* * *
Работы полно. Скоро собкоровский семинар. Всех надо разместить. Чем-то порадовать. С кем-то свести на этаже, чтобы помогали проталкивать "заметки" на полосу.
Так что Дубравин, едва поздоровался с девчонками-референтами, сразу погрузился в текучку по уши. Незаметная конторская работа. И тут у него две незаменимые помощницы из числа интеллигентных московских девушек неопределенного возраста. Валя и Тамара. Они-то в основном и возятся с великовозрастными детками – собственными корреспондентами. Каждая на своем месте не один десяток лет. Всех знают. У кого что болит. Кто бездарен. Кто талантлив. Кто труженик. Кто лентяй. Опекают по-матерински творческий народ.
А Дубравин в это время творит "нетленку". Ему уже надоело разоблачать. Не интересуют его больше и истории о том, как вождь мирового пролетариата Владимир Ленин в ссылке убивал прикладом продрогших и промокших во время наводнения зайчишек. Мыслит он сегодня, понимаешь, о высоком. Большими словами описывает будущую райскую свободную жизнь.
Вот на прошлой неделе он, как местный нострадамус, наваял статью об автомобилизации России.
А подтолкнуло его к написанию простое событие. Покупка служебных авто для редакции.
Дело в том, что в те времена автомобили не продавались, а распределялись между трудовыми коллективами. Прежде чем идти в магазин, нужно было получить талон. Эти самые заветные талоны на очередь выдавались особо отличившимся трудящимся. Но некоторые из них не устремлялись в автоцентры, а просто продавали свое право на четырехколесный товар. Такой случай подвернулся и редакционному кооперативу. Соседний НИИ продал журналистам два своих талона, отоварить которые не мог из-за отсутствия наличности.
Редакция отрядила на базу тех, кто имел водительские права. Дубравин их заработал, еще когда служил в автожурнале. И пришлось ему вместе с Васей Чуйко ехать в подмосковный город Воскресенск. Перегонять "Жигули".
Чуйко – интересный парень, буквально помешанный на автомобилях. В редакцию он пришел с московского автозавода, где работал водителем-испытателем. Так что всю дорогу их разговор крутился вокруг колеса. Начался он, правда, с другой темы.
– Ну, ты своих-то перевез? – спросил Вася Дубравина, когда они стали устраивать свои седалища на жестких скамейках подмосковной электрички. Они как-то сблизились, притерлись еще в те времена, когда Дубравин жил в Казахстане. Чуйко приезжал к нему по делам автопробежным. И много рассказывал о своей жизни. А надо сказать, опыт у бывшего гонщика, особенно по женской части, был немалый. Александр с женщинами чрезвычайно робкий и очень даже застенчивый с большим интересом, например, выслушал Васькину историю женитьбы. А женат тот был на знаменитой актрисе:
– Я работал на одном отечественном фильме. Жили мы тогда на съемках в Крыму. В гостинице. Она – совсем девчонка, молоденькая, начинающая актриса. А я каскадер. Случилось так, что в гостинице других мест не было, и ее поселили в один номер со мною. Как благородный рыцарь, я каждый вечер уходил "в гости" на всю ночь. Но перед этим, одевшись, всегда подходил к ней и галантно чмокал ее перед сном в лобик. И в тот день я поступил точно так же. Подошел, наклонился и тут… она подставила свои губы. Н-да! После этого я, как честный человек… Вот и живем уже десять лет.
Большая любовь не мешала Ваське ухаживать за молоденькими секретаршами, коих невиданное количество толклось на шестом этаже. И он, в отличие от Дубравина, пользовался бешеной популярностью.
– Перевез! – ответил Дубравин на его вопрос. – Вот уж правду говорят, два переезда равны одному пожару. Мебель в контейнерах вся переломанная. Многого ценного не хватает…
– Контейнеры грабят сейчас на железной дороге. Машины – те вообще курочат по-черному. Все снимают – зеркала, колеса, – с ходу переключился Чуйко на любимую тему.
– Слушай, давно хотел обсудить тему для публикации, – ответил на его призыв Александр. И с горячностью продолжил: – Я вот думаю, что экономика России начнет развиваться с автомобилестроения. Ведь мы в рынок пошли! А здесь главное – товар. Какой товар у нас самый вожделенный сегодня? Машина! А почему? Да потому, что она является товаром, который удовлетворяет сразу несколько потребностей нашего человека.
– Ну, в первую очередь для нас машина – символ! – значительно говорит Васька, разглядывая подмосковный пейзаж. – Символ успеха!
– Вот-вот. И я о том же. И кроме того, автомобиль еще увеличивает на порядок степень свободы человека. Вот живешь ты в маленькой деревеньке. И твой мир ограничен ее пределами. А с машиной совсем другая песня…
– Но ты учти, что автомобиль – это еще и товар с точки зрения производства, – замечает Василий. – Он как бы является символом индустриальных возможностей страны. Чтобы производить даже "Жигули", надо наладить и химию, и электронику, и металлургию. Машина за собою много тянет. Да, что говорить-то. Пиши! Я тут знаю ребят, которые уже сейчас ходят с идеей создания народного автомобиля. Организуют такой альянс. АВВА называется. У них там серьезные люди. Главный – доктор наук, фамилия, кажется, Березовский.
– Ну, вот я и говорю, что это просто закономерность такая. Все страны прошли этот путь. Вспомни Германию, Японию, Корею. И у нас так будет, – обрадовался Дубравин.
Написал он эту заметку. Очертил, так сказать, вектор развития страны на будущие десятилетия. И чрезвычайно гордый собою стал ждать откликов. Ждет-пождет. А ни писем, ни звонков нету. И вот сегодня, несколько недель спустя, он все еще сидит в отделе. И размышляет. Но из отдела "писек", как про себя раздраженно называет Дубравин отдел писем, ему ничего не несут. Так… Пару дежурных откликов.
Вчера заходил к нему и Васька. Спрашивал:
– Ну как?
– А никак! Нету откликов.
А ведь раньше был шквал. Мешки. Вот он и размышляет, сидя на работе: "Да, видно, что-то изменилось в обществе. И, похоже, не до предсказаний светлого автомобильного будущего ему теперь. Люди в феврале девяносто второго озадачены самыми простыми и очевидными вещами. Их задача просто выжить. Хоть как-то протянуть время.
Вчера в редакцию прискакал наш любимый Гайдар (всадник, скачущий впереди). Сообщил, что муки на хлебозаводах осталось на три дня. Народу бы себя прокормить. Да детей. А тут я. Да и у нас в газете дела неважнецкие. Инфляция съела подписные деньги. Печатать молодежку не на что. Так что кому она нужна сегодня серьезная аналитическая журналистика?.."
Он выходит в редакционный коридор. "Ох, и тошненько мне!"
В соседней комнате, где сидят новоиспеченные коммерсанты в малиновых пиджаках и зеленых брюках – новомодных слаксах, слышен голос бывшего собкора Коли Сурнина:
– Диктую по буквам: "Те-пло-ход "Михаил Светлов". Да, да! Арендуем!"
III
Тихий зеленый район города. Привилегированный. За речкой Весновкой. Недалеко от гор. Дома в пару-тройку этажей. Металлическая ограда вокруг. У въезда милицейский пост.
У каждого входа подъезд сделан такой, чтобы служебная "Волга" могла подойти вплотную к двери. И государственный человек, не подвергая себя опасности, мог сесть в затонированный салон. И незаметно для окружающих покинуть свое жилище. Или вернуться в него.
Коммунисты знали толк в комфортной жизни. Его пятикомнатная квартира осталась в наследство от второго секретаря ЦК компартии Казахстана.
Нет теперь этой партии. Уехал в Россию и второй секретарь. А они остались. Им надо строить свою новую жизнь.
Амантай потихоньку встает с широченной кровати. Отодвигает тяжелые шторы. И выходит на балкон. Покурить. Дома Айгерим не разрешает. Вредная она становится с годами. Полнеет и вреднеет.
Он вглядывается в окна противоположного дома. Но там нет никакого движения. Все, наверное, уехали по делам. Это он сегодня подзадержался. Поздно ночью прилетел. Из Англии, куда ездил с особым поручением от президента. Бывший министр по молодежным делам, теперь он помощник самого. Лицо, приближенное к телу.
Амантай возвращается в спальню. Одевает длинный, толстый пестрый халат. (Тоже завела жена. Не любит, когда он ходит в трусах по квартире.) И отправляется на кухню. Вернее, не на кухню, а в столовую-кухню. Они здесь совмещены. И из кухни сделано раздаточное окно. Чтобы повар мог передать блюдо официанту. А тот уже поставил его на стол. Но старая обслуга, к сожалению, уволилась. А новой нет. И приходится ему самому идти за завтраком.
Жена на кухне. Высокая, рослая, белокожая, с иссиня-черными волосами. После рождения близнецов Айгерим стремительно набирает вес. И поэтому кажется, что ее полная, упакованная в белый халат фигура занимает все пространство у электрической плиты. Она недовольно зыркает на него красивыми уйгурскими глазами. (Кто-то в ее роду роднился с этим древним народом.) И, наконец, подавая на стол сваренный в турке крепкий кофе, спрашивает:
– Ну и что ты вчера так поздно приехал? Я звонила в аэропорт. Самолет из Лондона прилетел в десять часов вечера. А ты явился, когда я уже спала…
"Сказать или не говорить? – думает Амантай. – Хотя все равно сегодня уже будет объявлено".
Он молча поднимается из-за стола. Проходит в спальню. Достает из конверта несколько купюр. И вернувшись на кухню, где, надувшись, сидит жена, кладет их на стол:
– Вот! Это теньге! Наши казахстанские деньги.
Жена в изумлении аж всплеснула, как ребенок, руками, глядя на разноцветные, словно фантики, купюры. И принялась разглядывать.
– Ой, а это кто? – ткнула она крашеным пальцем в сотенную, где крупно изображен самый важный предок казахов – Абылай-хан в национальном халате и островерхой шапке.
– Ты знаешь, я не рассказывал тебе о своих делах, потому что это государственный секрет. Секрет, который знают только семь человек в стране!
Амантаю страшно хочется похвастаться и, наконец, показать жене, что теперь он и сам по себе фигура республиканского масштаба, доверенное лицо президента, а не просто племянник дяди Марата и удачливый зять ее отца.
– Я с самого начала нахожусь в процессе, – важно и со значением начинает он свой рассказ. – Еще когда только все задумывалось. Помнишь, когда Сергей Александрович Терещенко, первый премьер-министр выступал?
– Ой, это когда было, так давно! – морщит губы Айгерим и разглядывает самую маленькую однотеньговую купюру на свет. – А это кто? В чалме такой изображен?
– Это Аль-Фараби. Наш великий средневековый ученый!
– Так он что, тоже казах? – удивилась жена. – А я думала, он узбек…
– Ты не перебивай! – даже злится Амантай, чувствуя, что жена испортит своими глупыми вопросами его торжество. – Так вот, тогда Сергей Александрович сломал ногу. И очень сильно хромал. Так что нам пришлось телестудию сделать в третьей госрезиденции, что находится в горах, в Алма-Атинском ущелье…
– А почему?
– Ну, он там жил. Чтобы не было видно, что он в гипсе, пришлось посадить его за стол. Вот тогда он и заявил во всеуслышанье, что Казахстан выйдет из рублевой зоны. То-то шуму было. И началось! Представители от каждого жуза и рода рванули на прием к высшему начальству. Кого рисовать-изображать на новых деньгах? Все сошлись на том, что на единичке должен быть прародитель всех казахов, великий ученый и философ Аль-Фараби. А вот когда дело дошло до более крупных купюр, тут единого мнения не было. Каждый за своих. Абаю Кунанбаеву удалось разместиться только на двадцатке. А он великий поэт и просветитель казахского народа. Много споров было вокруг Чокана Валиханова. Как изображать? Он ведь служил в колониальной армии! Ну все-таки решили, что в военном мундире привычнее. С остальными было попроще. Вот они какие теперь!
Амантай берет в руки несколько пестрых разноцветных купюр, складывает их веером, как карты при игре в дурака, и несколько секунд любуется ими.
– Не беда, что никаких прижизненных портретов великих ханов и батыров не было никогда. Художники-графики, сидевшие на секретной даче в Англии, хорошо понимали свою задачу. И сумели соблюсти баланс. Чтобы все жузы и роды казахского народа были достойно представлены на первых в его истории деньгах.
Сам Нурсултан Абишевич правил! Я, Амантай, видел его руку на гравюрах. Видишь, жена, за основу взяты европейские деньги. Чтобы уж было, как говорится, не отличить, – хвастается в конце рассказа он. – Хороши!
– А что так назвали – теньга? Это похоже на деньги.
– Тоже много споров было. Свои деньги! Как назвать? Хотели "сом" или "сум". Но у узбеков уже есть сомы. У киргизов сумы. Пробовали делать дизайн с названием "алтын". А потом махнули рукой. Назовем деньги деньгами. Только по-нашему – "теньге". Теперь это наша уже история. И в ней уже есть свои герои. Например, Тимурку Сулейменова помнишь?
– Ну да, а как же!
– Теперь председатель национального банка.
За дверью раздался топот босых детских ножек. По ковру вихрем проносится сын. Большеголовый, черноглазый мальчишка – любимец отца, с разбегу залетает в столовую, но не рассчитывает скорости и шлепается, споткнувшись о складку ковра. Не хнычет, а сразу вскакивает и, потирая ушибленное колено, подходит к отцу. Амантай берет на руки сына. Обнимает, прижимая к себе жесткие черные волосы. Но тому не сидится на месте. И через секунду он уже тянется к столу, на котором в рядок лежат похожие на игрушечные фантики купюры.
– Ата! А что ты мне привез? Это? – ребенок сгребает со стола жестко-гибкие, как будто сделанные из синтетики, новенькие теньге. Оборачивается и задает вопрос: – А что это?
– Деньги, сынок!
– Игрушечные?
– Настоящие!
– А можно ими поиграть? В магазин. С Айгуль!
Жена хочет было отобрать теньге. Но Амантай, улыбаясь, машет рукой. Пусть, мол, пошалят. Но строго говорит:
– Только не мять и не рвать!
– Я сейчас покажу Айгульке? – и карапуз рванул из столовой в комнату к сестре.
– Они уже будут жить в другой стране. В другом мире! – задумчиво качает головой Амантай. И присев за стол, тянется к фарфоровой китайской сахарнице.
* * *
После утреннего чая он выскальзывает из дома. И "Волга" несет его снова в сторону Алма-Аты-1. К аэропорту. Встречать самолет. Пока машина преодолевает этот путь по земле, Амантай вспоминает другой путь – во времени, который преодолела республика, чтобы, наконец, поставить точку в обретении собственной государственности.
Московский путч только убыстрил и усилил процесс распада страны. Но здесь, в Казахстане, никто не ждал, никто не предвидел и, самое главное, никто этого не хотел.
Он прекрасно помнит это время – безвременье, когда власть еще пыталась собирать осколки разбитого фарфорового сервиза. Но в этой истории обмана и растерянности уже были мудрые люди, чувствовавшие, к чему все идет. Понимавшие неизбежность и закономерность происходившего.
– Эх, Сауком Темирбаевич! – шепчет Амантай про себя, вспоминая бывшего председателя Госплана Казахской ССР Такежанова. – Мудрый старик! Он не только говорил слова. Еще в девяносто первом он пробил очень важное для будущей независимой страны решение. "Вырвал из глотки Москвы право делать аффинаж золота здесь в Казахстане. До этого золотое сырье отправлялось в Россию. А тут они сами стали "делать слитки". Да какой пробы! 99,99 % Тогда же был и создан свой Гохран. И первое народное золото легло в хранилище.
На юбилее у дяди Марата он сидел рядом с этим аксакалом. И тот объяснял ему, молодому сопляку, что суверенитет любого государства появляется только тогда, когда соблюдаются три важнейших условия. Первое – государственная граница. Второе – армия для ее защиты. И третье – самое важное. Амантай вспомнил раскрасневшееся, со слегка хитрым выражением лицо старика, когда он многозначительно замолк и, подняв тощий палец вверх, наконец, просто сказал:
– Собственные деньги!
Казахстан долго еще держался сначала за советский, а потом за российский рубль. Страшно было. Но российские умники-либералы все-таки вытолкнули их в свободное плавание.
Когда премьер-министр республики поехал в Москву на переговоры об увеличении наличности для новой страны, Егор Гайдар ему прямо сказал:
– Кредит дадим в рублях, но возвращать его будете в долларах.
Такая вот у них была национальная политика. И вот теперь у нас есть все. Есть гимн, штандарт, граница, таможня. И он едет встречать свои деньги.
Сегодня они просто бумага, упакованная в плотные брикеты. Но завтра, завтра эти разноцветные фантики, эти бумажки вольются в сберкассы, магазины, попадут в руки людей. И как новая, свежая кровь дадут толчок экономике, самой жизни, которая замирает сегодня на всем гигантском пространстве нового государства.
Вчера он летел над степью, над землей своего народа. И ему было страшно. Он вглядывался в это гигантское застывшее внизу пространство. И понимал, что там огромная территория, на которой каждый день выживает теряющее блага цивилизации, а вместе с ними и человеческий облик, население. Вся земля покрыта сегодня незасеянными полями с ржавеющими остовами тракторов и комбайнов, с чудовищными мертвыми заводами, угольными разрезами, урановыми рудниками, шахтами. И степная вьюга зимою будет заносить это пространство, эти линии электропередач, нитки газопроводов.
И Казахстан, его любимый Казахстан станет местом глобальной катастрофы, ужасного сна человечества.
Но он верит, что этого не случится. А народ сможет удержать жизнь на этих пространствах. Иначе все, что они делают сегодня, бессмысленно.
* * *
Аэропорт встречает его оцеплением из автоматчиков. Молодой усатый казах-лейтенант, командующий группой, останавливает взмахом руки его черную "Волгу". И словно извиняясь, что причиняет такое неудобство большому человеку, наклонившись к открывшемуся окошку произносит:
– Лейтенант Казакпаев. Извините, абеке, но туда нельзя! Спецрейс пришел из Лондона. Что-то грузят.
– Мне можно! – Амантай небрежно показывает свое удостоверение. А водитель достает откуда-то из бардачка красивый пропуск с новым флагом-гербом республики. Желтым солнцем на иссиня-голубом небе.
Растерявшийся лейтенант машет рукой ребятам в камуфляже. И те расступаются перед ними.
"Вот и все, – думает Турекулов, глядя на то, как по грузовой панели ИЛ-76 сползают на рога автокаров громадные, обвитые синтетической пленкой контейнеры. – Вряд ли люди, которые стоят и снуют вокруг, знают, что находится здесь, на бетонке взлетно-посадочной полосы".
И только несколько человек, в том числе и он, Амантай Турекулов, понимают, что здесь спрессованное в брикеты, плотные "кирпичи", едет по конвейеру, будущее его страны, его народа.