ветку. Обратила внимание на занавески, они были грязные, должно быть, со времени ее отъезда ни разу не стирались. А на стеклах - пыль. Пыль была и на тумбочке, и на столе.
"Без меня некому было и прибраться". И пожалела Степана. Потом Настя проворно вскочила, надела сарафан и побежала в кухню, там разыскала тряпки, таз и принялась за уборку квартиры. Она очень торопилась, чтобы успеть все сделать к приходу Степана.
И верно, она все успела, даже выстирать занавески и его спецовку, пропахшую бензином, перемазанную серой краской. Приведя все в порядок, Настя встала в сторонке, чтобы увидеть, как будет входить Степан, как в его глазах засветится улыбка.
Его долго не было. Настя не раз подбегала к окну, глядела на дорогу. Нет, дорога была пуста. Но вот в коридоре послышался негромкий топот. Его шаги. Только он, Степан, так тихо ступает.
Вошел Степан. Он ничего не заметил. Вошел, сбросил с плеч куртку, прошагал взад-вперед по комнате и остановился перед Настей.
- Чай пила? - спросил ее.
Она отрицательно покачала головой.
- Давай по-быстрому да в контору. Начальник там, Ох, и зол. Кто-то, видно, дохнул ему. Может, новый профорг. Завистников-то хватает… Тебя вызовет, так ты ни-ни насчет писем и прочего.. А будет спрашивать, почему уезжала, скажи, что из-за Димки. Свежий деревенский воздух парнишке нужен и все такое… Поняла?
Настя молчала. Взгляд ее тускнел.
- Поняла, спрашиваю? - повторил Степан.
Настя еще плотнее сжала губы.
- Дождусь я ответа или нет? - свел он брови, и глаза его похолодели.
"Велит говорить неправду. Но как же это? - не понимала Настя. - Чего он так боится? Ведь мы же опять вместе…"
Из-за перегородки послышался голос Димки. Он лепетал, что выспался, что хочет пить. Настя встрепенулась.
- Ну и вставай. Сейчас попьем чайку. Ты тут останешься ненадолго, а мы с папой сходим в контору. Нам надо… - Она не договорила и опять поймала на себе хмурый взгляд Степана.
Начальник принял ее одну, Степану велел подождать за дверями. Разговаривал с ней в присутствии нового профорга. Поглаживая седой висок, начальник спросил, надолго ли она приехала. Настя сказала, что насовсем, что в следующую субботу Степан поведет ее в загс.
- В загс? Так-так… Надумал-таки. А тут разговоры было пошли: развинтился мужик, загулял. Да-а… Работу тоже запустил. Мне вот и приказ принесли на подпись - снимать хотим.
- Ой, да что вы на него… - вступилась она за Степана. - Никакой он не гуляка, и все зря про него… Уж вы не трогайте его.
- Что ж, - проговорил начальник, - поверим заступнице.
Начальник встал, поднялась и Настя. Надо бы благодарить его, но она не могла. К горлу подкатил комок. Она поспешно повернулась и вышла. Степан, как только оказалась она за дверями, схватил ее за руку, говоря, что все он слышал, что Настя умница. Но она вырвала руку и бросилась на улицу. В голове стучало: обманула, обманула…
Шла, слыша только этот страшный стук да еще шаги Степана, догонявшего ее и не понимавшего, почему она нервничает, выходит из себя? Ведь все получилось хорошо, лучшего и ожидать нельзя. Он догнал и тронул ее за плечо. Ее глаза обожгли слезы.
Что же это за любовь, если она построена за лжи, на обмане? Да и любовь ли это?
Она опять ускорила шаг, оставляя позади Степана. На дороге встречались знакомые, окликали ее, но она проходила мимо, не останавливаясь. Только на мгновенье задержалась, когда услышала, как кто-то вслед ей сказал: "Наверно, Степан обидел, слышно, какую-то привозил недавно…"
Но эта фраза лишь подстегнула ее, и она еще больше заторопилась. К сынишке, с которым должна сейчас же уехать в деревню, в колхоз.
Набежал ветер. Настя увидела, как он подхватил с дороги пожухлые листья, покрутил их в воздухе и, швырнув в канаву, помчался дальше, подхватывая на пути другие листья. Ветер, конечно же, играл.
Огонек в окне
I
Встреча была неожиданной. Кузя Восьмухин ехал с дальнего лесного урочища домой, на свой кордон. Вечерело, мела поземка. Гнедой, всхрапывая, мотая головой, бежал без понуканья.
Вот сейчас дорога перемахнет через куртину соснового молодняка, потом пересечет гуменское поле и свернет в густой ельник. А там рукой подать и до кордона, до незамерзающей Ключевки, на берегу которой и стоит его небольшой дом, до окон занесенный снегом. Мать, наверно, уже затопила печку. Хорошо будет обогреться с дороги, а потом сесть за стол и, выслушав всегдашний материнский упрек, что не бережешь-де себя, вечно уезжаешь без еды и голодаешь там, - взять из ее рук полную тарелку горячих щей.
Оголодал он вправду изрядно. Еще бы: с утра мотался по урочищу, клеймил деревья. Даже руки устали махать. Раньше вместе с отцом ездил отпускать лес, а теперь приходится одному - батя заболел, видно, надолго. Утром, правда, просилась мать, чтобы, как она говорила, взять хоть частичку ноши с его неокрепших плеч. Но он храбрился: "Вот еще! Нашла ребенка!" Ему, молоденькому, еще безусому пареньку, как и всем другим в подобном возрасте, хотелось выглядеть совсем самостоятельным.
Одного было жаль: жил на отшибе, за постоянной занятостью некогда было сбегать в Гуменки, в клуб, все в лесу да в лесу.
Выехав в поле, Кузя все же подхлестнул Гнедого:
- Давай-ка, давай поторапливайся!
И вдруг он увидел впереди на дороге девушку. Закрываясь от ветра рукой, она мелкими, неровными шагами отмеривала путь. Догнав ее, Кузя натянул вожжи.
- Эй, садись, подвезу!
Девушка оглянулась. Вот те раз: незнакомая! Высокая, тоненькая, в шубке, пуховой шапочке. На лоб спадали заснеженные завитки волос, блестели крупные черные глаза. Глянул Кузя и застеснялся. А девушка улыбнулась.
- Значит, можно?
Он вспушил в пошевнях рядом с собой сено, и она села. Тотчас же попросила быстрее гнать коня, потому что озябла, и спросила, неужели ему не холодно?
- Я тепло одет, - ответил он, пряча в сено огромные подшитые валенки с отцовских ног и поправляя тулуп, сползавший с плеч.
На бегу из-под копыт лошади летели комья снега, колючего, холодного. Девушка прятала лицо в воротник, потом прижалась к Кузе. Он встрепенулся и распахнул тулуп.
- Давайте под овчину.
Вскоре дорога свернула в перелесок. Тут было потише, и девушка выпрямилась.
- Теперь посогрелась, - засмеялась она. Усмешка немного косила ее рот, но и это ей, как казалось Кузе, было к лицу. - Кстати, кто же мой ангел-хранитель?
Кузя назвался.
- А я новая гуменская учительница, Галя, - отрекомендовалась она.
Учительница? Кузя сжался: "А я-то, дуралей, к ней по-свойски…"
Галина уловила его смущение, спросила:
- Что вы вдруг притихли?
- Так… - Кузя дернул вожжами. - Отчество вы не сказали…
- Аркадьевна. Но разве это так необходимо?
- Необходимо! - подтвердил Кузя. - Учительниц по-другому не называют.
- А вот и называют, - возразила она и рассказала, как уже в первый день приезда в Гуменки водил ее по домам школьников секретарь сельсовета и, услужливо открывая перед ней двери, говорил: "Сюда, пожалуйста, девушка-Галинушка!"
- Секретарь секретарем…
Учительница поглядела на него сбоку и поежилась.
- А все же холодно. Ветер, уу…
- Ничего, скоро будете дома.
Кузя прикрикнул на Гнедого. А Галина, глядя на склонившиеся над дорогой молодые березы, державшие в протянутых ветвях пригоршни снега, проговорила:
- Мы, северянки, похожи на них. Кажется, у Бунина это:
Над озером, над заводью лесной, -
Нарядная зеленая береза…
"О девушки! Как холодно весной:
Я вся дрожу от ветра и мороза!"
То дождь, то град, то снег, как белый пух,
То солнце, блеск, лазурь и водопады…
"О девушки! Как весел лес и луг!
Как радостны весенние наряды!"
Опять, опять нахмурилось, - опять
Мелькает снег и бор гудит сурово…
"Я вся дрожу. Но только б не измять
Зеленых лент! Ведь солнце будет снова".
Поглядела вдаль, под горку, о чем-то задумалась. Потом снова повернулась к Кузе и начала рассказывать, где была, у кого задержалась.
- В сельсоветском клубе хотят новогодний концерт дать. А народу мало, просили меня выступить. Я немного умею петь. Под гитару. Согласилась. А может быть, и вы попробовали бы выступить?
- Не знаю, не приходилось, - признался Кузя. - Мое дело - лес. Там и живу…
- Не страшно?
- А чего? - удивился Кузя. - Мы привыкшие. Работы только многовато. Мне еще и за батю приходится, болеет он.
- А у меня отца нет.
- Умер?
- С войны не вернулся… Жила с мамой в районном городе.
Помолчали.
Впереди, в млечности сумерек, показалась деревня. Большими глыбами чернели дома, сараи, раскиданные по изволоку. И через несколько минут конь на полном маху въехал в Гуменки. Галина, приподняв голову, попросила Кузю повернуть Гнедка к дому с резными наличниками, что стоял в середине деревни, у пруда. Тут, в боковушке, оказывается, и квартировала она.
Выскочив из пошевней, девушка протянула ему руку.
- Спасибо. Теперь я дома. До свидания.
Она поднялась на крыльцо и скрылась за дверью. А Кузя еще стоял, глядя на ступеньки, по которым только что простучали каблуки Галины, на дверь, которая еще слегка вибрировала. Потом натянул вожжи и тихо поехал обратно, к своему кордону.
II
Утром опять отправился в урочище. Опять долго там задержался. И в следующие несколько дней пропадал все там же. Но на обратном пути обязательно задерживался у поворота на Гуменки и глядел на огоньки, желтыми светлячками горевшие в деревне. Среди них находил и огонек в боковушке учительницы.
Тянуло его в Гуменки, но что-то и останавливало. Да нет, он знал, что Галина Аркадьевна такая красивая и образованная, а он, Кузя Восьмухин, недоучка - восемь классов только. И собой не вышел. Лицо будто закапано рыжей краской - все в веснушках, проклятые, даже зимой не сходят. Хорошо брату Леониду, он и статью взял, и ученостью - скоро институт окончит.
Но как-то Кузя раньше обычного вернулся домой и вечером собрался в Гуменки. Но когда подошел к знакомому дому, вдруг снова заколебался. Может, подумал, она уже забыла о нем. Да и дома ли? Нет, огонек горит. Дома. Помедлив еще, он постучал. Сразу раздвинулась занавеска. Галина увидела его и, накинув на плечи пуховый платок, вышла на крыльцо. В темноте поймала его руку.
- Ой, какая холодная. Проходите. У меня как раз чай вскипел.
- Нет, нет… Там хозяева не спят… - оробел Кузя.
- Но как же?..
- А вы… как тогда… - Он распахнул пальто и мгновенно - откуда только смелость взялась - прикрыл ее полой.
- Кузьма! Что ты, дорогой, - сказала она, пытаясь высвободиться.
- Не уходите, - забормотал Кузя, обрадованный, что она назвала его "дорогой" и обратилась на "ты". - Хоть минутку… одну только… Я без вас…
- Кузьма…
- Не уходите, Галина Аркадьевна.
- А если узнает твоя девушка? - попробовала отшутиться она.
- Никто не узнает. Я один… - пролепетал Кузя, ошеломленный такой внезапной близостью с ней, слыша ее дыханье, касаясь ее тонкого стана. - Вы верьте мне. У меня нет девушек.
Галина не отвечала.
- Молчите. Вам, может, смешно? Я ведь от души, только вам… А если смешно…
- Нет, почему? - наконец так же тихо отозвалась она. - Извини, если обидела, - и дотронулась до его мягких вихров. Даже погладила, как это делала иногда мать.
Потом легонько толкнула его.
- Что это мы?.. Иди, Кузьма, домой!
И сама побежала вверх по лесенке. Затем ее каблучки застучали в коридоре и затихли, когда хлопнула дверь. А Кузя еще стоял.
Ночью он долго не мог заснуть. Все виделась она, такая близкая. А в ушах звенел ее тихий голос: "Дорогой Кузьма". Подольше бы побыть вместе! Ничего, он придет к ней завтра, послезавтра…