"Теперь уже сомнений нет. Она! Неисповедимы пути Господни. Вот и встретились. Со свиданьицем. И что теперь делать? В этой ситуации, может, лучше и не показывать, что мы знакомы? Ей-то это надо? Да и она явно смутилась. Видимо, тоже не ожидала такой встречи. И кто это придумал? После стольких лет разлуки. И где? В Лондоне! Зачем? Почему? И эта вдруг появившаяся словно из ниоткуда щемящая боль в душе. Неужели снова это наваждение? Желание обнять, прижать к себе, спасти, приласкать. Вот оно, то самое! – с ужасом и восторгом думает он. – Да, то самое сладкое и ужасающее сумасшествие!"
* * *
Эврика! Он нашел то недостающее звено в построении рекламного агентства полного цикла, которого ему не хватало. Общий для всех отдел централизованных закупок газетных площадей и эфирного времени. Это даст агентству возможность получать большие скидки и заставит отделы работать по единым правилам. Конечно, предстоит нешуточная борьба. Ведь все привыкли налаживать отношения со сторонними изданиями напрямую, рассчитывая на личные связи и подкуп. Но теперь всем, в том числе и интригану Козявкину, придется потесниться. Уйти с насиженных мест. Но, в общем и целом, молодежка выиграет и на этом фронте борьбы за прибыль.
Теперь, по возвращении в Москву, задача номер один – найти человека, который возьмется за организацию такой службы. И сумеет поставить на место с его помощью всех, кто будет сопротивляться. И работа эта сложная. Но и хлебная. Тут требуется характер.
Восторг переполняет Дубравина. Не зря он съездил в Лондон: "Только вот кому доверить этот отдел в нашем взбаламученном и взлохмаченном мире?"
Он сидит за столиком в ночном клубе отеля. И как в старые добрые времена поглядывает вокруг, выискивая ее и делая вид "я – не я, и лошадь не моя". И даже ловит себя на мысли: "Как когда-то в школьные годы".
К Дубравину подсаживается Юрка Кулибабер, чудной такой парень с Украины. Кучерявый, как барашек, с тонким, чистым лицом. Бывший собкор. А ныне – ого-го-директор! Подсел. И давай опять "за рыбу деньги". О своем. Как поделить им со Степашкой и другими "ридну неньку Украину". Дубравин, чтобы не выслушивать в сотый раз одну и ту же песню, перебивает его и переводит разговор на другое:
– Юрка! А че ты никак не женишься? Годков тебе уже немало! Пора обзавестись семейством.
Кулибабер, застенчивый, как девушка, заливается румянцем во всю щеку. Трясет рыжими кудрями. И с мягким украинским акцентом отвечает:
– Та не на ком!
– Как это не на ком? – теряется Дубравин. – Вон сколько девчонок, посмотри! И все хотят замуж. А ты уже лет десять ходишь в женихах. Перебираешь, как свинья картошку!
К столику подкатывает модно разодетый в майке с надписью "кока-кола" поперек груди крымчанин Эдик Воля. Здоровается, присаживается. Воля – большой любитель позубоскалить. Он минуту-другую вслушивается в разговор, а потом встревает, подбрасывает маслица в огонь:
– Тебе, Юрец, надо присвоить звание "Заслуженный жених Украины!".
Наш румяный кучерявый юноша принимается оправдываться:
– Та я уже живу с одной телочкой! И она у меня уже не первая!
– Э, Кулибабер! – останавливает его Александр. – Хватит вешать нам лапшу на уши. Это все не в счет! Кто там с кем живет. Ты женись по-настоящему! С оркестром! А то уже который раз ты нам рассказываешь свои похождения.
Но Юрка словно не слышит их увещеваний и начинает рассказывать о своей методе охмурения:
– Да я как начну рассказывать ей "Божественную комедию" Данте, она вся так и замирает. И говорит: "Какой ты умный, Юра! Такие книги читаешь!" А я тут кофточку расстегиваю… – Юрка мечтательно-плутовски закатывает глаза. – А потом стихи заведу. И уже через десять минут она моя. Охмуряю ее своим интеллектом…
– Да не интеллектом они сегодня охмуряются!
– А чем?
– Вот чем! – Дубравин достает из заднего кармана брюк толстенный лопатник и шлепает его на столик. Вот их чем в твоем возрасте надо охмурять!
Окружающий молодой народ ржет, едва не падая от хохота со стульев.
– Срезал! Срезал, Алексеевич. – Воля хватается за бока от хохота. А потом принимается рассказывать анекдот про двух быков – молодого и старого…
Веселье в разгаре.
– Эх ма, была бы денег тьма! – мечтательно говорит Дубравин. – Ты, Юрка, давай так договоримся. Заключим пари! Если ты женишься в течение года, я тебе отпишу аж десять тысяч!
– Всего десять тысяч рублей? – разочарованно тянет Кулибабер.
– Не-ет! Десять тысяч зеленых! Капусты! – хохочет Дубравин, заметив, как натянулась кожа на розовых скулах у Юрца.
– Ну, давай! – протягивает ему руку Кулибабер.
– Воля, разбивай! Все слышали, – говорит Дубравин. – Заслуженный жених Украины дает слово, что женится в течение года!
Он ощущает ее присутствие по привычному чувству волнения и приливу крови. И действительно, в уголке за столиком замечает эту троицу, нарисовавшуюся в синем полумраке клуба.
Дальше действие в этом модном месте развивается по до боли знакомому, нашему родному сценарию. Танцпол заполняется. Ритмичный тяжелый рок бухает в разрываемой светом мигающих ламп полутьме зала. Мельтешат яркие огоньки подвешенного под потолком блестящего зеркального шара.
Она здесь. Хмельная радость подпирает Дубравина изнутри. Так и хочется взлететь, выразиться в бешеном ритме танца. А тут все долдонят и долдонят на ухо о тиражах, все делят золотой украинский участок.
В конце концов, Дубравин ясным соколом слетает со своего насеста. И опускается в круг притоптывающего, прихлопывающего народа.
Эх, раззудись плечо! Размахнись рука!
Неожиданно даже для самого себя, он улавливает в этом технократическом ритме тонкую струну, ведущую к русской плясовой. И выплескивает свою радость от встречи. Проходится, лихо скачет на одной ножке по кругу.
Вдохновленный народ в ритм бьет в ладоши. Варька Чугункина, которая топталась со всеми в углу, вдруг выталкивает Галинку к нему в круг. Та не выглядит растерянной. Прижав, как пай-девочка, ручки к телу, только ладони оттопырены, начинает кружиться по зеркальному полу.
А Дубравин, уже не стесняясь ничего, чувствуя, как "за спиною растут крылья и петушиный гребень на голове", с криком и придыханием бросается вприсядку, в русскую плясовую.
И что откуда берется? Воспитанный на "Битлз" и "Скорпионз", он даже сам не подозревал о том, что в крови его, в генах дремлют эти приемы и ухватки, эта огненная русская пляска.
И он чувствует интуитивно, что его порыв, его энергия, которую он сейчас расплескивает вокруг, проникает в ее ауру, питает ее стеклянно-хрустальную душу, смущает внутренне равновесие. И она боится показать это. Изо всех сил старается скрыть волнение.
Ритмичная музыка обрывается. Звучит нежный, итальянский медляк. Эдик Воля вылезает в центр. Объявляет:
– Бэлый танец!
Взмокший Дубравин направляется к столику. Отдохнуть. Выпить "уодки".
Он сидит один. Вслушивается в протяжную, сладкую, как мед, итальянскую мелодию. Тупо чертит концом ножичка на скатерти непонятные узоры. И вдруг чувствует, как на плечо сзади ложится чья-то ладонь. Поднимает голову в недоумении.
– Можно тебя пригласить? – серьезно говорит она. А в глазах скачут, скачут озорные бесенята.
Остается только повиноваться.
Так и выходят они. Как будто связанные одной невидимой цепью. Но парный танец у них не получается. Он хочет, как в былые времена, прижать ее. Почувствовать всю. Телом. Но она слегка упирается руками ему в грудь, образуя дистанцию. И он понимает, что она не откликнулась, осталась одна в своем хрустальном одиночестве.
Так и танцуют они молча, кружась в танго, медленно, словно две падающие, сцепившиеся в воздухе снежинки.
* * *
Они лежат в его номере на широкой гостиничной кровати. Одетые. И словно чужие. Сложилась такая рядовая классическая ситуация. Когда он горит пламенем, а она – словно лед. Губы ее холодны и сухи. А тело, как за стеклянной стеной.
– А ты помнишь, как на Новый год в третьем классе Валька нарядилась шахматной королевой?
– Я сам тогда был в костюме шахматного короля, – отвечает он, уставившись в лепной потолок.
– Вот поэтому она и нарядилась. Она уже тогда имела на тебя виды. Нравился ты ей!
– Да ты что! А я ведь тобою был увлечен. Хотя нет. Тогда еще не был. Просто жил на свете. Еще не зная, чей я.
Так и болтают они, лежа на широкой, туго заправленной кровати. Вспоминают школу и свою любовь. До тех пор, пока за окном, за плотными шторами не занимается серенький английский рассвет. Для Дубравина наступает миг отчаяния. Кажется, что после такой невнятной, бездарно проведенной ночи продолжения больше не будет. Разве подвернется еще раз такая возможность все начать сначала?
"Нет, не войти дважды в одну реку!" – с горечью думает он, провожая ее по длинному коридору до лифта.
Прощаясь, бормочет ей у двери номера:
– Видно, не сладилось у нас! Ты понимаешь, что мы с тобою сегодня даже вот нисколечко, ни на полмизинца не приблизились друг к другу. А могли быть рядом…
В ответ она лишь молча целует его в щеку.
Все, что заслужил.
* * *
…Их выводят под круглые часы на гостевой балкон. Внизу шумит и кипит толпа брокеров. А профессор Майкл, похожий в эти минуты на жреца-миссионера, читает им проповедь, прославляющую здешнего бога – Большие деньги.
Все эти язычники, впервые попавшие в храм денег, тупо смотрят на работу этого самого капиталистического механизма. И никак не могут понять простую вещь. Прибыль здесь извлекается из слухов, страхов, жадности, зависти, глупости, алчности людей, готовых ради нее отдать не только последнее, но и заложить родную маму.
Но биржа не затрагивает языческую душу Дубравина. Он так и покидает ее в твердом убеждении, что производство будет поинтереснее и надежнее.
Они сидят вместе.
Автобус плывет в потоке через лондонские пробки, а он, как когда-то в юности, весь отдается тому потоку любви, который выражается в давно забытом волнении сердца и неожиданно накативших "приступах незапланированной нежности".
В одну из таких минут он, дурачась, протягивает свою большую руку к ее маленькой ладошке и, посмеиваясь, плотно дотрагивается указательным пальцем до ее кожи.
– Сейчас растоплю твое ледяное сердце, Герда!
Она коротко усмехается чему-то своему. Но руку не убирает. А наоборот, поворачивает ладонь, берет его палец и крепко сжимает.
Мир сужается. И их остается только двое в этом большом автобусе. Не видно довольных рож, счастливых физиономий директоров. Дубравин только успевает заметить, как хитро-довольно зыркает на них, оглядываясь с переднего сиденья, Варвара Чугункина…
* * *
В номера приходит ночь. Тихо шуршит за окном дождь. Гудит на Темзе пожарный катер. А здесь, на широченной, застеленной ослепительно-белыми простынями кровати, в тишине продолжается их деревенская, детская любовь. Галинка сегодня уже не такая напряженная, как вчера. Оттаяла.
"И чего она хочет? – думает Дубравин, гладя ее пушистые, все так же коротко под мальчика постриженные волосы. – Какой путь у нее позади? Что ждет нас впереди? Но зачем заморачиваться? Будь, что будет! Она со мною. А остальное неважно".
Нет уже вчерашних мертвых холодных губ. Поцелуй, еще поцелуй. И вот он уже ласкает ее маленькие, но упругие девичьи груди…
И не узнает ту, когда-то ласковую, покорную, податливую девушку. Теперь рядом с ним женщина, которая твердо знает, чего хочет от него. Только он этого не понимает. Ведь чужая душа – потемки. А женская – вдвойне. Он просто усиливает напор.
Эх ма! И летит он в пропасть вместе с нею!
IV
Утренний Лондон окутан туманом и тишиной. По пустынным чистеньким улицам в скверах и парках бегают сторонники здорового образа жизни. Металлические жалюзи закрывают от редких прохожих блестящие витрины. Галинка чувствует, насколько же другой этот мир. Здесь другой ритм жизни. Другая аура. Другие нравы и ценности. Комфортные и спокойные. Где-то там, позади, в России происходят тектонические сдвиги. Идут споры и митинги. Образуются новые страны. Останавливаются гигантские заводы. А здесь – сидят на огромных лошадях сонные гвардейцы в блестящих кирасах у ворот королевского дворца. Метут улицы желтые и черные дворники в разноцветных фартуках.
Дремлет Европа. На закате цивилизации. И сон этот приятен и прекрасен. Галине повезло. В общем, если сравнивать эту жизнь с бушующим океаном, то получается так. Он крушит и ломает огромные танкеры и теплоходы. Но легкая, как пушинка, лодочка ее судьбы только возносится с волны на волну, с гребня на гребень и, гонимая всеми ветрами, продолжает плыть, неизвестно куда.
Теперь она прибилась к чьей-то флотилии. И все вместе они ставят новые паруса.
Самонадеянный, как все мужчины, Дубравин приписывает ее возвращение некоему вспыхнувшему вновь чувству. Но это не совсем так, вернее сказать, совсем не так.
Она давно уже не Озерова, а Шушункина. Преданная жена. Заботливая хозяйка. Теплая, домашняя женщина. Выйдя замуж, она, попросту говоря, сразу забыла Дубравина. Не зря же говорят про короткую девичью память. Теперь у нее другой, собственный предмет забот и хлопот. Богом данный муж. А кто для нее Дубравин? Да никто! Но это не значит, что о Дубравине она ничего не знала. Профессия-то его публичная. И собственно, где бы он ни был, о чем бы ни писал – все отражалось газете. Так что если даже она что-то забывала прочитать, то уж обязательно кто-то из подруг детства ей напомнит в письме или в телефонном разговоре: "А Дубравин-то твой, смотри, что написал. Ой, как интересно!" И приложат в письме газетную вырезку.
Так и жила. А когда пришла на работу в представительство молодежной газеты, стала слышать его фамилию чаще: "Дубравин сказал! Дубравин прислал письмо! Надо позвонить начальнику!" И так далее и тому подобное.
Но в конечном итоге ей это было по барабану! Ну было что-то когда-то. Было, да прошло. Быльем поросло. И никоим образом не собиралась она с ним встречаться, а уж тем более возобновлять давний роман. Не нужен он ей вовсе. Женщины нашего времени, в отличие от мужчин, не сентиментальны. Это мужики могут раскиснуть от воспоминаний, пустить нюни. И под эту сурдинку наделать глупостей. Женщина держится до тех пор, пока есть надежда. Будет звонить, дарить подарки, будить совместные воспоминания. Но если исчезла надежда подцепить мужичка, то сразу исчезает и интерес к нему. И будь ты хоть семи пядей во лбу! Красавец-раскрасавец! Чудо-юдо! И у вас длинная, красивая совместная история. Но если с тебя больше ничего нельзя поиметь, то в дело вступает формула, выведенная великим знатоком женского сердца А.С. Пушкиным: "Но я другому отдана и буду век ему верна!"
Так что никакие лирические отступления в планы Галины не входили. А вот ребенок в ее замыслах занимал самое главное место.
Здесь дела не подвигались. Доктора, которые обещали ей чудо непорочного зачатия, опростоволосились. Брали семенной материал. Брали деньги. Но оплодотворения как не было, так и не было. Говорили в оправдание: "Сперматозоид не тот пошел!"
Стала она в последнее время приглядываться вокруг. И даже кое-что приглядела. Мужчина семейный, положительный. Двое детей. Молодая, спелая, как "пэрсик", жена. Значит, может. И совсем из другого района страны.
Но все пошло не так. Вечером того дня, когда они приехали в бизнес-центр и встретили Александра, Варвара Чугункина звериным бабским чутьем уловила, что между Шушункиной и Дубравиным пробежала искра. Она не знала истории их любви. Галина не распространялась во избежание сплетен и разговоров. Но Варвара знала о бесплодии ее мужа и поисках донора.
На дискотеке Чугункина покумекала и родила оригинальную идею: "Дубравин – самая большая лягушка в нашем болоте. К Галке у него что-то есть. А если их свести?" Как опытная баба, трижды побывавшая замужем, Чугункина твердо знала: лучше всего дела решаются через постель. Мужики-то дураки. Ты всего-навсего раздвинула ноги, а они уже мнят черт знает что. И готовы для тебя сделать все. А тут вообще может получиться чудная взаимовыгодная сделка!
Затем она принялась воплощать свой замысел в жизнь. Во время дискотеки отозвала Галку в сторону и заговорила, убеждая:
– Да ты смотри, какой мужик! А? Орел! Сокол! Зачем тебе этот жирный? У Дубравина двое мальчишек. Лучше ты здесь не найдешь!
Варвара проявила настойчивость. Галина вообще-то и не сопротивлялась. Так замкнулось это кольцо. Даже ничего не зная о великом философе Фрейде, она пришла к тому же выводу, что и он: цель женщины – ребенок. Мужчина только средство.
Она надеялась, что все будет, как у доктора. Без лишних эмоций, страстей и прочей белиберды. Но тут она ошиблась.
Когда он в автобусе как бы невзначай приложил свой указательный палец к ее ладони, что-то произошло в ней. Словно удар электротока пронзил ее всю. И отдался, екнул в низу живота. И в этот момент она поняла, что, может быть впервые в жизни, хочет мужчину. Хочет его. Это было так ошеломляюще, так ново, так странно для нее, что она даже испугалась.
Но вечером уже не только желание иметь ребенка и строгий, призывающий взгляд Варвары вели ее в номера. Был другой женский интерес. Повторится ли ощущение снова? И когда он медленно и нежно взял ее, она поняла, что пропала. Что теперь в ней, в ее подростковом, мальчишеском теле, поселился еще один человек. Горячая, жаждущая, ненасытная женщина.
V
Если бы еще несколько недель тому назад кто-то сказал Людке, что она будет "танцевать стриптиз", то есть выходить на сцену полуголой перед чужими мужиками, она бы "плюнула тому в глаза" или "выцарапала бы зенки". Но человек предполагает, а Господь располагает. В тот день, как обычно, она бесцельно бродила по обшарпанным, замусоренным улицам столицы. Мимо бесконечных стихийных толкучек, живописных попрошаек и бомжей. По проспектам проносились чьи-то новенькие "Жигули", подержанные иномарки. Торопливо пробегали под накрапывающим дождичком от остановок автобуса до метро шебутные москвичи. Людка иззябла в модной тоненькой шубке и искала места, где можно погреться.
Уже месяц, как она хочет работать. Потому что задумала побег. Раньше она свято верила в русскую народную мудрость, которая гласит, что "ночная кукушка всегда перекукует дневную". Но в данном случае мудрость не работает. Сколько ни пыталась она его переубедить, настроить на иную жизнь – ничего не получалось. Даже здесь, в Москве, он все равно держится за своих родственников, за свои адаты и обычаи. А ей хочется нормальной жизни. Чтобы не приходилось холодными осенними ночами сидеть одной взаперти дома и с ужасом ждать его: "Придет он сегодня или его принесут окровавленного или, хуже того, мертвого? Будут ли у них завтра деньги или ей придется искать, у кого можно занять сотню-другую? Заведем ли мы, наконец, ребенка?"