Далее Тугуши сообщил, что у девочек уже были первые неприятности: где-то тайком засняли сеанс на видеопленку и шантажировали милицией, где-то кинули, не дали денег, где-то отказались от глупого сеанса, но взамен так затрахали до полусмерти в групповую, что даже крепкая Гюль, которой всё нипочем, неподдельно стонала, обмазывая мазью задницу, куда ей сунули дуло пистолета, когда она попыталась от чего-то увильнуть.
- Сам-то ты их видел? - спросил Кока.
- Мельком, когда они в кабинет к директору входили, - замялся Тугуши, но тут же заверил: - Но ребята говорят - хорошие бабцы. Ребята их в долг трахали. Представляешь, эти дурочки в долг давали и в блокнотик записывали, кто сколько им задолжал!.. Писали, например: "15 сентября: Дато - три орала, Отар - два анала, Вахо - два простых. 16 сентября: - Бидзина - два анала, Нодар - три орала"… - развеселился Тугуши. - И чем кончилось? Этот блокнотик у них выкрали, и счет пришлось начинать заново! Так что они сейчас настороже. И на видео не дают снимать. Гюль боится, что до родителей дойдет.
- Нужно нам всё это? - лениво переспросил Кока, привыкший в своей кочевой жизни мастурбацией решать все эти проблемы: есть что - нибудь съедобное, живое - хорошо, нет - сухпайком можно обойтись. В Париже у него была истовая минетчица, ловившая сперму на лету, как собака - бабочек, а в Тбилиси приходилось пробавляться, чем бог послал. Эра целок еще не закончилась, хотя эра свободного секса уже наступала. - Видел я эти сеансы! В Париже блядей больше, чем людей!
- Все люди бляди, сказал Шекспир, слезая с Нади! Так посмотреть - все недотроги, а в постели хуже сатаны! - глубокомысленно заметил Тугуши.
- В этом и есть самый смак! - засмеялся Кока. - Сидит себе женщина, вино пьет, беседует, а потом вдруг - раз! - и уже член сосет! - (Щеки Тугуши, и так розовые, как поросячья шкурка, стали цвета его рыжих волос, чего, правда, Кока по телефону видеть не мог.) - Вообще наше счастье, что бабы нас силой брать не могут, а то заизнасиловали бы насмерть! Слава богу, природа мудро устроила: мы их насильно трахать можем, а они нас - нет!
- Сеанс можно провести у меня на даче в Цхнети. Отец в Батуми в командировку уехал, а мать в город спустилась, скучно ей одной на даче сидеть, - вернулся Тугуши к обсуждению деталей.
Эта идея была уже получше. Отец Тугуши - большой начальник на железной дороге, мать болеет ногами, а дача стоит в укромном месте, где их никто не потревожит. Но это не снимало проблему денег.
- А без сеанса нельзя? - поинтересовался Кока. - Может, дешевле будет их просто потрахать? Или в долг?
- Нет! Без сеанса нельзя! - строго ответил Тугуши, чувствовавший себя ответственным за это дело. - Только со сеансом! В долг уже не дают, надавались на тысячи!
Они решили позвонить Нукри, которого это могло заинтересовать (если любит порножурналы, то и от живого товара не откажется). Нукри выслушал и односложно ответил:
- Давай. Что-нибудь найдем. Сегодня не могу - на панихиду иду. Завтра. Бабы хоть молодые?
- Курочки-конфетки! Бабцы в соку! - заверил Тугуши и тут же сдуру сболтнул, что Катька худа и сутула, как морщинистая трость с набалдашником, а Гюль от обильной еды и спермы поправилась в Тбилиси на шесть кило.
Немногословный Нукри хмыкнул и повесил трубку. Тугуши побежал искать доходягу, у которого они жили. Тот исполнял при бабах роль секретаря - они доверяли ему, и он один знал расписание их дел и тайник, где был спрятан заветный блокнотик с долгами.
А Кока поспешил в библиотеку, где в Монтеня был засунут остаток трухи. Он всегда рассовывал свой кайф по книгам, хотя после недавнего прокола с Блоком стал прятать выше, справедливо полагая, что бабушке до верхних полок дотянуться будет труднее. Он был уверен, что бабушка регулярно осматривает его комнату, вещи, кровать, а стол даже изучает под лупой, иногда выковыривая крошки анаши и предъявляя их Коке, который кидал их в рот, жевал и, демонстративно чавкая, говорил: "Хлеб! Простой хлеб!" А книг, сколько их Кока не таскал книгоношам, всё еще имелось в обилии.
Он предпочитал прятать гашиш в одиночные тома, избегая собраний сочинений после того, как умудрился один раз запихнуть жирную кабардинскую дурь в 90-томник Толстого и с трудом нашел её только в 68-ом томе, вывернув все книги на пол и объясняя испуганной бабушке, что Толстой ему нужен для статьи. Бабушка посоветовала обязательно проштудировать дневники Черткова. "Ага, бегу!" - язвительно думал Кока, украдкой вытаскивая дурь из "Воскресения" и давая себе слово впредь не связываться с классиками. Книги в библиотеке были старые, добротные, собранные по приказу бабушки её мужем-чекистом из конфискованных библиотек.
Трухи в Монтене было достаточно - и на сегодня, и на завтра. Кока понес её на кухню, где всыпал в платок и украдкой заварил над паром кипящего чайника в тугой и гладкий шарик. Бабушка не заметила этих манипуляций, воюя с тарелками и сковородами.
Назавтра позвонил Тугуши и важно сообщил, что всё в порядке, бабы готовы, но в одной машине все не поместятся, так что он с актрисами поедет на "Ниве" доходяги, а Кока с Нукри пусть сами доберутся в Цхнеты.
В назначенное время Кока вышел во двор и принялся ждать. Нукри вечно опаздывал, потому что никогда не выходил из дома без полного глянца. Он всегда был тщательно выбрит, аккуратно причесан, одет с иголочки, хотя никогда нигде работал и жил на деньги брата, директора бензоколонки.
Они поехали в конец района Ваке, к старому кладбищу. На остановке такси печальный кладбищенский народ мешался с веселыми молодыми лоботрясами, едущими в Цхнеты пить и гулять на дачах. Сговорившись с шофером, они подсели в машину к двум дамам в белых шляпках.
Дамы обсуждали городские сплетни. Шофер изредка поругивал правительство. А Кока перемигивался с Нукри, который зорко поглядывал из окна на дорогу, придерживая рукой галстук - не было бы рейда!.. В последнее время на этой дороге участились проверки и обыски - менты тоже понимали, что без кайфа никто на дачи не ездит. У Нукри пакетик с порошковым кодеином был запрятан в галстук "Тривьера", под массивную этикетку фирмы. А свой шарик Кока сунул в обшлаг короткого рукава рубашки.
Около нужной дачи они слезли. Ржавая "Нива" дворняжьего цвета предусмотрительно брошена в стороне от дачи. Они проникли через калитку во двор, поднялись на второй этаж. Артистки на кухне пили шампанское. Они церемонно представились. Катька в мини-юбке была похожа на клоуна на ходулях. Здоровая Гюль, с губами, как у рыбы-гупии, довольно улыбаясь, уплетала торт. Когда она отнимала бокал от губ, то губы тянулись вслед стеклу, как бы нехотя отлипая от него. ("Рабочий рот!" - усмехнулся Нукри.) Белая маечка натянута на дородную грудь. Персиковая кожа скуластого лица отсвечивает розовым. Темные шалые глаза плотоядно и нагло шныряли по ширинкам парней. Она покачивала ногой в плетеной сандалии. Накрашенные ноготки горели алыми точками.
В комнатах Тугуши готовил родительскую постель к сеансу. Доходяга возился со светом. Всё было готово. Оставалось принять кодеин, но Тугуши предложил вначале выпить по сто грамм, "желудок открыть". Никто не возражал.
Подвал был набит ящиками, припасами, бутылками. Стали рассматривать полки. Помимо разного вина, была кахетинская прозрачная чача в огромных бутылях-боцах, коньячный спирт из Зугдиди, убийственная сванская водка жипитаури, гурийская особая и другие, привозимые отовсюду, где есть железные дороги, коими заведовал кокин отец. Отдельно стояли фирменные коньяки и всякие джин-тоники и кампари-амаретто.
Все, включая артисток, попробовали понемножку из разных бутылей. Настроение сразу поднялось. Доходяга пошел налаживать магнитофон для записи (чтобы кассету потом размножить и раздавать как рекламу). Против звукозаписи актрисы не возражали, но на видео сниматься категорически не соглашались - если пленка попадет в милицию или еще куда хуже, то у родителей Гюль в Ташкенте могли быть неприятности, а голоса и стоны - ерунда: пойди, докажи!
- Э, дорогая, где Ташкент, где Тбилиси? - уговаривал их доходяга, уверяя, что видеопленка будет куда лучшей рекламой, чем кассета.
- Или маски оденьте! - советовал Нукри.
Но они от своего не отступали:
- Сказано нет - значит нет.
Кока сел забивать мастырку, слушая, как Нукри церемонно беседовал с Гюль, которая с каждой рюмкой становилась всё милей. Доходяга перекладывал подушки на кровати, чтобы ничего не мешало записи. А Тугуши плотоядно подсчитывал в уме, сколько бесплатных палок ему полагается. Одна - за то, что нашел клиентов. Другая - за то, что предоставил такое хорошее место для сеанса. Надеялся он еще и на третью, пообещав найти для девочек жилье (к доходяге скоро возвращались из отпуска родители, и актрис надо было переселять).
Нукри предложил добавить по сто грамм за прекрасных дам. Дамы не останавливались, запивая водку шампанским, а коньячный спирт - вином. Когда дошло дело до сеанса, они уже нетвердо стояли на ногах и, раздеваясь в соседней комнате, с тихой руганью налетали на столы и шкафы.
Вот стулья расставлены, магнитофон включен. Парни расселись и некоторое время молча смотрели на чистые простыни. Потом появились голые Катька и Гюль. Они с ходу начали жарко целоваться и натужно стонать, причем очень старалась Катька, исполнявшая роль кавалера - она нещадно лапала толстые груди узбечки, месила её широкие ляжки, рывками раздвигала их в стороны, показывая зрителям жадную лиловую щель.
Это продолжалось минут десять. Парни сидели молча, напряженно и без шуток. Вид и запах голой плоти привел их в оцепенение гончих, почуявших дичь. И было уже совсем неважно, притворны ли стоны, подлинны ли объятия - ведь всё остальное было настоящим.
Доходяга, видевший не раз этот сеанс, разливал по рюмкам подкрепление, регулировал запись и от нечего делать вполголоса пояснял:
- Сейчас Гюль кончит, а потом Катька… А потом вместе! - пока его не попросили умолкнуть, что он обиженно и сделал.
Гюль в голос стонала. Катька раскидывала в стороны её ноги, била по губастой щели, остервенело всасываясь в неё поцелуями, выворачивала её, рвала, тянула, не забывая увесисто шлепать по красным от побоев ляжкам, отчего Гюль только кряхтела, выла и повизгивала. Летели брызги слюны и капли слизи.
Нукри отодвинулся со стулом от кровати. Кока закурил. Глаза у Тугуши округлились, как у рыжей совы. И только доходяга деловито крутил ручки магнитофона, подавая сигареты и разливая по маленькой, причем перепадало и актрисам.
Но не успела Гюль толком отстонать свой первый настоящий оргазм, как снаружи послышалось урчание мотора. Тугуши, как ужаленный, подскочил к окну и в ужасе прошептал:
- Черная "Волга" с антенной! Отец! И вторая "Волга" за ней! Что такое? Отец на двух машинах не ездит! Менты?
- Кто? Что? Куда? - повскакали все со стульев. - Где менты? Откуда?
- Все - в подвал! - завизжал Тугуши. - Там оденетесь! Это точно менты! Шмон! Атас!
Ошарашенным артисткам помогли слезть с кровати. Они похватали одежду и, скользя каблуками по паркету, бросились вниз. Нукри спустил кодеин в унитаз. Кока успел разорвать и кинуть в бегущую струю обе мастырки. А доходяга засунул что-то себе в рот и спешно проглотил.
Они кинулись вслед за девочками в подвал, слыша, как Тугуши ворочает стульями, гремит рюмками и шуршит постелью. А снаружи уже хлопают дверцы машин и звучат громкие и злые мужские голоса! Точно милиция!
Все, кроме Тугуши, набились в подвал, закрыли крышку и стали со страхом прислушиваться к звукам недобрых шагов, гулу резких голосов, тяжелому скрипу стульев и звону посуды. В подвале было едва повернуться. Артистки молча и с трудом одевались. Их нагота враз потеряла свою привлекательность. Доходяга помогал им, держа одежду в охапку и передавая её по тихим просьбам:
- Трусы! Не эти, розовые! Юбку! Блузку! Лифчик! Другой, остолоп - куда Катькин на мои сиськи полезет?
Кока вслушивался в голоса наверху, но слов разобрать не мог.
- Кухню шмонают, что ли? - предположил Нукри.
- Сто процентов менты! - шепотом откликнулся Кока, с тоской вспоминая Булонский лес, где такие сеансы можно по ночам смотреть задаром.
- Если хояина-рыжика заберут, как мы выберемся? - скулили девки, гневным шепотом понося доходягу за стремную хату.
- Выбраться - не забраться, не заперто. Лишь бы сюда не сунулись!
Устав стоять, Катька и Гюль устроились на корточках и стали украдкой прикладываться то к одной, то к другой бутылке. Головы их были на уровне пояса. И Кока, задержавшись взглядом на пышных волосах узбечки, невольно протянул было руку, чтобы их потрогать, но Нукри удержал его:
- Ты что, сдурел? Обыск идет! Какое время?
Доходяга, тоже утомившись стоять, присел на земляной пол и начал тихонько рассказывать анекдоты. Он явно ощущал вину за такой непутевый сеанс и хотел как-то скрасить подвальный плен. Девочки прыскали и подхохатывали до тех пор, пока Нукри не приложил палец к губам:
- Тише! Услышать могут!
От пола несло влажной землей, от дощатых стен и полок - прелой древесиной. Из ящиков пахло опилками. На полках блестели банки с маринадами и соленьями. После выпивки артистки проголодались. И доходяга умудрился зубами откупорить банку с жареными овощами. Катька вытаскивала чеснок длинными, как китайские палочки, пальцами, а Гюль языком вылавливала куски прямо из банки, капая соком на свою объемистую грудь, обтянутую нелепой куцей маечкой.
Нукри косился, но молчал. Но когда девочки попросили у доходяги закурить, он возмущенно зашипел:
- Вы что, сдурели? Какое там курить! В доме шмон идет, менты, а они - курить! В отделение захотели?
- А чего мы такого плохого сделали? Убили кого, изнасиловали? Пусть придут менты, пусть! Им тоже сеанс покажем! И поебать дадим, если попросят. А чего, менты не мужики, что ли? В Ростове мы сеанс прямо в отделе милиции на столах показывали, ну и чего? - хорохорились девки, но Нукри цыкнул на них и сказал доходяге:
- Лучше продолжай анекдоты, а то они не заткнутся!
Доходяга опять начал травить про диктора, который никак не мог вспомнить имя Омара Хаяма: "То ли пизда с кальмарами, то ли омар с хуями!". Девочки давились от смеха. Они доели овощи двумя щепками, отломанными от ящика, и теперь, хныча, просили доходягу, чтобы тот своим клыком открыл им еще вон ту "красненькую баночку", но Нукри сурово запретил это делать:
- Потом воду пить захотят, а сколько времени шмон будет - неизвестно! Только бы до подвала не добрались!
- А я и так уже хочу в уборную! Сейчас описаюсь! - канючила Гюль, приподнимая снизу ладонью грудь и слизывая с неё остатки помидора.
Глядя на неё, Коке подумалось, что Гюль наверняка от нечего делать сосет и лижет свои собственные груди. Как будто услышав его мысли, доходяга вспомнил одну из мудростей Ходжи Насреддина: "Почему собаки лижут собственные яйца?" "Потому что могут!" Все прыснули. Даже Нукри одобрительно заулыбался:
- И деньги на баб не тратятся! И нервы сберечь можно!
- Если лентяи-мужики начнут сами себе минет делать, то будут целый день на диване валяться и, как кот Васька, свои яйца облизывать! А мы без работы останемся! - затараторили актрисы; потом опять заныли, что хотят в туалет.
- Вон, в банку писайте! - указал Нукри на банку из-под съеденных овощей. - И крышку не забудьте закрыть!
Но тут заскрипели стулья, загремела посуда. Шаги из кухни стали удаляться. Голоса вышли во двор. Заурчали моторы. И постепенно затихли шины машин.
Тугуши выпустил их, с виноватым видом сообщив, что это были вовсе не менты, а отцовский шофер с двумя коллегами - приезжали, чтобы поесть хаши, сваренный матерью перед отъездом. Хаши осталось много, и мать сказала об этом шоферу, который и пригласил своих друзей:
- Пока всю кастрюлю не сожрали - не ушли, проклятые! Еще молока туда налили!
- Чтоб они подавились этим хаши! - ворчали все, вылезая из подвала, причем доходяга между делом поинтересовался, почему Тугуши их не выпустил раньше, а шоферов не пригласил на сеанс? Ведь чем больше людей - тем больше денег. Шофера тоже мужики. Но Тугуши только отмахнулся - связываться не хватало, еще отцу донесут!
Настроение было испорчено, кайф потерян, бабы в стельку, хоть и были полны решимости повторить сеанс. Но слушать их мяуканье никому больше не хотелось. Заляпанные консервами, с запахом чеснока, артистки в отключке интереса не представляли.
Тугуши предложил было еще выпить, но Нукри отказался. Доходяга был за рулем. Коку тоже не тянуло на водку. Он больше всего жалел о том, что поспешил выкинуть свои мастырки. Только один доходяга был в хорошем настроении - оказалось, что он во время паники проглотил имевшийся у него в запасе кусочек опиума, который теперь раскрывался в желудке. Доходяга чесался и решал с Тугуши вопрос оплаты: сеанса не было, но по его вине. Время девушки потеряли, а для них время - деньги. Так что половину денег им надо дать, тем более, что пару оргазмов они успели показать.
Тугуши начал отнекиваться:
- В гробу я видел их оргазмы! - но Нукри вытащил четвертной и передал доходяге:
- Вот! Еще не вечер. Завтра можем повторить.
Катька, увидев деньги, стала пьяно отказываться:
- Вы чего, ребята? Ничего не надо! Ничего же не было! Да ты чего - такое вместе пережили!
- Ничего себе заморочки! - рьяно блеяла Гюль. - Мы не стервяди какие динамные, чтоб за ничего бабки брать!
Стали собираться в город, лениво поругивая Тугуши, но понимая, что он не виноват - кто мог подумать, что его матери взбредет в голову варить на даче хаши, когда муж в командировке, а шоферне приспичит в жару тащиться за этим треклятым хаши, будь он проклят с его свиными ножками и ушками?!
- Ничего, мы еще обязательно увидимся! - бормотали артистки, когда их погружали в машину. - Вы хорошие парни, вежливые! Вы нам понравились! Да ты чего, вместе в разведку ходили!..
А Гюль так долго и упорно целовала Коку пухлыми губами и жалась к нему большой грудью, слезно просила не бросать её, что решили все вместе втиснуться в "Ниву", а вот Тугуши, в наказание за хаши, оставили убирать дачу и приводить в порядок подвал. Пусть потом на автобусе добирается и свои несбывшиеся палки считает, хвастун!
Тугуши канючил, что сейчас уж точно никто не приедет, пусть девочки отоспятся, а потом покажут сеанс, и ничего, что чеснок, перегар и пятна, кофточку можно снять, буфера вымыть шампунем, а губы оттереть мылом. Но его никто не слушал. И ржавая "Нива" покатила в город.