Поезд начал притормаживать, зашипели внизу тормозные колодки. Парень открыл дверь купе, обернулся:
- Поезжай в свою деревню и работай. Тогда и тосковать не будешь и пьянствовать, и женишься второй раз. Детей у тебя нет, жалеть нечего.
- Откуда ты знаешь?! - почти крикнул Василий.
- Чудак! Ты же сам рассказывал.
- Не говорил я про то.
- До свиданья!
Дверь захлопнулась, и все тотчас же сгрудились у открытого окна. Даже старушка осмелилась - глядела, приподнявшись на цыпочки и вытянув шею, через плечо Краснова.
Парень выпрыгнул из вагона и побежал к станции.
- А имя ты откуда узнал? - крикнул вдогонку Василий.
Парень на ходу обернулся и показал кисть руки. Все поглядели на Василия и на его руку: у большого пальца темнели синие буквы его имени.
- Как просто, - сказал Краснов. - И о лесоводстве он узнал, вероятно, по вузовскому значку на пиджаке.
- Ты догадливый, - сказала жена.
Поезд тронулся, проплыла мимо неказистая станция с милым названием Ночка, и Краснов подумал, что скоро придет ночь, вагоны остынут от солнца, и можно будет полежать и подумать, не страдая от духоты. Они уж так одурели от духоты, что сообразить простых вещей не могут, самые элементарные наблюдения за пророчество принимают. А какой пророк этот парень, ничего особенного нет, обыкновенный парень. Надо снять рубашку и остаться в одной майке, правильно он заметил. И насчет лесоводства правильно спросил, хоть и не совсем деликатно. Может, вот так и надо жить, открыто и доверчиво, принимая все, что было и есть, и веря в солнечную бесконечность грядущего, потому что без такой веры жить невозможно. Да без такой веры и не живут. Разве Краснов сейчас живет? Так себе, чиновник, функционер. Вначале надеялись, избрали в райисполком, а теперь перебрасывают с отдела на отдел…
- И ведь все в аккурат, прямо в десятку, - сказал Василий. - И насчет жены, и насчет детей. Если бы у меня были дети, я бы не запер жену с тещей в ванную. И насчет тоски правда. В городе я чужой человек, а он из села, сразу меня почуял.
Жена Краснова улыбнулась этой простоте и сказала, что тут особого чутья не надо, по разговору видно.
- И что я, старая дура, морковь у него взяла, зачем?! Ждал бы сейчас да грыз себе, зубы молодые, здоровые…
- Доедет, - сказала жена Краснова и подумала, что им нужен ребенок.
Может быть, тогда муж выйдет из состояния удручающей отрешенности. Первая жена не могла этого сделать и, видимо, чувствовала свою вину перед ним, а ему нужен родной человек, любящий и доверчивый, как ребенок. Даже с этим парнем он вступил в какую-то игру, поддавался ему, а с людьми он сходится трудно.
- Вентиляторы надо здесь поставить, - сказал Василий. - С вентиляторами станет хорошо, как в ресторане.
- Потерпим, - сказала старушка. - Мне ночью сходить.
Краснов промолчал: один живой человек был в купе, да и тот ехал не туда.
1967 г.
ЧТО, КУМА ЛИСА, ПЛАЧЕШЬ?
У околицы совхозного поселка, возле пруда с ветлами и тополями вольготно расположились на зеленой лужайке строения центральной пожарной службы: трехногая ветхая вышка, дежурный дом, депо для двух машин и одного конного выезда.
Солнце поднялось в зенит, и от вышки лежит короткая решетчатая тень. В эту тень и прислонил свой без крыльев над колесами велосипед начальник пожарной службы Артюхин. На вышке его племянник Славка рассматривал в морской бинокль поселок.
- Ничего не видать? - громко спросил Артюхин.
Славка не отозвался: он считал дома.
Артюхин подождал, снял форменную, фуражку и помахал ею, остужая вспотевшее горячее лицо.
У раскрытых ворот депо лежали на лужайке дежурные шоферы Козловы, отец и сын. Оба в брезентовых робах, как и положено дежурным. Они только что выкупались, волосы еще мокрые, и вот улеглись на солнышке, сушат.
На двери дежурного дома висел большой амбарный замок: летом дом пустовал. Ворота конного отделения депо тоже были заперты - там стоял один старый ручной насос "Красный факел" да висело несколько огнетушителей.
Не дождавшись ответа, Артюхин поглядел вверх: загорелые Славкины руки, согнутые в локтях, почти незаметно вели вдоль поселка черные окуляры бинокля.
- Триста двадцать один, триста двадцать два, триста двадцать три, - бормотал вполголоса Славка.
- Ты што там считаешь? - начал сердиться Артюхин.
- Дома, не мешайте! Триста двадцать семь, триста двадцать восемь…
- Не считай. Пятьсот тридцать шесть домов и сто девятнадцать прочих построек. Ничего не видать, спрашиваю?
- Все видать, - сказал Славка, не отрываясь от бинокля. - Вот директорская "Волга" едет с поля… Плотники на обед пошли, под пазухой обрезки досок несут… А вон на вашем огороде чей-то теленок шастает. Сбегать прогнать?
- Не дури, ты на вахте. Не горит, спрашиваю?
- Нет, - вздохнул Славка, опуская бинокль.
- И не будет, - сказал Артюхин. - Не должно быть никаких пожаров. Никогда. Но глядеть надо в оба.
Осенью год исполнится, как Артюхин стал учить племянника терпению и порядку, есть уже кой-какие надежды, а все-таки проверить лишний раз не мешает. Вот приехал, а на огороде чей-то теленок лазит, все огурцы, поди, потоптал, стервец. Чего только Марфа там делает!
- Стой и гляди, - по привычке наставлял Артюхин. - Тебе жалованье за это платят, рабочим считают, и должен глядеть.
О Козловых он не беспокоился: Степан двадцать второй год на пожарке, при лошадях еще состоял, пока их не заменили машинами, - беспокойно, кормить-поить надо, убирать навоз, да и силы-возможности у лошади слабые. Но и тогда Степан не подводил, а сейчас машина у него всегда на ходу, и сына Петюшку содержит в аккуратности. Петюшка ровесник Славке, из армии прошлой осенью вместе пришли, служили в одном полку, а люди разные. Утром Петюшка примет машину у сменщика, проверит и ложится у ворот с книжечкой - читает. А Славка будто жеребец стоялый - того и гляди из оглобель выпрыгнет, только вожжи ослабь.
- Главное в нашем деле што? - механически продолжал Артюхин, думая, что надо опять заехать к директору насчет вышки. - Главное в нашем деле работа, а не пожары. Профилактика. Зачем? А затем, штобы упредить стихию. Я двадцать три года здесь вкалываю, и вот плоды: четвертый год ни дыминки.
- Что же тебе медаль за такое геройство не дали? - спросил Славка. - Есть медаль "За отвагу на пожаре", в Дубровке брандмейстера наградили.
- Пускай. Только геройство наше не в пожарах, а в том, што нет их. Так я говорю, Степан?
- Эдак, - сказал Козлов-старший. - Какой от них прок, от пожаров, никакого проку.
- Всё знаете, - сказал Славка. - Правильные вы оба, мудрые, всё знаете.
- А ты не знаешь, - рассердился Артюхин. - Сколько раз говорил, не скидать форму на дежурстве, опять самовольничаешь! Тебе тут пляж или што?
- Или што, - усмехнулся Славка.
Артюхин взял за рога прислоненный к вышке бескрылый велосипед, сказал Козлову строго:
- Не отлучайся, Степан, гляди тут. Мне надо к директору насчет вышки съездить.
- Поезжай, поезжай, - сказал Козлов-старший. - Он такой, директор, не будешь донимать - не сделает. - И поглядел в плотную форменную спину начальника, закрутившего педалями: он-то знал, что не за этим поехал Артюхин, теленка сгонять поехал. А насчет вышки - это для важности сказано: вот, мол, такие дела я с кем решаю, с директором! Два года уж решают, а толку нет. Упадет скоро вышка - два столба-стояка ненадежны, крестовина одна сломалась, лезешь наверх, и вся вышка скрипит, ходуном ходит…
- Пап, расскажи сказку, - попросил Петюшка, зевая. - Или байку какую. - Он уж дважды прочитал приключенческий роман, а тут делать нечего, лежишь и лежишь. - Надоела мне книжка.
- Другую возьми, - сказал Козлов-старший.
- Библиотекарша в отпуске, вот вернется - возьму.
- Расскажи! - крикнул с вышки Славка. - Или для родного сына сказки жалко?!
Он навел бинокль на Козловых, глянул и опустил: очень близко, в самые глаза лезут их сивые головы. Зевнул. Лежат на травке, как цыплята, хорошо им, спокойно, всю жизнь лежать согласны. Лежать или сидеть, все равно.
Славка положил бинокль на лавку рядом с телефоном, поглядел на мертвое зеркало пруда. Искупаться, что ли? Можно бы искупаться, да вода в пруду тихая, теплая, неинтересно. Вот на Буг бы сейчас, на стремя! Прыгнешь с крутизны, вода студеная, будто кипятком ошпарит, тело сожмется, как пружина, силу почувствуешь, а поток уж несет тебя на камни, и берег далеко, и ты борешься с потоком, бешено работаешь руками и ногами, и глаза, как у ястреба, все замечают: и другой берег, и камни, на которые тебя несет, и пенный водоворот у камней, и все-все. А с берега старшина орет испуганно: "Вернись сейчас же, утонешь - на "губу" посажу!"
- Ну ладно, слушай вот эту, - говорит Козлов сыну. - Шла лиса по дорожке, нашла грамотку, отдала попу читать. Поп читал, читал и говорит: "Ну, лиса, будет гроза, всех вас, зверей, перебьет…"
Этот старшина был вроде Артюхина: соблюдай устав, следи за порядком, слушайся командиров. Не послушаешься - наряды вне очереди, утонешь - на "губу". А как он посадит на "губу", если утонешь, вот ведь остолоп!
- Пошла лиса и заплакала. Навстречу - волк: "Что, кума лиса, плачешь?" - "Как же мне не плакать-то? Вот шла я по дорожке, нашла грамотку, отдала попу читать. Поп читал, читал и говорит: "Ну, лиса, будет гроза, всех вас, зверей, перебьет". Пошли они оба и заплакали…
Конечно, гражданская обязанность, долг. Славка соблюдал уставы, служил, восемнадцать поощрений и только шесть взысканий за все время. Это уж на последнем году службы, на третьем, а до того одни благодарности были…
- Навстречу медведь: "Что, кума лиса и кум волк, плачете?" - "Да как же нам не плакать-то? Вот шла лиса по дорожке, нашла грамотку, отдала попу читать…"
Потому, что надоедает одно и то же три года. Выучил уставы, овладел всеми видами стрелкового оружия, первый разряд по скоростной стрельбе получил, на тактике за командира отделения действовал… ну, а дальше?
- …Поп читал, читал и говорит: "Ну, лиса, будет гроза, всех вас, зверей, перебьет…"
Мог бы уехать к брату в город, а зачем? Одни и те же болты и гайки точить? Спасибо, он механизатор широкого профиля, самое место на пожарке. Самое высокое. Соблазняли трактором, да не соблазнили - стреляный воробей, до армии два года отстучал. Нынче - трактор, завтра - трактор, послезавтра опять трактор. С утра до вечера. Весной и летом. Плуги и сеялки. Кукуруза и пшеница. Грязный комбинезон и сапоги. Одна отрада - Алка, да и та чай без сахара: целовать целуй, а дальше не моги, пока не женишься. А ведь если женишься, тогда эта Алка на всю жизнь, каждую ночь одна и та же…
- Навстречу заяц: "Что, кума лиса и кумовья волк с медведем, плачете?.."
Дядька Артюхин толкует о порядке, о терпении: вот, мол, когда я начинал работать, тут один ручной насос "Красный факел" был, а сейчас две машины, пенная химическая установка, мотопомпы мощные. Ну и что? Пожаров нет, и стоит эта техника который год без дела.
- …Пошли они четверо и заплакали. Навстречу пятый зверь - петух…
Пятый! Не пятый, а десятый раз, поди, рассказывает эту сказку, как не надоест. Петюшка лежит и рот разинул шире варежки. Вот если бы их дом загорелся, забегали бы они! "Петюша, сынок, живей!" - "Лечу, папа, за тобой лечу!.." Дядя Степан уехал, а у Петюшки мотор глохнет на полдороге. "Слава! - кричит. - Друг! Ты широкий профиль, помоги, век не забуду!" А Славке плевать, забудет он или не забудет. Капот мигом вверх, осмотрел - пустяки, на минуту дела. "А ну уступи место!" И Славка сам садится за руль, гонит, ревет сирена, разбегаются куры, гуси, ребятишки… Вот и дом. Пламя бушует вовсю, люди суетятся, галдят, а дядя Степан машину подогнал и растерялся: огонь ли ему тушить, добро ли свое из огня спасать. "Назад! - властно кричит ему Славка. - Раскатывай рукав, мать твою…" Мигом расставил людей, заработали обе мотопомпы, и Славка включает пенную химическую установку. Поток пены разом поглотил огонь, отдельные очаги сбивают водой, еще минута, и конец. Только дымный пар стоит над пожарищем. Все восхищаются Славкой, бабы плачут и обнимают его, а из толпы выходит Алла и не сводит с него влюбленных глаз! "Сегодня!" - шепчет она.
- …Ну ладно. Пришли в лес, сели в яму, сидят и ждут. День ждут, другой, третий - грозы все нет…
Вот черт, как размечтался об этом пожаре, сердце даже колотится, жарко стало. Надо искупаться.
- Петюшка, постой за меня, я искупнусь! - крикнул Славка.
- Погоди, вот дослушаю.
Сухо визгнули доски помоста, вышка угрожающе заскрипела, покачнулась, Козлов-старший опасливо вскочил:
- Иди, потом дослушаешь. Я воды отвезу, пока Артюхина нет.
Славка был уже на земле - опять съехал по стойкам. Плевал он на лестницу: обхватит руками стойку и вниз - жжик до крестовины; перехватится ниже и жжик - до другой. Стойки отполированные, старые, не занозишься. А с третьей - пять метров, прыжок - и ты на земле.
Славка разбежался и с ходу, цепляясь руками и ногами за ствол, как кошка, взлетел на прибрежную ветлу, склонившуюся над прудом.
- Зверь! - покачал головой Козлов-старший. - Ничего не боится. Внизу кусты, сучки торчат всякие, мыслимо ли дело. Сорвется, и конец. Влезь, Петюшка, погляди, Артюхина не видать? А ты тихонько, не торопись.
Петюшка взобрался по скрипучей лестнице на вышку, взял бинокль, поглядел:
- Дома нет, а изгородь поправлена, и теленка не видно.
- Погляди на контору.
- Ага, там, в конторе: велосипед у терраски стоит.
- Ну тогда я поехал.
Козлов зашел в депо, заурчал мотор, краснобокая машина вынырнула из ворот и покатила к поселку, волоча за собой хвост серой душной пыли.
Петюшка повернулся к дороге спиной и перевел бинокль на ветлу. Славка раскачивался у самой вершины, его рыжий затылок был прямо перед глазами, загорелые сильные лопатки блестели от пота. Он держался одной рукой за вершину, а ногами стоял на тонкой, прогибающейся ветке. Вот обломится, и загремит Славка прямо на сухие кусты, как на вилы. Метров десять, наверно, высоты, если не больше.
Обломится, и будет лежать Славка, проткнутый, умирающий. Петюшка подбежит к нему: "Слава, друг!", поломает кусты, возьмет обмякшее тело на руки и бегом к машине. "Слава, потерпи, не умирай, я сейчас!" И, придерживая его на коленях одной рукой, уже гонит на полной скорости машину. Прямо к больнице гонит. Сирена ревет страшным завыванием, разбегаются куры, гуси, ребятишки, из окон выглядывают любопытные и встревоженные лица: что-то случилось?
А случилась драма - на руках Петра Козлова умер его друг и соратник по работе Вячеслав Артюхин. Медицина оказалась бессильной. И вот по праву друга Петюшка стоит у гроба рядом с Аллочкой, у Аллы зареванное лицо, припухшие губы, и она шепчет, как лунатичка, что всю жизнь любила одного Славку и никого больше не полюбит. Никогда. Он искал романтики, был честен, а она ему не верила.
Ветка прогибалась под ногами Славки, но он не замечал этого и все раскачивал ветлу, ожидая, когда размах колебаний станет таким большим, что можно будет прыгнуть в воду на глубокое место. Здорово уже раскачал, как только держится.
Когда они будут возвращаться с кладбища, Алла с грустью заговорит о погибшей любви и втайне будет жалеть о той последней близости, которой не успел добиться Славка. Он как-то рассказывал Петюшке об этом и жаловался, что в самые такие минуты, когда ничего больше не надо, кроме этой близости, Алка говорит, что нельзя, отстань, вот, мол, распишемся, тогда все будет твое. Какая же это любовь - "распишемся"!
Вечерами Петюшка станет провожать осиротевшую Аллочку до дома после кино, она узнает, что давно любима им, он просто не хотел вставать на пути своего друга, он любил Славку, и поэтому после свадьбы они с Аллочкой повесят увеличенную карточку покойного Славки в новой горнице и первого сына назовут его именем.
Ветла раскачалась широко, и Славка, улучив момент, ласточкой полетел чуть не в середину пруда. Он не выныривал долго. Петюшка подумал, что у него перехватило дыхание, случилась спазма в легких, и придется теперь искать его тело, сети у рыбаков просить, но в этот момент вода у того берега будто взорвалась - Славка вымахнул, как был, подняв стеклянный, сверкающий ворох брызг.
- О-го-го-о! - заорал он на том берегу.
Сухой горячий воздух не поддержал крика, не раскатил его эхом по пруду, эффекта не получилось.
Славка бултыхнулся в воду и, отфыркиваясь и шлепая ладонями, поплыл на эту сторону. Хорошо он плавал, быстро, ноги работали, как пароходный винт, и за ними оставалась пузырчато-пенная дорожка.
На берегу Славка помахал руками, отряхнулся по-гусиному и побежал, подпрыгивая и шлепая себя по мокрым ляжкам с прилипшими трусами, к вышке.
- Которые тут временные, слазь! - крикнул он.
Петюшка уже спускался ему навстречу: Артюхин запретил стоять вдвоем на аварийной вышке.
- А я боялся, что ты убьешься, - сказал ему Петюшка. - Ты ведь на самую вершину влез, а ветка под ногами тонкая… Или утонешь. Ты долго не выныривал.
- Не первый раз, - усмехнулся польщенный Славка. - Я его вдоль перенырну, если захочу. - И потопал по лестнице: мокрые его ступни были словно в тапочках от налипшей пыли.
- Сильный ты. - Петюшка поспешно спрыгнул вниз. - Я вот самбо изучу и тоже буду…
Славка поглядел вниз и откровенно рассмеялся:
- "Бу-уду"! Фитиль ты есть, фитилем и будешь. Книжки тебе мускулатуру накачают, что ли? Ты скинь эту форму и ходи голый, на перекладине вон подтягивайся…
Петюшка поглядел вверх и обиженно пошел в тень, на травку. Был бы его отец начальником, может, Петюшка и снял бы робу, но все равно порядок есть порядок: вдруг начнется пожар, в трусах, что ли, поедешь, одеваться надо, время вести. Вон полицейские в книжках всегда начеку, и милиционеры форму не снимают, и военные. Каждый человек должен быть в своей форме.
Со стороны поселка послышался знакомый шум мотора, потом выкатилась из улицы машина. Долго отец копался, наверно, и соседу все кадушки налил. Каждый раз наливает, а в получку - бутылка.
Красная машина развернулась у вышки и задом вползла в раскрытые ворота депо. Пыль, поднятая ею, растекалась, оседала на завядшую от зноя сухую траву. Лежащий у своих ворот Петюшка уткнулся лицом вниз и прикрыл голову руками. Славка погрозил с вышки кулаком:
- Шабашник! Морального кодекса не знаешь, старый черт!
Козлов вышел из ворот улыбающийся, довольный, поглядел на вышку:
- Ты чего, Слава?
- Пыль не подымай, вот чего! Я только искупался, а он ездит тут, пылит… - Славка взял бинокль, навел его на поселок: - Артюхин на велосипед сел, сейчас приедет.
- И пускай едет, пускай.
- Вот приедет, и скажу, что ты воду на огород возил.
- Скажи, скажи. А потом будешь стоять всю вахту без подсменки.
Козлов сел рядом с Петюшкой, достал из кармана баночку с махоркой и сложенную гармошкой газету, стал сворачивать папироску.
- Не запугивай подсменкой, - сказал Славка. - Используешь казенную машину в личных целях и развращаешь молодое поколение этим. Смену свою развращаешь, шантажист!