IX
Через какое-то время бабушка вдруг почувствовала себя лучше. Кости как будто утихли. Ноги могли стоять. Сила появилась в руках. И даже мысли стали превращаться в понятные слова. А главное было то, что ей стало ясно: скоро отсюда уезжать. Самой ли, с мужем или таксистом, но уезжать навсегда. Вещей она уже не собирала, узелков не вязала и всякую дрянь по коробкам не рассовывала. Зачем?.. Там, дома, всё есть. Там ничего не надо. Всё лишнее. Только то, что ты и что в тебе. Только это и брать. А всё остальное мешать будет.
"С пустыми руками идти легче! - глядя на снежинки за окном, мечтательно думает бабушка. - Пора. Нельзя опаздывать. Отец ругать будет. Муж недоволен. Дети плачут. Надо спешить".
Как-то ранним утром она проснулась от шума. Какая-то толкотня шла в шкафу. Как будто дети внутрь залезли и пихаются… Или под столом это?.. Нет, вот уже в коридоре бегают… Смех, шепоты, хохоточки… Наверно, дети-бандиты в школу не пошли, в прятки играют… А может, заперлись в шкафу и открыть не могут?…
Она в голос позвала их, но никто не ответил. Никого. Она села в кровати. И увидела над собой серую длинную тень. Стоит над кроватью, пристально смотрит, руками шевелит. То ли крестит, то ли зовет. Бабушка приглядывается: что такое?.. Нет, стоит, не уходит. Руками-рукавами медленно водит. Муж - не муж… Внучка - не внучка… Серая и сердитая, видно… Торопит:
- Вставай!
Даже чулки не дала натянуть:
- Пошли, ничего уже не надо!
- Как не надо? - упирается бабушка, заветный узелок из-под матраса вытаскивая.
Тень узелок отняла и на пол бросила. Потом бабушку крепко за плечи схватила и из постели вытянула. По ребрам бьет, в спину толкает:
- Пора!
"Таксист, наверно, - думает бабушка под тычками. - Сволочь… Не терпится ему!.. Не видит - идти не могу?"
Хотела крикнуть: "Не торопи! Счетчик включи!" - а вышло птичье:
- Чет-чик! Ют-чи!
Тень начала гонять её по комнатам. Взашей тащит к окнам, где задвижки прибиты гвоздями. Вдоль стен гонит. Вокруг стола вертит. Что-то кричит. А слова у бабушки то в ногах, то в желудке, то в темени отдаются. Как будто по всему телу маленькие рты распахнуты и зло что-то кричат. "Что? Когда?" - смятенно ищет бабушка выход.
Вдобавок в комнату откуда-то ворвалась шалая черная птица и тоже стала панически шарахаться по стенам, биться под потолком. Звенит в абажуре, путается в занавесках, проскакивает черным комом, задевает крыльями.
Бабушка в страхе слушала перебранку тени и птицы:
- Лови мяч!
- Еще удар!
- А скалкой по скулке?
- А моталкой по болталке?
Наконец, тень утащила бабушку в коридор, усадила её на табурет в прихожей, приказала:
- Тут ждать! - а сама, обвившись вокруг дверной ручки, змейкой ушла в замочную скважину.
Сидя у вешалки и чутко ко всему прислушиваясь, бабушка в замешательстве теребила подол халата. Кого ждать?.. Неизвестно. Кто-то придет. Надо встретить, хорошо встретить… Угостить… Гость издалека… Что-то важное должен принести. Или, наоборот, унести?.. Ничего не пожалеть… А что есть?.. Ничего. Вот один костыль - и всё…
Ждать стало невмоготу. Бабушка украдкой костылем ткнула входную дверь. И дверь вдруг открылась! Из неё пахнуло темным холодом. Надо идти.
Она выбралась из квартиры и постояла в холодной темноте. И начала по стенке двигаться к лестнице. Из подъезда дуло. Где-то ехали машины, хлопали двери, кричали голоса. Но бабушке никто не мешал спускаться вниз: медленно, одной ногой, как дети. Постоит - и дальше. Костылем нащупает ступеньку - и ногу на неё ставит.
Так удалось добраться до низа. А там куда?.. Опять по стенке ползти, так вернее. Вот еще дверь. Открыта. А оттуда уже могильным льдом тянет. Тьма морозом зевает. И ступени в омут ведут.
Чем ниже - тем холоднее. Перил на лестнице нет. Она стоит, переложив костыль в правую руку и ошарашено приникнув к шершавой стене подвала. Столько времени ждала света, солнца, тепла, а тут - мороз, тьма и могила!.. Стоять невозможно. И идти - некуда.
Где-то хлопает белье под ветром, лает собака, бубнит радио, стукает дождь по жести. А впереди мерцает маслянисто-черная лужа. Что это?.. Опять муж бензин разлил?.. Или татарин-дворник во дворе барана резал?..
Она стала слепо шарить костылем в пустоте и покатилась вниз. Очнулась на бетоне. Боль в ноге, в голове. Тьма, мороз, могила.
"Да-ку-ба-ду?" - панически думает бабушка, пытаясь ползти, но боль держит на месте, даже тащит назад. Только там, где нога соприкасается с мерзлым бетоном, боли меньше. "Где люди?" - хочет думать она, но выходят какие-то уроды в колпаках, визжат:
- Дюди-юди! Яди-дяди! - пляшут и поют, блестя золотыми нашивками, машут перьями; глаза их горят зеленым, а чешуя отливает перламутром.
Привалившись к ледяной стене, она пытается костылем отгонять проклятых карликов.
Потом всё стихло. Её стало казаться, что вокруг не так уж и темно. И даже тонкая полоска света сочится из-под невидимой двери. Где свет - там тепло, люди. Она проползла немного. Но сил не было тянуть дальше тяжелое тело.
Свет из-под двери прерывается шагами - кто-то нетерпеливо ходит там. Вот это главный гость и есть. Пришел и ходит. Ждет. И свет включил. Наглый!.. Распоряжается, как у себя дома!..
Она пытается ползти, но не сдвинуть заледенелых ног. Рукой не шевельнуть. В голове - зуд и пение уродов. Радио где-то хрипит. Чайник на плите свистит. И собака истошно воет. Но где это всё?..
От этих далеких звуков она внезапно ощутила тяжкое одиночество. Страх. Одна. Никого. Никто. Никогда. Одна. Сама. И никто… И ничего… Но что надо этому гостю?.. Что он принес?.. Куда ведет?.. Зачем пришел?..
Она стала вертеть головой, но ничего, кроме мглы, не смогла разглядеть. А в углу что-то копошится. Как будто мыши борются. Или курицы зерна в пыли ищут?.. Нет, это лилипуты в цирке танцуют!.. Лили ли, лили ли…
"Проклятые гномы!" - хотела крикнуть бабушка и кинула в них костылем. Но костыль, зацепившись за угол стены, ударил её по лбу резиновым наконечником. Её повело влево, но она всё равно в панике попыталась подползти к полоске света из-под двери. Постучать - может, помогут?.. Боль из бедра уже затопила живот. Вот-вот пойдет наверх, затопит сердце…
Вдруг дверь распахнулась. Бабушка успела разглядеть: какие-то голубоватые овалы, склонившись над столом, макают черный хлеб в белую соль, большой горкой насыпанную прямо на столе.
"Вот и пришла", - успела подумать бабушка, как будто узнавая знакомые голоса. Но тут пахнуло розовым жаром. Да не комната это, а печь!.. Свет и жар ослепили её. Боль затопила сердце. Уроды завизжали, кинулись хватать за ребра и кишки. И она упала навзничь, еще слыша, но уже не понимая криков:
- Вот ты где, бабулька! А мы тебя ищем! Бегаем всюду! Куда ты ушла?
- Шла! Ла! А! - поскакало пустое эхо по подвалу, откуда только что умчалась душа, оставив на бетоне кости в мешке кожи.
А где-то наверху святой Петр уже гремел отмычками, отпирая заднюю калитку царства небесного, чтобы тайком впустить новую постоялицу. Ну и что, что не нашла пути к главному входу?.. Всё равно достойна обитать среди равных. С веками старый ключник стал сговорчив и даже добродушен.
2005, Германия
II. БАБЬЕ ИГО
СПИД - ЛЕКАРСТВО ОТ ПРОБЛЕМ
Если хочешь, родной, расскажу тебе еще одну страшную историю, которая со мной тут, в Европе, приключилась. Как все истории подобного рода, начинается она предельно просто - была одна баба, немка. Худая - прехудая, глаза стоячие, ребра наружу, субтильная предельно, но ноги удивительно красивые, ну просто классика, а не ноги. Такие, что только смотреть и плакать хочется.
Ходила она, конечно, в леггинзах (в лосинах по-нашему). Как увижу ее - только на ноги и смотрю, оторваться сил нет. Лосины, само собой, всё больше черные, с ажуром и квадратиками. Надо сказать, что с характерцем была девочка, но ноги всё скрашивали.
Жили мы недалеко друг от друга, я часто к ней захаживал, иногда и просто так, поболтать, хотя ноги всегда, естественно, присутствовали, заставляя меня постоянно быть начеку. Пила она тоже неплохо, и не пиво, от которого человек в панду превращается, а родную, прозрачную, так что общий язык, несмотря на все ее выверты, нам удавалось находить.
Я забыл сказать, что у нее под Штутгартом жили богатые родичи, к которым она иногда ездила. Рассказывала, что ее очень любит самая богатая тетка, которая всё время беспокоится, почему она такая худая, и всё обещает взять на обследование. Я тоже, между прочим, как-то поинтересовался - правда, почему? - но она ответила, что была такой с детства, и даже карточки стала искать (но не нашла). Что тут скажешь?.. Конечно, довольно глупый вопрос - почему худая. Худа - и всё тут. Мне, кстати, ее худоба нисколько не мешала, даже наоборот.
Прихожу как-то к ней. Она сидит, в телевизор уставилась, программы перещелкивает. Что такое, в чем дело?.. Молчит, губы кусает, под пледом съежилась, ног не видно. Просит бутылку открыть. А надо тебе сказать, что я иногда заставал ее в такой хандре: заплакана, отрешена, в телевизор смотрит, колюче молчит. Естественно, спрашивал, в чем дело, но никаких внятных ответов не получал. Нет - так нет, я не настаивал, выпивал свои триста грамм и шел себе восвояси, зная по опыту, что когда она в таком состоянии, общаться с ней невозможно.
Откупорили, выпили. Она не успокаивается, какие-то странные тексты начинает пускать, типа:
- Никому я не нужна, всем плевать на меня, на мое горе, всем плевать на всех… Все люди эгоисты, думают только о себе…
Дальше - больше:
- Почему, ну почему такое должно было случиться именно со мной?.. За что?.. Почему?..
Тут я настораживаюсь. И вдруг вижу на ее руке, прямо на вене, два здоровенных прокола. На другой - еще парочку. Спрашиваю:
- Что это?.. Что случилось?..
- Так. Кровь брали.
- Когда, зачем?..
- В Штутгарте. Я вчера оттуда приехала. Анализы сдавала. Тетка настояла…
- Анализы?.. - трезвею я. - Зачем?
- Повторно уже брали… - заходится она в плаче.
И тут у меня в голове продавило катком: "СПИД!.. Худоба, повторные анализы, депрессия, почему это должно случиться со мной, слезы, отрешенность, истерика, злоба… СПИД!.. Это же у нее СПИД!.."
Можешь себе представить, как у меня на душе стало… Мы ведь с ней резинку-то не всегда натягивать успевали… А иногда и забывали вовсе… Скажу только, что, помимо прочего, абсолютно все мои прежние проблемы показались мне враз такими мелкими, глупыми, ничтожными, крошечными по сравнению с тем кромешным ужасом, который произошел. Оставалось одно - застыв, как суслик в пустыне, потными ушами вслушиваться в ее слова, которые становились всё страшнее:
- Почему все должны жить, а я должна умереть? Где справедливость?.. Буду как старая страшная старуха, ведьма! Волосы вылезут, кости потрескаются, сил не будет. Это несправедливо! Нет, я не хочу умирать!..
- А что… анализы?.. Почему их надо повторно брать?.. - выдавил я, видя тот последний луч солнца, на который смотрел с эшафота Достоевский, думая о том же самом: "Только бы жить, всё остальное - ерунда!"
- Сказали, надо перепроверить, - она вяло ткнула мне рюмку: - Лей!
- А пить тебе можно?.. - поинтересовался я, как бы уже с того света.
И услышал то, что и ожидал услышать:
- Плевать на всё!.. Я так просто не сдамся!.. О, вы все меня еще плохо знаете!.. Вы еще увидите!..
"Значит - с собой еще прихватить хочет".
- И давно это у тебя началось?.. - пролепетал я в огненно-ледяном поту.
- Несколько лет назад.
- И что ты чувствовала?.. - (Не мурашки - целый муравейник завозился у меня на спине.)
- Депрессия. Температура. Озноб. Давление.
- А какую вообще болезнь… подозревают?.. - почти уверенный в ответе, как бы перевалив через хребет жизни и стремительно катясь вниз, спросил я.
- Я не скажу.
- Как это не скажешь?.. Ты обязана сказать!..
- Почему это?.. - вдруг возмутилась она. - Это мое личное дело!
- Ничего себе личное - мы же всю дорогу с тобой трахаемся! И без резинки, между прочим!..
- Одно к другому отношения не имеет. Причем базедовая болезнь - и резинка?..
"Базедовая?.. Болезнь?.." - начал я всплывать из ада.
- А ты что думал?.. Вот глаза, видишь?.. - схватила она со стола зеркало. - А теперь вот и шея!..
- Но это же ерунда!.. - вырвалось у меня.
- Как это ерунда?.. - взвилась она. - Для тебя, может, и ерунда, но для меня это жизнь. Если я стану уродкой - то зачем жить?.. Видишь?.. И шея пухнуть начала! Скоро вообще на сову похожа стану!
- Но это же лечится?.. - спросил я, вновь вспоминая Достоевского, которому уже успели заменить смерть каторгой и он садился в сани, с удовольствием давая себя заковать в кандалы. Главное - жизнь продолжается. А проблемы теперь можно решить все до единой!
- Лечится?! Все вы эгоисты и ублюдки, только о себе думаете!.. - взвилась она, швырнула в меня зеркало и побежала в ванную.
Зеркало не разбилось. В бутылке оставалось грамм двести. И даже сигареты еще не кончились.
На другой день она просила прощение за истерику. Оказалось, всему виной была травка, которой её угостил панк-сосед. Марихуана усугубила все ее чувства. Я, конечно, простил, потому что одета она была в мини - юбку, а это уже был настоящий конец света.
1994, Германия
ЗАГОВОРЩИКИ
…Ты просишь, тезка, чтоб я рассказал тебе какую-нибудь веселую историю из немецкой жизни. Это можно. Вот, к примеру, как мы заговор решили соорудить и что из этого вышло. Была тут одна хитрая баба, сербка. Имея один, но во всех смыслах весомый аргумент - большую и красивую грудь - она удивительно ловко умела мужиками манипулировать. И была ровно настолько умна, чтобы не быть дурочкой, и настолько же глупа, чтобы не быть чересчур умной. И очень тонко чуяла, кому и что от нее надо, что и от кого она сама получить может и, самое главное, кому и сколько дать, чтоб каждого на коротком поводке держать. И действовала лучше всякого компьютера. А надо заметить, брат, что мужики тут, в Европе, совсем не такие, как у нас. Тут их можно месяцами динамить - а они довольны: дескать, всё глубоко развивается, серьезно идет. И чем больше их динамишь - тем им приятнее, от такого морального онанизма они жуткий кайф ловят и сильнее к объекту мучений привязываются.
Вот тихо-тихо собрала она себе тройку мужиков: молоденького немчика держала наготове для визы и контактов с властями. Был он еще хорош тем, что жил в другом городе и особых беспокойств не доставлял. Со мной она иногда спала или вела беседы на разные темы, благо больше с меня взять нечего. А с богатым бодрым пожилым немцем-старичком на "Альфа-Ромео" по ресторанам ездила и деньги с него тянула, но, опять - таки, очень аккуратно: знала, когда и сколько можно взять и никогда конкретно деньгами, а всегда только подарками и намеками. Старичок быстро всё смекал, шустрый был для своих лет. Расплачивалась она с ним тоже как-то легко и просто - то ли пальчики на ножках давала ему лизать, то ли сосочки свои сосать (сама рассказала как-то за бутылкой), а ему больше и не надо было, с головой хватало.
Конечно, ты можешь сказать, что такие тройки не только возле неё землю копытами роют и что для этого больших мозгов не требуется, даже наоборот. Не спорю. Просто я о том, что очень уж удивительно тонко она время от времени обоюдную ревность в нас вызывать умела. А мужики ведь - как бараны: куда один прёт, туда и остальные. И нет, чтобы по сторонам осмотреться, что-нибудь другое поискать. Все мы, конечно, знали друг о друге, но дозами. Я знал достаточно и о молодом немчике, и о старичке, потому что "Смирнофф", который мы с ней всегда пили, язычок не только вширь, но и вглубь развязывает.
Но между старичком и молодым немчиком существовали глухие, затаенные и обоюдоострые подозрения, несмотря на то, что немчику она заливала, что старичок - полный импо, абсолютно безопасен и используется лишь в качестве транспортного средства ("тебя же нет рядом!..") - а старичку плела, что с немчиком до свадьбы никаких контактов быть не может, что это исключено по законам ее родины и что она вообще чуть ли не девственница и "туда нельзя". То, что старичок мог в это верить, я допускаю, потому что она как-то призналась мне, что ей всегда - в случае необходимости - французской любовью расплатиться легче, чем обычной. Вот такой парадокс. Сладкая теория: и методология проста, и концепция мудра. Старичок, думаю, в любом случае теорией этой весьма доволен был, если только вообще данная проблема его интересовала.
Нам, родной, этих тонкостей не понять. Недаром же говорят, что если женщинам дать властвовать над миром, то был бы не бардак, как теперь, а бордель, где всё построилось бы по сексуальным принципам - импотенты трудились бы на самых тяжелых работах, детей в коммунах воспитывали бы кастраты, у станков стояли бы евнухи, а бомб, кроме сексуальных, как и революций, никаких бы не было - уж амазонки бы позаботились!..
Так вот, начал я про то, как умела она время от времени обоюдную ревность в нас вызывать. Придешь, бывало, к ней, а ее нет. Где?.. А в другой город к немчику укатила. Облизнешься и уйдешь. Или звонит к ней старичок, поужинать приглашает, а она ему отказывает:
"Не могу, мол, должна с ним (про меня) реферат срочно писать". (Конечно, мы с ней только что большого "Смирноффа" убаюкали и кило мяса съели, какой уж там ужин! Однако замечу, что если б голодна была, то и с ним поехала бы ужинать, и меня бы ждать заставила, ибо аргумент имела мощный, как атомное оружие в руках Саддама Хусейна.)
Или звонит ей немчик, при мне не раз бывало, а она ему так, между прочим: "Да, погода поганая, вот вчера в Баден-Бадене, на собачьих бегах, солнце светило…" - Немчик там уже сморкается, с кем была, спросить не решается, а она еще добавляет невзначай: - "Извини, больше говорить не могу, времени нет, у меня человек сидит…" - отчего молодой на другом конце провода уже слюну глотает и комки в горле давит, даже здесь слышно.
Или начнет вдруг старичку подряд неделю отказывать, томно так по телефону вздыхает, разговаривает шепотом, легкими акварелями картины неясные набрасывает, что-де любовь - это главное в жизни, всё остальное - прах и мишура, и вот кто-то сигналит у дверей, и ей надо идти, она не хочет, но не может бороться с собой, потому что знает, что это сигналит тот, которого она столько ждала… И - "Прощай, может быть, мы не увидимся больше, спасибо тебе за всё, я тебя никогда не забуду…" И т. д. и т. п. Старичок, естественно, голову теряет, потому что очень хорошо знает, что деньги и машина не только у него одного на Западе имеются, а глаза - и подавно, и груди ее перфектные не закроешь и не отрежешь, все видят, и что его короткое счастье в любой момент кончиться может. И давай ее по выставкам, ярмаркам и праздникам с удвоенной энергией возить!..
Или позвонит немчику, поболтает о том, о сем, а потом как брякнет, что это, может, их последний разговор, потому что трудности возникли с визой и поэтому ей, вероятно, через неделю на родину отправляться надо.