Когда глаза Стахурского привыкли к сумраку, он увидел, что Никифор Петрович нисколько не изменился - голова, так же как всегда, острижена коротко, усы по-шевченковски опущены вниз, на тщательно выбритый подбородок. Он по-прежнему одет в старый матросский бушлат. Но, присмотревшись, Стахурский заметил и перемены: бушлат износился, выцвел, черную голову посыпал снежок седины, а усы совсем побелели.
- Никифор Петрович! Здравствуйте!
Швейцар насупил густые, кустистые брови и вопросительно взглянул на стоявшего перед ним офицера.
- Не узнаю, - глухо сказал он, и теперь Стахурский услышал, что и голос старика стал глуше, чем до войны. - А вы кто будете? Не из наших студентов?
- Из студентов, Никифор Петрович. Моя фамилия Стахурский, - и он потряс руку старого швейцара.
- Ну, как же! - с уважением сказал Никифор Петрович, - аспирант кафедры строительных конструкций профессора Карпинского. Милости просим! - Он широким, приглашающим жестом показал - но не на лестницу в институт, а на низенькую дверь в швейцарскую комнатку и сам пошел впереди. Стахурский последовал за ним. Это был первый родной киевлянин, которого он встретил после войны.
- Ну как же вы, Никифор Петрович? Что, как?
- Обо мне речь впереди, - вежливо ответил швейцар. - Вы как? Отвоевались? И грудь в орденах? Милости просим! - он толкнул дверцы и посторонился, пропуская Стахурского вперед.
Комнатка Никифора Петровича была точно такой же, как и до войны: железная койка, столик около окна, два табурета и шкафчик-комодик у стены. В углу стояли свернутые флаги, которыми в праздничные дни украшали вход в институт.
Чувство возвращения в родной дом, радостное ощущение нерушимости родного очага охватило Стахурского. Это было невыразимо приятное и утешительное чувство.
Никифор Петрович тем временем возился в своем шкафчике-комодике. Он вынул бутылку и две рюмки, налил их доверху и протянул одну Стахурскому.
- Добро пожаловать! - торжественно промолвил он, наклонив голову так, что седые усы легли ему на грудь.
- Никифор Петрович, - удивился Стахурский, - вы же непьющий?
- Непьющий и есть, - с достоинством ответил Никифор Петрович, - но вы ведь вернулись с войны, так что считаю своим долгом встретить, как положено, на пороге, чтобы все было благополучно. Здоровья вам и успеха в дальнейшем житье-бытье! С победой вас и наступлением мирного времени!
- Спасибо! - от всего сердца сказал Стахурский. - Спасибо, Никифор Петрович, что приняли как родной отец. С победой и вас!
Они выпили: Стахурский - легко и привычно, а Никифора Петровича так передернуло, что он даже топнул ногой - он не переносил водку.
- Фу, погань какая! - с трудом отдышался он, и в глазах его стояли слезы: водка попала в дыхательное горло. - И как ее люди пьют? - Он схватил сделанную из гильзы трехдюймового снаряда кружку с водой и жадно отпил из нее. - Значит, - сказал Никифор Петрович, - домой вернулись? Очень хорошо. Дети есть, жена?
Стахурский покачал головой.
- Отец с матерью?
- Нет.
- Нет?
- Никого!
Никифор Петрович кивнул:
- По-холостяцки будете жить или женитесь?
Стахурский промолчал.
Ему не хотелось говорить на эту тему. Да и Никифор Петрович спрашивал только для приличия - всем было известно, что Никифор Петрович убежденный холостяк и ненавидит женский пол, с тех пор как смолоду, в кругосветном плавании, полюбил бушменку на мысе Доброй Надежды и хотел увезти ее в Россию в качестве супруги, а она изменила ему с боцманом.
Но вдруг Никифор Петрович сказал:
- Не годится так, молодой человек, не годится так, товарищ аспирант Стахурский! Человеку не годится жить одиноко среди людей.
Стахурский с изумлением поднял глаза на старого женоненавистника, но Никифор Петрович спокойно встретил его удивленный взгляд.
- Только так, товарищ Стахурский, - строго сказал он, - сам до этого дошел лишь теперь, в годину фашистского рабства, один-одинешенек остался в этом доме, будто один на белом свете.
- Вы были тут при оккупантах, Никифор Петрович?
- Был! - Никифор Петрович на мгновение умолк. - Не буду про это рассказывать. Сами хорошо знаете, как человек военный. Не один город, верно, освободили своей кровью. Одно только скажу: когда человек не один, легче ему перенести горе, легче ему прийти в себя, какая бы беда ни нагрянула, да и пользы от него для людей больше. Вот, к примеру был бы я не один, а была бы у меня жена, мы бы вдвоем сохранили от фашистов в целости весь квартал. А то, только они ушли, я - в подвал и перерезал проволоку к минам, а пока бросился к университету, так уже пламя на два этажа.
- Так это вам удалось предотвратить взрыв?
- Больше; некому было, - ответил Никифор Петрович, - гитлеровцы, как отходили, всех людей из города повыгоняли, а кто и сам попрятался в лесах и оврагах. Мало кому удалось удержаться здесь среди развалин и в пустыне: сразу, как увидят, выводили и расстреливали. А я под котельной в угольной яме жил и все тут ходы-выходы знаю. - Никифор Петрович немного помолчал. - А не ушел, потому что решил: уж если помирать, так на родном месте, а может, мне удастся кое-что сохранить - тут же хозяйство какое - двадцать пять лет сколачивали, студентов учили! Ну, мебель оккупанты сразу порастаскали, лаборатории к себе увезли - тут я ничего поделать не мог. Но окна-двери тоже могли повыносить. А если живой человек тут есть, все-таки, как-никак, а через труп переступить надо…
Никифор Петрович прервал свои воспоминания и поднял указательный палец. Он любил поговорить, когда было кому слушать, и сердился, если его перебивали.
- Только, скажу вам, товарищ Стахурский, первым делом надо правильно организовать нашу жизнь. Вот, к примеру, скажу про наш институт. Почему в здании не производится текущий ремонт? Крыша протекает, потолок обваливается, плесень по углам пошла, вот-вот грибок заведется, а подоконники, если их не покрасить или хотя бы протереть олифой, гнить начнут. Прошлой зимой, сразу после освобождения, студенты в аудиториях сидели в шинелях и полушубках. Ну, это ничего - народ наш крепкий, вынесет, не такое пережили. Но ведь здание терпеть не может. Зданию нужен ремонт. А как отвечают наши завхозы? Материалов, говорят, нет, рабочей силы нет. И это было правильно в прошлую, то есть, в военную зиму. А в предстоящую - послевоенную зиму это уже будет неправильно. Материала немного доставили: толь для крыши, временно вместо железа, гипс, известку, стекло - понемногу, все что хотите есть. А остальное во дворе найду - под носом валяется: трубы, калориферы. А рабочая сила? Товарищ Стахурский, я человек старый и врать не буду: рабочей силы много не требуется, и можно ее найти и организовать. - Никифор Петрович волновался, и голос его охрип. - Первый этап работы правильно партийная организация провела: комсомол поднялся и за один день здание снаружи как игрушечка стало. Также и специальные работы, я полагаю, можно своими силами выполнить: мы же готовим по программе инженеров-строителей! Сами можем отопление наладить - пусть это будет практикой по кафедре теплотехники профессора Григоровича. А если понадобится по штукатурным работам специалист, так, думаете, хороший директор не найдет? Вы меня слушаете, товарищ Стахурский?
- Я слушаю вас внимательно, Никифор Петрович.
У Стахурского шумело в голове от стремительного и многословного доклада Никифора Петровича о текущем ремонте. Штукатурка, стекло, толь, гипс - он забыл обо всем этом за годы войны, он имел дело с аммоналом, толом, и понятие "рабочая сила" заменилось понятием силы удара и контрудара. Возвращение к мирному строительству было слишком внезапным - Стахурский привык к пулям, а Никифор Петрович говорил ему о гвоздях и, словно гвозди в доску, забивал в сознание Стахурского когда-то близкие, а теперь совсем забытые хлопотливые мелочи строительства.
- Я, товарищ Стахурский, о чем говорю? По соседним дворам старичков и пенсионеров полно живет, и что ни старичок, то какой-нибудь старый мастеровой - слесари, каменщики, все, какие хотите, специальности есть. Только к старому пенсионеру, понятно, нужен специальный подход - ему слово надо умеючи промолвить, "добрый вечер" сказать. А кто за это возьмется, если заместителя директора по хозяйственной части уже четвертый раз меняют, а сейчас его и совсем нет - заместитель по учебной части сам его заменяет?
- А кто теперь директор? - спросил Стахурский.
- И директора тоже нет. Заместитель по учебной части замещает…
- Никифор Петрович, где вы там? - послышалось из вестибюля.
- Как раз и наш заместитель, - сказал Никифор Петрович Стахурскому и крикнул, направляясь к двери: - Иду, иду!
Обернувшись, он сказал на ходу:
- Товарищ Власенко, Василий Митрофанович. Всех начальников замещает.
- Какой Власенко? Из теплового отдела? Я с ним на фронте встречался. Он аэродромы строил.
- Он самый.
Никифор Петрович вышел, и Стахурский последовал за ним.
В вестибюле стоял инженер Власенко. Стахурский сразу его узнал. В начале года он встречался с ним где-то за Будапештом.
- Никифор Петрович, - сказал Власенко, - сегодня подготовить все для вечернего приема.
- Слушаю, Василий Митрофанович. В шесть начнете?
- Да.
- Здорово, Власенко! - сказал Стахурский.
- Стахурский! Здорово! Демобилизовался?
Они пожали друг другу руки.
Никифор Петрович пошел вверх по лестнице.
Власенко окончил институт на год раньше Стахурского и сразу выделился как хороший инженер. Водопровод, канализация, теплоцентрали - все это он неутомимо строил во многих городах. Он бесспорно был талантливым производственником. Но Стахурский никогда не слышал о склонности Власенко к педагогической работе.
- Никогда не думал застать тебя здесь, - сказал Стахурский. - У тебя обнаружилось призвание к педагогической деятельности?
- Пришлось согласиться. Иначе не позволили оставаться при кафедре.
- При кафедре? - удивился Стахурский. - Ты же всегда был производственником? Никогда не слышал, чтоб ты собирался на научную работу.
Власенко хлопнул Стахурского по плечу:
- До войны, брат, я теплоцентрали строил. Оборудовал тепловое хозяйство заводов-гигантов. А теперь что? Руины разбирать? Разве это дело для строителя? Не тот, брат, масштаб. - Власенко взял Стахурского за плечи. - Это хорошо, что ты вернулся. Нам наши старые аспиранты дозарезу нужны, партийный комитет разыскивает каждого в армии. Предложение: деканом строительного факультета. Я исполняю обязанности директора, так что предложение вполне официально.
- Спасибо, - ответил Стахурский, - но ты ведь знаешь, что я никогда не имел склонности к педагогической деятельности.
- Это пустое! Ты же закончил аспирантуру и готовился к научной работе.
- Верно, но теперь я решил итти на производство. На производство, какое бы оно ни было: разбирать развалины, ремонтировать побитые снарядами кровли, класть междуэтажные перекрытия в закопченных коробках полусожженных домов, вернуть к жизни изувеченные войной здания и мечтать над проектами новых…
У Стахурского похолодело в груди от волнения: еще никогда ему не хотелось строить так как сейчас. Власенко за большим не хотел видеть малого. А это малое и было началом великого.
Стахурский сделал движение, чтобы высвободить плечо из рук Власенко, но тот крепко держал его.
- Пусти, Власенко! Говорю тебе: я решил итти на производство.
- Бессмыслица! Год - другой, пока начнется настоящий разворот строительства, надо побыть здесь, друг мой, готовить кадры, а потом, в новой пятилетке, мы себя покажем. Разве нас удержишь тут, когда производство развернется во всю ширь?
Стахурский наконец высвободился из рук Власенко и сказал:
- Ты лучше отыщи Карпинского, Баймака и других наших деканов, где они?
Власенко свистнул:
- Карпинский теперь заместитель наркома, он сейчас, брат, большой человек. А Баймак? Разве ты не слышал? Погиб под Оршей. И Павлов погиб. Он был партизаном. А Макаревский расстрелян в Бабьем яре.
- Что ты говоришь?!
- А студенты… - продолжал Власенко, - еще не обо всех получены сведения… Асю Дубову помнишь? Погибла в партизанском отряде, а Лиля Шевчук - под Будапештом, она служила на аэродроме.
Они умолкли. Сколько погибло товарищей!
Грусть овладела ими. И это чувство сразу сблизило их.
Стахурскому стало стыдно за неприязнь к Власенко, которая возникла после первых же его слов.
Он прикоснулся к кителю Власенко - под правым плечом на нем были две нашивки за ранения - красная и золоченая. Он тоже ведь нес тяготы войны, смерть замахивалась и на него.
Они помолчали немного, потом Стахурский сказал:
- Одна девушка, партизанка и фронтовичка, сказала мне, что в память погибших товарищей мы должны жить так, чтобы вся наша жизнь была подвигом.
Неожиданно для себя он приписал собственные слова Марии и даже не подумал, почему так сделал: то ли постеснялся пышности этих слов, или, наоборот, хотел уступить эти святые слова той, которую любил.
- Подвиг…
Власенко улыбнулся.
- Какие же теперь могут быть подвиги? Полететь на луну на ракетоплане, открыть Южный полюс, переплыть в одних трусиках Тихий океан?..
Стахурский сердито его прервал:
- Да! Полететь на луну, открыть полюс, переплыть океан. Если это будет подвиг, то да. Я о подвиге говорю серьезно, и ты напрасно иронизируешь.
Власенко схватил Стахурского за руку.
- Ну, не сердись, друг! Знаешь, когда тяжело, то и пошутить не грех. Эх, Стахурский! - Он снова схватил Стахурского за руку. - В развалинах лежит все, что с таким трудом построили. Теперь надо все строить сначала. Вот какой у нас послевоенный баланс.
- Разве ты бухгалтер? - сердито произнес Стахурский. - Я думал, ты, - инженер.
Стахурский выдернул руку и пошел к двери.
- Да брось, Стахурский, иди ко мне в деканы!
Но Стахурский грохнул дверью и вышел.
Сердито шагая, он перешел на другую сторону улицы.
Боевое побратимство известно издавна. На людях, которые вместе были в опасности, вместе шли на смерть или плечом к плечу одолевали врага, добывая победу, - на этих людях словно остается незримая печать. Пройдут годы, снова встретятся хотя бы на минутку боевые товарищи - и поднимется у каждого из них из самой глубины души это волнующее чувство полного взаимопонимания, единства и общности. Это святое чувство, и его знают только боевые побратимы.
Но в Советской Армии люди воевали не просто потому, что им приказывали командиры. Не смертельная опасность объединяет советских воинов на поле боя - их объединяет борьба за одну идею.
Стахурский знал: кончится война, наступит мирное время, и снова встретятся боевые побратимы и останутся ими и в бою и в мирном труде, освященном одной великой целью. А тот, кто не вышел из войны с этим светлым чувством побратимства и в войне и в мире, - тот попал в ряды воинов случайно, только отбыл, а не отвоевал войну. Тот - не побратим.
Стахурскому стало грустно: может быть, он слишком строго относится к Власенко? Он хотел бы осудить себя за несправедливость.
Понемногу Стахурский успокаивался. Сентябрьское утро было чудесно. Он с наслаждением шагал по киевским улицам - четыре года он по ним не ходил.
И чем дальше уходило от него раздражение и на его место входил покой от волнующего свидания с родным городом, в нем все сильнее нарастало странное чувство: он идет, и рядом, сразу же за, ним, молча, но каждой мыслью с ним вместе, идет Мария, его боевой побратим.
Это было похоже на галлюцинацию, и Стахурский даже смутился. Почти три года были они вместе с Марией в партизанском отряде, в армии, и она была для него только товарищем в бою. Но вот он ее увидел вчера и понял, что неразрывная близость связала их жизни.
У них была общая цель в борьбе, они были вместе в бою и не раз протягивали друг другу руку на помощь. Теперь Мария уехала в далекую Алма-Ату, и неизвестно, когда сойдутся снова их пути в жизни…
В наркомате Стахурский спросил, можно ли видеть инженера Карпинского.
- Заместитель наркома сегодня не принимает, - ответила ему секретарша, - сегодня товарищ Карпинский рассматривает проекты. Пожалуйста, скажите вашу фамилию. Я спрошу товарища Карпинского, может быть, он примет вас. Но, - добавила она, взглянув на погоны Стахурского, - если вы демобилизованный и по делу о работе, то, прошу вас, пройдите прямо в отдел кадров, товарища Карпинского можно не беспокоить. - Она улыбнулась. - В отделе кадров вас и без него разорвут на части.
- Хорошо, - разочарованно согласился Стахурский, - я пройду в отдел кадров. Но, будьте любезны, на прием к Михаилу Ивановичу все-таки меня запишите.
Секретарша скрылась за дверью кабинета, но не прошло и минуты, как она выбежала обратно.
- Товарищ Стахурский, профессор Карпинский просит вас немедленно.
Стахурский вошел.
В просторном кабинете стоял огромный письменный стол и два маленьких стула. А весь пол был завален белой, голубой и синей калькой. Она лежала кучами, свертками, пачками, а десятки листов были разостланы прямо на полу. Из-за стола навстречу Стахурскому поднялся стройный, худощавый человек с густой шевелюрой. Это и был Михаил Иванович Карпинский, бывший декан строительного факультета.
- Стахурский! - воскликнул Карпинский таким сильным голосом, что казалось непонятным, как он рождается в этой щуплой груди. - Стахурский, дорогой мой, так значит вы живы? - Он; порывисто обнял Стахурского, расцеловал его и так же громко, с радостным возбуждением продолжал: - Ну, все остальное потом, а сейчас прежде всего открою вам свои карты: кто сюда вошел, тот уже не выходит. Я - Синяя Борода двадцатого века, или, вернее, послевоенного периода. Инженер Стахурский, вы зачислены в кадры наркомата. Вы демобилизованы?
- Да, - улыбнулся Стахурский.
Профессор нажал кнопку, и в просвете полураскрывшейся двери показалось лицо секретарши.
- Позвоните в отдел кадров, чтобы они заготовили документы для инженера Стахурского. Он зайдет к ним оформиться через пятнадцать минут.
- Слушаю, Михаил Иванович.
- И не говорите ничего! - прикрикнул профессор на Стахурского, хотя тот и словом не обмолвился. Если вы уже где-нибудь завербовались, все споры с другими наркоматами беру на себя. Если вы не согласны, за пятнадцать минут берусь вас убедить. Если имеются еще какие-нибудь препятствия, ни одно из них не будет принято во внимание. Считайте, что это мобилизация.
- Михаил Иванович! - смеясь, сказал Стахурский, с восхищением глядя на учителя: он ничуть не изменился, даже стал еще более подвижным. - Я как раз и пришел к вам проситься на работу. Только с одним условием.
- Принимаю заранее. - Но профессор нахмурился. - А какие условия?
- Прошу не оставлять меня в аппарате, а отправить на строительство.
Профессор крепко пожал Стахурскому руку. Потом он поставил свой стул рядом со стулом гостя, положив на его колено узкую руку с тонкими пальцами.
- Ну, рассказывайте. Значит, вы были мобилизованы в июле сорок первого года. После этого…
Раздался телефонный звонок. Профессор, не поднимаясь, взял трубку.