Пока они так переговаривались, кто-то вышел из леса и заскрипел ногами по песку, пересекая в нашем направлении дорогу. Они умолкли, вглядываясь в темноту ночи. Я тоже осторожно повернул в ту сторону голову и увидел при свете костра бородатого человека с ружьем за плечами. Вот кто мог оказаться исполнителем задуманного против меня страшного дела. В этом даже сомнения не могло быть. И ты, Юсси, так хорошо изучивший все козни Москвы, сам немедленно подтвердил бы мою тревогу при виде этого человека. У него и вид был дикий и голос раскатистый, каким он и должен быть у тех, кто привык отправлять на тот свет попавших к ним в лапы финнов. И этим громоподобным голосом он проревел на весь лес:
- А ну, кто тут умный? Подайте его сюда! Я из него ум-то повытряхну! Здесь не должно быть умных! В своем лесу я самый умный - и никаких других! Здорово, Ляксей Ляксеич! А это кто с тобой? А-а, вижу, вижу. Наш доморощенный Кит Китыч - живоглот. Спит, никак? Нет, не спит. Ну, давай лапу! - И бородатый человек пожал им обоим руки.
Круглолицый сказал:
- Да, заснешь тут, пожалуй, если всякие бандиты лесные с ружьями шляются взад-вперед.
Бородатый проревел:
- Ты сам бандит. Сколько уже награбил в своей лавчонке вонючей, обдирая нас, бедных покупателей? Вон щеки лопаются от легких-то хлебов. Закурить есть?
Тот указал на мои папиросы:
- Закуривай. Это нам пассажир пожертвовал на бедность.
- Какой пассажир? Ах, вот этот? А кто он такой?
- Не знаю. Из Волоховки к нам в колхоз едет. С депутатом каким-то встретиться должен.
- А-а. Ну что ж, покурим за его здоровье "Казбека" пачку. А потом и пограбим, если уж бандитом назвали. С кого бы вот только начать? С пассажира, что ли? Велик у него багаж-то?
- Нет у него багажа совсем.
- Вот как! А может, пальтецо какое?
- Нет у него ничего. Весь тут.
- Н-да… Не разживешься. Придется костюм снимать.
Я подумал про себя, что если бы он снял с меня костюм, то не прогадал бы, конечно, потому что в костюме имелось кое-что такое, на что можно было купить еще два костюма. Бумажник мой никогда не оставался пустым с тех пор, как я поселился в России. А бандит продолжал, куря мои папиросы:
- Бедно, бедно. Придется, видно, с вас начать. Кажись, ничего багажик. Полный кузов. Уж я знаю, что наш живоглот из области пустой не приедет, если еще вдобавок в соседнюю область заглянул. Не знаю только, где бы груз свалить.
- Я тебе свалю!..
- А я и спрашивать не стану! Кого мне спрашивать? Некого мне будет спрашивать.
- Как так?
- Да так. Вас-то я должен буду чик-чик. Это уж как водится у бандитов. - Он похлопал по стволам ружья. - Помните, как в "Коробушке" поется: "Два бекаса нынче славные мне попались под заряд"?
Вот какая страшная судьба мне готовилась. И можешь быть уверен, Юсси, что все случилось бы по твоему предположению, если бы круглолицый не отвлек его. Он спросил:
- С чего это ты вышел сегодня на ночь глядя?
- А с того, что ночь у меня сегодня особенная. Дочку жду из Ленинграда. Жена поехала ее встречать на станцию. На геологический факультет задумала она поступить в университете, да еще без вступительного экзамена. Она ведь у меня отличница. Вот мне и не сидится дома. Событие-то немаловажное. Никого у нас в роду еще не было с высшим образованием. А тут вдруг наклевывается. Сам-то я свою молодость на гражданской войне провоевал. Мог бы сын добиться образования, да пришлось ему с четвертого курса на войну пойти против Гитлера. Там и голову сложил. Теперь вот доченька счастья пытает. Всю зиму как в огне горела - ни на минуту от книги не отрывалась. Задумала круглой отличницей выйти - и вышла. Но отличники-то теперь десятками и сотнями туда съезжаются. Снова забота: а вдруг мест не хватит, хоть и отличница? Две недели мы тут со старухой как на иголках сидели. И вдруг телеграмма: "Приняли. Приеду двадцать пятого". Ну, мы прямо затанцевали от радости. Вот оно какое событие-то в нашей жизни! Дочь с высшим образованием будет! Понятно тебе это, Кит Китыч, купчик ты наш пройдошный? Степанюки в люди пошли наконец!
Пока его раскатистый голос грохотал так среди ночи, прерываемый поздравлениями моих спутников, с дороги донеслось тарахтение телеги, а с телеги донеслись тихие женские голоса. Но их тут же заглушил голос бандита, рявкнувшего на весь лес:
- А ну-ка, Лидушка, сюда, к свету поближе! Посмотрим, что в глазыньках своих таишь после такой удачи!
И я увидел, как он поднял свою Лидушку и закружил ее в воздухе, а потом прижался своей бородой к ее нежной щеке, на что она в ответ смущенно улыбалась. Жена его тем временем привязала лошадь к дереву возле дороги и тоже приблизилась к костру. Выждав, когда радость бандита немного улеглась, она сказала ему:
- Едем, что ли?
Он ответил ей: "Сейчас", - и, обратясь к остальным, сказал:
- Вспрыснуть бы надо это дело, ребятки, ась?
Круглолицый немедленно подхватил это предложение. А Леха добавил:
- Это надо отметить не просто где пришлось и как пришлось, а за столом, с хорошей закуской и шампанским. Вспрыски касаются девушки - значит, и угощение должно соответствовать.
Он уже успел перевернуться со спины на живот и теперь лежал, опираясь на локти и глядя на девушку, освещенную огнем костра.
Она ответила ему:
- Напрасно беспокоитесь. Девушке этой не много надо.
Он поинтересовался:
- А сколько примерно?
Она подумала и ответила смеясь:
- А весь мир!
- Действительно, не много.
Он тоже усмехнулся, продолжая внимательно вглядываться в нее через огонь костра. Ее отец тем временем перешепнулся со своей женой и затем провозгласил торжественно:
- Вот что. Приглашаю всех присутствующих отметить у меня в ближайшее воскресенье, то есть послезавтра, великое событие семьи Степанюков - поступление моей дочери в Ленинградский университет!
Продолжая любоваться девушкой, Леха прикинул что-то в голове, потом переспросил:
- Послезавтра?
Тот подтвердил:
- Да. Послезавтра.
- Всех присутствующих? И нашего пассажира тоже?
- Да, и его тоже, если свободен будет. Так и передайте ему, когда проснется.
- Ладно. Спасибо. Я-то приду. А за других не ручаюсь.
Но круглолицый заверил:
- И я, и я! Непременно!
И они уехали, трое счастливых, к себе домой переживать свою радость. А я подумал про себя, что едва ли мне придется побывать у них в воскресенье. Если завтра я увижу свою женщину, то сразу же и уеду с ней вместе. Разве я позволю ей изматывать себя на этих разъездах, если жить она может отныне без всяких забот под моим покровительством, готовясь понемногу к переселению в самую прекрасную на земле страну - в мою родную Суоми?
А если она не приедет завтра, то и послезавтра я никуда не уйду из колхоза "Рассвет". Не до того мне будет, чтобы ходить куда-то угощаться. Я могу опять упустить ее, если уйду. К тому же мне надо еще успеть подготовить для нее такие слова, которые сразу должны все решить и установить. Для начала я пройду как бы невзначай мимо нее и скажу равнодушно: "Здравствуйте, Надежда Петровна". Она так и вскинется вся: "Господи! А вы-то как сюда попали?". Или что-то в этом роде. А я отвечу: "Да просто так приехал. Погостить меня сюда пригласили в одно место. Девушка тут одна поступила в наш Ленинградский университет. Так вот отметить надо. Я люблю, когда кто-нибудь поступает в наш Ленинградский университет. В нашем Ленинградском университете много учится разных молодых людей, которые приезжают к нам в Ленинград из разных мест. А я люблю наших молодых людей, которые такие все вдохновленные. Я тоже теперь вдохновленный. Вот, например, на четвертом этаже кто победил? (Ну, о пятом не стоит говорить.) И потом насчет новых миллионов гектаров пашни, насчет каналов и орошения. Куда там Америке! Три миллиарда тонн земли ее реки уносят ежегодно. Три миллиарда! Боже мой! К нам бы в Суоми эти тонны! В Суоми! В каменистую Кивилааксо! Да! Так о чем это я? Об Америке. Но я и о Египте могу. И даже о Сириусе, потому что вполне перевоспитался и осознал". И тогда она ответит радостно: "О, если так, то я согласна". Одним словом, я знал, чем у них тут принято привлекать сердца, и нимало не сомневался в победе.
А пока я так перебирал в голове своей завтрашний разговор с моей женщиной, на дороге остановилась еще какая-то машина. У ручья звякнуло ведро, а у костра опять заговорили новые, незнакомые голоса. Один говорил, что не выйдет, а другой уверял - выйдет. Один говорил: "Это у вас выйдет, а у нас - нет. Земля не та". А другой уверял: "И у вас тоже выйдет. Вы только попробуйте". Один говорил: "Да нельзя у нас пробовать". А другой отвечал: "Нельзя только брюки через голову надеть, а все остальное можно. Ты же не станешь отрицать, что уже давно выведены постоянные, устойчивые сорта с определенными, неизменными качествами. Стоит вам добиться удачи хотя бы с одним из них, как зона этих культур передвинется еще на сотню километров к северу. Ведь это же государственное дело. Ты пойми". - "Да я понимаю. А что у нас не государственное?"
Не знаю, на чем они порешили, потому что их голоса постепенно удалились к дороге. А на их месте продолжали препираться два других голоса. Один голос утверждал, что местные диалекты неизбежно скоро отомрут. А другой утверждал, что не скоро. Один сказал: "Уверяю вас, батенька, что все завершится проникновением городской культуры в деревню, а не наоборот". А другой ответил: "Не уверяйте. Фольклор неистребим". Первый сказал: "Боже упаси его истреблять! Он преспокойно дополнит собой всеобъемлющий литературный язык, обогатит его, если хотите…". Второй воскликнул: "Ага! Обогатит все-таки?" - "Да. Допустим. Но подчинится известным правилам, приобретет разумную, раз и навсегда установленную форму". - "Раз и навсегда? Не верю! Не согласен! Фольклор вечно живой, творящий, рождающий". - "Не спорю. Но рождать он будет в рамках культуры". - "А былины? С ними как? На свалку?" - "Зачем же? Былины сохранятся как памятники старины. Но все, что состряпано в наше время, - шарлатанство, батенька, явное". - "А Палех? А Хохлома?" - "Как вам сказать? В тепличных условиях иное растение удается на какое-то время сохранить. Но может ли у него быть будущее?" - "Что вы называете тепличными условиями? У вас неверное представление обо всем решительно. Вы жизни не знаете. Вы сидень кабинетный. Начетчик!" - "В моем кабинете больше сосредоточено жизни, чем во всей вашей застойной глухомани". - "Вы книжный червь! Буквоед! Вот вы кто!" - "Возможно. Однако указания относительно распорядка вашей жизни составлю я". - "Составляйте. А жизнь их отвергнет!"
Не знаю, на чем покончили эти спорщики, потому что я заснул наконец, лежа на траве под березой.
10
Когда я проснулся, было уже светло. Я лежал, накрытый светлым плащом круглолицего. Но проснулся я не оттого, что было светло, а оттого, что он стягивал с меня свой плащ и говорил торопливо:
- Вставайте, гражданин! Поехали! Проспали мы здорово. Наверстывать надо. Едем, едем, вставайте!
Я встал и первым долгом проверил свой костюм. Нет, ничего. Он был в порядке, и даже складки на брюках сохранились в прежнем виде. Я стряхнул с них приставшие травинки и хвою, проверил, не выпало ли что из карманов, и причесался. Костер уже был залит водой. Возле него лежала моя опустевшая пачка "Казбека". Я забрался в кузов машины, и мы поехали. Машина выбралась на дорогу, перевалила горбатый мост, висевший над речкой, из которой за ночь было вычерпано столько воды, и, набирая скорость, понеслась дальше в глубину России.
За пределами леса стало видно, что солнце уже давно взошло. Опять ему предстояло осветить и обогреть всю пропитанную росой русскую землю. Как оно умудрялось обойти из конца в конец всю эту огромность - бог ведает. Но умудрялось как будто.
И опять я стоял в кузове машины, обдуваемый прохладным встречным ветром. И опять мимо меня проносились назад холмистые равнины России, ее леса, луга, поля, деревни. На этот раз деревни мелькали чаще, и потому многолюднее казался край. Чаще встречались работающие на полях и лугах люди. Чаще мелькали стада коров и овец. Чаще встречались навесы с машинами разного рода, ожидающими своей очереди выхода в поле, и гуще казался поток встречных машин и телег.
Солнце поднималось все выше на пути моего движения к нему, а они все проносились и проносились мимо меня, эти холмистые равнины с деревнями и людьми. Сколько же их еще оставалось там, впереди? Уже давно пора было машине упереться в другой конец России, а она все отмеряла километр за километром с такой щедростью, как будто имела в запасе пространство, равное очень многим дням такого же стремительного полета.
Теперь я понимал, почему немцы не смогли взять эти пространства. Как можно было это взять, если оно было неизмеримо даже для глаз! И теперь я понимал также, откуда вышли те грозные силы, о которых кричали немцы после битвы у Волги. На весь мир тогда они вопили о том, что Азия двинулась на них. Несметные большевистские орды поднялись из азиатских степей, грозя уничтожить их цивилизацию! И немцы орали: "Спасите Запад!".
Да, у русских есть где прятать эти орды. Никогда в жизни не видел я столько места для прятания орд. Немцы захватили у них Украину, Белоруссию, Северный Кавказ и думали, что уже овладели всей Россией. Но то был, оказывается, только маленький кусок России. А настоящая Россия - вот она! Я сейчас по ней еду, по самой главной части России. Они меня везут, эти двое русских, везут к женщине, которую я выбрал у них для себя. Я велел им везти - и вот они везут. Я здесь ворочаю у них делами. Я завоевал Россию и заставляю русских выполнять мою волю. Учитесь у меня все вы, кого это касается! Вот каких успехов можно добиться, когда за дело берется настоящий завоеватель!
Да, я здорово прокатился по этим русским просторам, которые с такой ловкостью себе подчинил. Машина перетекла их из конца в конец и уже где-то совсем на другом краю России въехала наконец в главную деревню колхоза "Рассвет". Она свернула прямо во двор сельской лавки и там остановилась. Круглолицый выпрыгнул из кабины и сказал:
- Вот мы и дома!
Водитель ничего не сказал. Приподняв у машины капот, он молча полез руками в мотор и принялся там ощупывать механизмы. Взглянув на меня, он вдруг вспомнил что-то, быстро нырнул с бокового входа в лавку и, вернувшись оттуда, протянул мне пачку "Казбека".
Я удивился:
- Зачем это? Мне не надо.
Но он сказал:
- Нет, нет, берите! Мы выкурили ваши и не хотим оставаться в долгу.
Я хотел ответить, что я сам у них в долгу, поскольку прокатился на их машине. Но, не зная, чем было бы удобнее их отблагодарить, повторил еще раз:
- Оставьте у себя. Я же не курю.
- Нет, курите. Возьмите!
И он сунул мне пачку в руки. Пальцы у него были грязные, маслянистые от возни с мотором, и от них остался черный след на крышке пачки. Нахмурившись, он пробормотал: "Э, черт, запачкал", - и принялся вытирать руки паклей. Потом он спросил:
- Контору нашу вы знаете? - И, сообразив по моему виду, что не знаю, пояснил: - Вон там, восьмой дом по этой стороне.
- Спасибо.
Я пожал им обоим руки и пошел к восьмому дому по этой стороне. Председатель оказался на месте, но посмотрел на меня довольно неприветливо своими глубоко упрятанными глазами. А может быть, мне это привиделось, потому что такое уж у него было лицо. Оно казалось вытесанным каким-то очень крупным и неуклюжим инструментом. Причем тот, кто действовал этим инструментом, поленился напоследок сгладить некоторые слишком крутые выступы и неровности. Из-за такой небрежности углы челюстей оказались у него далеко выступающими в обе стороны, делая его лицо внизу заметно шире, чем вверху. Всматриваясь в лежавшие перед ним на столе бумаги, он к тому же в задумчивости равномерно сжимал и разжимал свои челюсти, отчего мускулы на их сочленениях то вздувались твердыми наростами, еще более расширяя внизу лицо, то снова опадали. Обратив ко мне надежно прикрытые темными бровями глаза, он перестал играть мускулами челюстей и спросил:
- Вы ко мне?
Я ответил:
- Да, если позволите, извините в отвлечении, пожалуйста.
Моя тонкая западная вежливость опять, как видно, не попала в цель. Его высеченное из камня тяжелым колуном лицо не стало от моих слов приветливее. Только брови его чуть приподнялись, приоткрывая запрятанные под ними в глубине орбит серые глаза. И в этих глазах появился вопрос. Но что-то еще затаилось в них, родившее во мне тревогу. Я подумал вдруг о том страшном Иване, который мог мне тут у них встретиться в любой день и час, подумал о людях, отведавших наших лагерей, и, набравшись осторожности, сказал только самое нужное:
- Я узнать хотел: к вам сюда не приехала Надежда Петровна Иванова? Она депутат областного Совета.
Он отрицательно шевельнул своей тяжелой головой:
- Нет.
- Ну, значит, приедет. Значит, я ее обогнал.
- А вы откуда?
На этот вопрос тоже надо было ответить с осторожностью. Не говорить же ему прямо: "Я из Финляндии". А вдруг он тут же вспомнит, как ему в спину кидал нож финн по имени Арви Сайтури! И кто знает, что он мне теперь сделает за этот нож! Поэтому я постарался увернуться от подробных объяснений и сказал коротко, даже с некоторой небрежностью:
- Я из Ленинграда.
Но он даже в этом ответе усмотрел что-то неладное и спросил удивленно:
- Из Ленинграда? А зачем же вам, ленинградцу, наш депутат?
Я ответил с той же краткостью;
- Так. Дело есть.
- Какое дело?
На этот вопрос я не собирался отвечать. Слишком долго понадобилось бы излагать ответ. А у меня не было охоты рассказывать направо и налево о том, что касалось только меня и моей женщины. Незачем им было это знать. И вообще с ними можно было особенно не церемониться, с этими русскими, судя по их обращению со мной. Меня здесь возили. Меня угощали. С меня даже не брали платы за проезд, а иногда и за еду. Нет, с ними можно было держать себя несколько вольнее. Чего там! Поэтому я сказал вместо ответа:
- Она сегодня должна приехать. Я подожду ее у вас в деревне.
Сказав это, я слегка кивнул ему и вышел за дверь, унося в памяти его тяжелый, недоверчивый взгляд.
Выйдя на середину деревенской улицы, которая была в то же время проезжей дорогой, я сначала прошелся по ней несколько раз взад и вперед, стараясь держаться в стороне от конторы. Но потом я подумал: "А зачем я буду здесь топтаться, привлекая к себе внимание жителей деревни? Разве я не могу перехватить ее на пути в деревню? Ведь приехать сюда ей придется с той же стороны, откуда приехал я".