- Я скажу, - тяжко дышал Федор. - Я все тебе скажу, гад. Ты зачем сюда пришел, а? Выгоду ищешь? А моя выгода не в калошах, не в гнутых спинках и шифоньерах. Я за такую жизнь стою, чтобы человеком быть, понятно?
- Иес, - улыбнулся Митька. - И как же это выйдет?
- Не так, как ты хочешь. Люди будут честные все, добрые, они свою землю не бросят, ухаживать за ней станут, любить. - Он вырвался из рук Торгашовых, оттолкнул их. - Они не станут ездить с плугом через посадку, у нас же степь, каждое дерево на счету, а тут на тракторах ездят. Опять же и фураж у лошадей воровать, а потом хлестать их кнутом нельзя. Совесть надо знать, бесстыжие морды!..
- Федя, Федька, не по тексту! - шипел Громобоев из-за занавески. - "Мы боремся за светлое будущее всех людей…"
- Правильно, - услышал Федор, - за будущее. Американцы тоже не одним брюхом живут, они тоже на нас глядят, весь мир глядит и всякую нашу удачу, ошибку учитывает. Будем мы хорошими, добрыми, все пойдут за нами, а разве тут будешь, когда на казенных машинах калымят! С улыбочкой ведь калымят, весело…
- Иес, - не дрогнул Митька. - А почему? Потому что всем от этого польза и никакого вреда. Или ты хочешь, чтобы люди пешком в район ходили, раз автобуса нет? Я права могу потерять, - это же самосвал! - а я сажаю и везу, я для своих людей все сделаю.
- Занавес дайте, занавес! - Нина Николаевна пробивалась от порога на сцену.
- И к тебе я иду в любое время, - наступал Митька. - Я доброту делами делаю, руками вот этими, понял? Или мне тоже вздыхать, если вы такие честные? Я хозяин, мне дело подавай.
"Вот сволочь! - растерялся Федор. - Как с Прошкой: почешет дорогими словами, а потом в то место, где приятность, - ножом. И вроде все правильно, ничего не скажешь…"
- Или тебе теленка своего жалко? - добивал Митька. - А мне не жалко. Из теленка только бык вырастет, вот такой бык, как ты!
Под общий смех братья Торгашовы потащили занавес, грохнули деревянные ладони колхозников, и только из закутка вырвался хриплый от волнения крик Громобоева:
- Не сдавайся, Федька!
Его поддержали ребятишки.
1968 г.
СЧАСТЛИВО ДОЕХАТЬ
И поезд шел вроде быстро, и окна были открыты, а духота в вагонах стояла одуряющая. Пассажиры устали от нее и уже ни о чем не говорили, не играли в подкидного и в домино, не ели, не выбегали на каждой станции за пивом и лимонадом, чтобы не потеть лишний раз, не читали, не спали, а сидели осовелые у окон, глядели на бурую от вызревающих хлебов степь и ждали - кто своей станции, кто наступления ночи, когда железные бока и крыши вагонов остынут от солнца и можно будет если не спать, так хоть дышать свободно.
И в купе, где утром поселился Краснов со своей молодой женой, было так же тягостно-скучно. Жена дремала, положив голову ему на плечо, или делала вид, что дремала, а Краснов глядел в окно и думал, что она почти ничем не отличается от первой жены, которая не положила бы голову ему на плечо, ей не внове близость с ним, тем более такая телячья близость, потому что дремать удобнее на полке, ощущая телом чистую простыню, а не на жестком плече, вытянув шею и удерживая голову, под которой взмокла рубашка.
Попутчики, старушка и стриженный наголо парень, тоже угнетенно молчали, и почему-то было жалко, что они молчат и ничего не говорят, хотя если бы они и говорили, то вряд ли получилось бы что-то оживляющее. Краснов знал, что парня зовут Василием и он по пьянке совершил какое-то хулиганство, за которое его сажали, а теперь выпустили, а имени старушки не спросил. Да и парня он не спрашивал, Василий сам назвал ему свое имя при знакомстве, а хулиганил он или нет, мог бы и не говорить, кому какое дело, почему он пострижен нолевкой, может, ему так нравится стричься нолевкой, чтобы голова легкая была, вот он и постригся. Многие так стригутся, и ничего особого с ними не происходит, живут как все, в том числе и не стриженые и совсем лысые. Краснов не стал любопытствовать и назвал Василию свое имя и еще назвал отчество, поскольку ему было сорок лет, а не двадцать семь, как Василию, и не двадцать три, как жене, которая и здесь не удержалась от своей насмешливой болтливости и сказала, что его лучше называть товарищем Красновым, потому что он начальник и в его подчинении находится много людей хороших и разных.
Она любила подтрунивать вот так над ним, когда еще была не женой и никем еще не была для него, а просто средненький работник отдела, и подтрунивала не особо остроумно, и вот так обратила на себя его внимание, а потом удержала это внимание, а потом закрепила на него право де-юре, поскольку внимание стало де-факто.
Пожалуй, она любила его, и любовь эта была активной, действенной, потому что Краснов чувствовал, как жена старается разбудить в нем духовную энергию, которую она угадывала, старается всеми силами и средствами, какие у нес есть, и даже эту ее насмешливость надо принимать как задиристый вызов, на который он не отвечал либо отвечал снисходительно.
Старушку, видимо, смущало соседство начальника, она глядела на Краснова с почтением и тайным страхом и отодвигалась все дальше и дальше, пока не оказалась на самом краешке. А отодвигаться ей было незачем, она сидела не на его полке, а на той, где сидел Василий, и никому не мешала. Василий глядел в окно, особого интереса после глупого пояснения жены не оказал Краснову, а на старушку просто не обращал внимания. Он, видимо, тоже напугал ее объяснением, почему у него острижена голова, и она сидела, как солдат, положив сухонькие ручки на колени, часто вздыхала, как с похмелья, и вздрагивала, когда мимо купе кто-нибудь проходил.
Жена Краснова не спала, а просто сидела, поджав под себя ноги и закрыв глаза, и старалась представить, каким будет ее муж во время их первого совместного отпуска: таким же отчужденным, как на работе, или в нем проснется его веселая природа, о чем она слышала от первой жены. Очевидно, она его любила, та пожилая красивая женщина; во всяком случае, на суде при расторжении брака она говорила о нем с чувством большой потери.
Так они и ехали, а лучше сказать, сидели в идущем поезде, вытирали потные лица и шеи и не раздевались, потому что Краснову не хотелось тревожить жену, чтобы она не начала что-нибудь говорить, старушка снять кофту боялась, а Василий потел в тужурке, стесняясь показать на груди слишком уж нескромную наколку, которой он обзавелся накануне освобождения.
На узловой станции поезд встал, и несколько пассажиров сошли с вещами, а несколько, с вещами, вошли и заняли освободившиеся места. Краснов глядел на вокзальную суету и думал, что сейчас поезд пойдет дальше, повезет несколько новых пассажиров вместо тех, которые сошли, а на следующей станции еще кто-то сойдет и кто-то сядет, и так очередь приблизится к нему и его жене, к стриженому Василию и боязливой старушке, и все они сойдут, и их места займут другие пассажиры, а поезд все будет идти и идти.
В его жизни было достаточно и вот таких мирных поездов, и фронтовых, когда на вздрагивающей платформе тявкают зенитки, а в небе воют штурмовики, и санитарных, с крестами на крышах и на боках вагонов, переполненных ранеными. Много было поездов, но еще больше было людей - и хороших, и всяких. Иногда кажется, что живет он не сорок лет, а бесконечно долго, потому что он видел уже все, что сопровождает человека от рождения до смерти, и видел столько смертей, будто со времени его рождения прошли не годы, а века, десятки веков. И жизнь, казалось, не может дать ему уже ничего нового, и люди, в общем, были одинаково утомительны, сильные - своей ненавистью, слабые - любовью. Или наоборот. Слабые нередко были самыми беспощадными, потому что они вечно боятся за себя.
После третьего звонка, когда поезд уже тронулся, дверь в купе распахнул загорелый парень в тенниске с авоськой в руке:
- Челябинский поезд?
- Челябинский, - ответил Краснов с облегчением, потому что жена очнулась и приподняла голову с онемевшего плеча.
- У-уффф, чуть успел! Такая жара, толкучка, а тут еще дядька слепой попался. - Парень снял кепку и вытер ею вспотевший лоб. - Недавно ослеп, дурак, и сам автобуса не найдет. Напился технического спирту и ослеп. Подвинься, бабуся!
Парень был светловолос и голубоглаз, вздернутый курносый нос придавал ему лихой вид деревенского забияки.
Старушка испуганно подвинулась к Василию, парень сел и весело оглядел попутчиков:
- Взопрели? Что не разденетесь? Сейчас только в майках ехать.
- Мы стыдливые, - сказала жена Краснова, поправляя взлохмаченную прическу.
- Понятно. Где-нибудь на пляже с фиговым листом ходите, а здесь так - фу-ты ну-ты! - Парень усмехнулся и заглянул старушке в лицо: - Далеко стремишься, невеста?
Старушка испуганно вздрогнула.
- К внучку еду.
- Зачем?
- Любопытный ты. - Старушка несмело улыбнулась, сморщив мятое личико.
- Я не только любопытный, я щедрый. Морковь любишь?
- Веселый ты, - засмущалась старушка.
- Правильно, и веселый. Откуда ты узнала? - Парень раскрыл авоську и достал молодую розовую морковь с кудрявой ботвой. - Хрупай!
Жена Краснова засмеялась, Василий поглядел на парня с любопытством. Старушка взяла морковь и доверительно поглядела на парня:
- Зубов-то нету, сынок.
- Орехи грызла, поди? Золотые надо вставить. Тряхни капиталами и вставь.
- Какие капиталы, дрожу вот всю дорогу, боюсь - без билета еду.
- Ну да! - удивился парень. - А я тебя морковью угощаю, думал - честный человек, советская гражданка… Ай-я-яй!..
Вот она почему вздрагивала, подумал Краснов, вздрагивала и ничего не говорила. Могла бы сказать, не все же люди так легко заботливы и внимательны, как этот парень. Лет двадцать пять ему, наверное. Краснов в это время уже успел похоронить родных и друзей, искупаться в собственной крови, и мир не казался ему таким солнечным и зеленым, как цветущий пойменный луг, он казался ему полигоном, а себя Краснов сравнивал с пулей на излете, когда пуля разогрелась и частично деформировалась на пути к цели, но уже потеряла силу, не долетев до нее. Сравнение не ахти применительно к человеку, но тогда оно ему нравилось.
- Я деньги в платок завязала, в кошелку хотела положить, да заторопилась и забыла. На станции вспомнила, а поезд уж отходить собрался.
- Значит, деньги есть, ты их просто забыла? - допытывался парень.
- Есть немного. Я пенсию получаю.
- Сколько?
- Двадцать шесть рублей.
- Как же ты села без билета?
- Я за гражданином милиционером шла, он мне руку из вагона подал, проводница-то и не спросила.
- Понятно. Обманула и дрожишь?
- Торопилась я, к завтрему поспеть надо. Внучек хворает.
- А попутчики на тебя ноль внимания? - Парень строго поглядел на Краснова. - Так, что ли?
Краснов устало улыбнулся.
- Я в отпуске, - сказал он с самоиронией. - С женой вдвоем вот едем.
- Хм, вдвоем… Хорошо, что вдвоем. - Парень поглядел на его остроглазую веселую жену. - Давно едете?
- С утра, - сказал Краснов.
- И не догадались спросить?
- Очень душно у нас, ничего не хочется делать.
Жена поглядела на парня вызывающе. Готова меня защищать, подумал Краснов.
- Сколько билет-то? - спросил парень старушку.
- Восемь с полтиной в один конец.
- Понятно. В другой конец сын купит. - Он положил авоську с морковью на колени старушке - внучку гостинец - и встал: - Скинемся, граждане. Бабке в рай скоро, а она грешит у порога. Ужели допустим? - Он снял кепку, положил в нее мятый рубль и протянул кепку Краснову и его жене: - Поздравляю с законным браком и прошу принять участие…
- А может, мы не в браке! - Жена Краснова кокетливо улыбнулась.
- Я даже скажу, кем работает ваш энергичный супруг.
- Кем же?
- Затейником в клубе, культурником.
Жена всплеснула руками и звонко расхохоталась. Потом сказала, вытирая слезы, что надо брать выше, он заведует отделом культуры.
- Вот же! - восхитился парень. - Как в воду глядел. А зачем из лесоводов ушли, или там труднее?
Все время наступает, подумал Краснов одобрительно, и о лесоводстве откуда-то узнал.
- Дело не в трудности, - сказал он. - Просто меня выдвинули на руководящую работу.
Жена бросила в кепку горсть мелочи, и парень повернулся к Краснову спиной. Очевидно, решил, что перед ним номенклатурный дуб, сбежавший из леса, а не человек, убежавший когда-то в лес, как раненый зверь. Он зализал свои раны и недавно возвратился, но то ли он поспешил с возвращением, то ли не успел еще освоиться в новой обстановке, а только дела у него идут не блестяще, как и предрекала первая жена. Она готова была замуровать его в лесу, в каком-нибудь дупле, лишь бы он оставался с ней и был спокоен.
Василий отвернулся от протянутой кепки и хмуро сказал, что у него нету ни копейки.
- Не прибедняешься? - спросил парень.
- Нет. Сидел я, только выпустили.
- За что?
- За хулиганство.
- Ты вроде хороший, смирный?
- Нет, я непутевый.
- Почему?
- Не знаю. Семена такие попались. Год вот просидел, как в сундуке.
- Го-од! Что же ты натворил такое? Ну-ка, рассказывай, рассказывай! - Парень присел с ним рядом, положил кепку с "кассой" на столик.
Василий, угрюмо сбычившись, рассказал, что жена у него инженер, теща тоже грамотная попалась, с получки он выпил, а потом еще опохмелился, а потом опять выпил и отругал их почем зря, отлаял. Они обиделись и в милицию - пятнадцать суток получил. Ну вот. Через полмесяца вышел, купил пятнадцать кирпичиков хлеба и запер в ванной жену и тещу с этим хлебом. Сквитать хотел. Воды там вдоволь, туалет есть, одежонка была, чтобы спать.
- Вот сволочь! - восхитился парень - И долго они сидели?
- Четверо суток. Тихо сидели, соседей не звали - пожалел и выпустил досрочно.
- А потом они в милицию и тебе год?
- Ровно, день в день.
- Вот захочешь сквитать, и опять посадят.
- Не знаю. Трудно мне там.
- Ну я тебя научу, подожди. Вот по вагону пройду и научу.
Он ушел, и вскоре в душном молчаливом вагоне послышался веселый говор, смех, звон денежной мелочи. Будто легким ветром дохнуло, прохладой будто.
- Вот человек! - осмелела старушка. - В безрукавке шелковой ходит, в сандальках! Не промах, видать, мужик, добытчик.
- Энергичный, - сказал Краснов. - Даже о моем лесоводстве откуда-то узнал.
Жена усмехнулась на такое детское недоумение, Василий промолчал. Ему было интересно узнать, чему может научить его этот быстрый парень, а лесоводство Краснова было Василию ни к чему. И жена его была ни к чему со своими непонятными ухмылками, видно, она из молодых, да ранняя. Выбрала начальника постарше, за холку молодыми руками цап его - вези, сукин кот, руки у меня ухватистые, веселые, не скинешь!
Довольный, улыбающийся, возвратился парень, тряхнул зазвеневшей кепкой:
- Ну, граждане, подобьем итоги! Подвинься, бабуся. Что ты все двигаешься к краю, они же смирные! Не Василия боишься?
Старушка радостно подвинулась, Василий вытаращил глаза: еще одна новость - имя узнал. Откуда?
Парень сел, выгреб широкой пятерней из кепки звонкую мелочь и мятые рубли.
- Значит, так: ассигнации сложим отдельно, серебро отдельно, медь отдельно… Вот так. Доедешь, бабуся, хоть на край света доедешь, не бойся. Ассигнациями, значит, ровно семь рублей, полтинников… раз, два, три, четыре - еще два рубля. Теперь сочтем остальные…
Остальной мелочи набралось на три рубля сорок, копеек. Парень переложил всю "кассу" бабке в подол, кинул на затылок кепку, засмеялся:
- Хорошо поработали, славно!
Похвала эта самому себе была сказана просто и весело, но жена Краснова не удержалась от замечания:
- Вы не только энергичный, вы скромный.
- Правильно, - сказал парень весело. - И что главное, я не боюсь в этом признаться.
Она невольно улыбнулась. На этот раз поощрительно, без кокетства. Парень сердито смял ее взгляд.
- В картишки не перекинемся? - спросил он. - В дурачка?
- Для нас этот вопрос решен, - сказал Краснов, продолжая роль "дуба".
- И на карты уже не надеетесь? - усмехнулся парень.
- И вам не советую.
Жена засветилась от восхищения и поглядела на парня торжествующе, старушка протянула ему мелочь.
- Вот три рубля и девять гривен, - сказала она парню. - Спасибо, сынок, мне лишнего не надо.
- Гостинцев купишь, - сказал парень, отводя ее руку с деньгами. - Не стесняйся, не стесняйся, обратно разносить не пойду.
В дверь купе постучали, вошел одетый в темный форменный костюм (в такую-то жару!) контролер, за ним - проводница.
- Билеты хочу поглядеть, - сказал контролер вяло. - Духота - спасу нет, а тут еще в два вагона идти.
Билеты у супругов Красновых оказались в порядке, за старушку заступился парень, показав приготовленные деньги.
- На следующей станции возьмем полный билет, - сказал он, поднявшись. - Не беспокойтесь, товарищ начальник, все будет в порядке. Вот мой билет.
Контролер поглядел на билет, потом на парня, потом опять на билет.
- И вы не туда едете, - сказал он со вздохом. - Едут, а куда - не знают.
- То есть как не туда? - удивился парень.
- А так: не туда.
- Это же челябинский поезд?
- Челябинский. А идет он не на Челябинск, а на Москву, а тебе надо в сторону Челябинска. Давно едешь?
- С полчаса.
- Охо-хо-хо-хо… Теперь штрафовать тебя надо за безбилетность.
- Ерунда какая-то. Ведь по радио объявили: московский прибывает, на первый путь.
Вмешалась проводница:
- Это встречный принимали, челябинский. Он опаздывал, и стоянку сократили на пять минут, мы тоже идем с опозданием, вот и получилось…
- Что?
- Нас тоже на первый приняли.
- Вот черт! Теперь придется ждать.
Парень сел рядом со старушкой, мельком взглянул на попутчиков: Василий встретил его взгляд обеспокоенно, Краснов - сочувственно, его жена - разочарованно. Вступилась старушка. Робея перед кондуктором и оттого пришепетывая, она стала говорить, что парень этот ей будто сын родной, деньги на билет собрал, а на поезд сел не на тот, видно, потому, что слепого к автобусу провожал со станции.
- Без тебя некому было, что ли? - спросил кондуктор. - В Рузаевке вот одного такого же сняли прошлый раз. Двести километров проскочил. Охо-хо-хо-хо! Совсем о себе не думают.
- Ему недалеко, - сказала проводница. - Если в Ночке сойдет, успеет на местный. Вы из совхоза?
- Правильно, - сказал парень, - из совхоза. Тороплюсь на сенокос, бригадир я. Так местный, говорите, скоро будет?
- Часа через два. В Ночке сойдите и успеете.
- А скоро Ночка?
- Уже подходим.
- Вентиляторы надо здесь поставить, - сказал парень. - Задыхаются же люди!
- Про то начальство знает, - сказал кондуктор, выходя.
Парень поднялся.
- Ну, счастливо доехать, бабуся! Расти большая и не робей, внучку привет. До свиданья, товарищи!
- Постой, - сказал Василий. - Ты хотел мне совет дать.