Оставалось сходить и приобрести белые босоножки. Мы с Валей купили их за шесть рублей в ближайшем магазине. Сестра Романа подарила ему новую белую рубашку, которая оказалась очень к лицу жениху, а брат купил ему брюки.
Родители подарили нам на свадьбу двести рублей, что-то добавили ребята из нашей группы, и мы заказали обед в студенческой столовой. На столах было вино и бутылка шампанского для молодоженов, салаты, картофельное пюре с котлетами и оладьи с повидлом. Но неважно, что было на столе. Главное, что всем было весело. Мы танцевали, смеялись, перебрасывались шутками. Над нашими головами висели воздушные шарики, а мне казалось, что это цветные облачка спустились с разноцветного неба, чтобы вместе с нами порадоваться рождению новой семьи…
Парни, работавшие вместе с Романом, преподнесли ему железную кровать с панцирной сеткой, а наши студенты – занавески на окна в доме, которого у нас пока еще не было.
Но больше всего запал мне в душу наш свадебный вальс, когда я впервые танцевала с Романом как жена. В эти мгновения мне казалось, что я превратилась в невесомую тучку, парящую высоко-высоко в небе…
… мая 1959 г
Вася, едва узнав о нашей свадьбе, примчался к Вале.
– Ну и что? – спросила я подругу, когда услышала об этом.
– Что-что? А ты как думаешь? – Валя загадочно улыбнулась.
– Неужели?
– Ну да. Мы и заявление уже подали! Скоро еще одну свадьбу сыграем!
Я смотрела на подругу, которая вдруг легко закружилась по нашей маленькой комнате, и радовалась за нее.
– Я такая счастливая! – напевала Валя. – До чего же это приятное чувство, когда мечты сбываются! Я мечтала стать учителем – и скоро им стану! Хотела иметь мужа-военного – и он у меня будет! И я на десятом небе от того, что это Вася, а не кто-то другой!
– Хватит тебе кружиться, – рассудительно заметила я. – А то еще шлепнешься и перед самой свадьбой сломаешь ногу. Как ты тогда будешь танцевать свадебный вальс с женихом?
Валя остановилась, запыхавшись, и упала на кровать.
– Все забываю тебе рассказать, – сказала она. – Ты ничего не заметила, когда вы с Романом выходили из загса после регистрации?
– Ничего. А в чем дело?
– Нет, я неправильно спросила. Ты никого не заметила?
– Да говори уже, что я должна была заметить?
– Там поблизости стоял Дмитрий с букетом цветов. Но он так и не решился к тебе подойти. У него был такой несчастный вид, что мне его стало жалко.
– Я его не заметила. И вообще – давай закроем эту тему раз и навсегда, – сказала я Вале. – У меня начинается новая жизнь, в которой Дмитрию места нет.
… июня 1959 г
Отшумела свадьба моей подруги. Я искренне рада и за нее, и за себя. А еще я утешаюсь мыслью, что поступила правильно, когда сказала Роману неправду о подруге. Не произнеси я тогда это роковое "да", все могло бы повернуться иначе. И тем не менее меня продолжает терзать чувство вины из-за этой лжи. Смогу ли я когда-нибудь признаться в ней Роману и Вале, или всю жизнь буду нести эту тяжесть в душе?
Может, когда-нибудь я все-таки наберусь мужества и во всем признаюсь. Но только не сейчас, когда у нас сессия и экзамены через день. Не сейчас, потому что мы такие счастливые!
…августа 1959 г
Распределение я получила в далекое село на Черниговщине.
– Поеду устраиваться одна, – сказала я Роману.
– Как это я тебя, беременную, отпущу одну неведомо куда?
– Я найду тебе там работу по специальности, и тогда ты заберешь вещи и переедешь.
– А ты все это время будешь спать на полу? – возразил он. – Нет уж! Наймем машину, ты возьмешь все, что тебе может пригодиться, кровать, одежду, подушки…
– И матрас, набитый соломой, – добавила я и рассмеялась.
– Именно! И матрас, и керосиновую лампу, и книги.
– Ты думаешь, там нет электричества?
– Все может быть.
Поразмыслив, я решила, что Роман прав. Кто его знает, что это за село. Неизвестность пугала меня больше, чем трудности и неудобства. Потому я и согласилась ехать на грузовике, но не видела никакого смысла в том, чтобы Роман ехал со мной. Он долго сопротивлялся, но в конце концов мне удалось его уломать.
… августа 1959 г
Тяжело переваливаясь, как откормленная утка, грузовик въехал в село, где мне предстояло жить и работать по меньшей мере три года. Убогие хатки, деревянные и саманные, стояли вразброс вдоль дороги с глубокими колеями. В глаза сразу бросилось, что столбов нигде не видно, а значит, электричества здесь и близко нет. "Не очень-то это хорошо, – с разочарованием отметила я про себя. – Но ничего страшного. Страна восстанавливается, так что совсем скоро свет будет в каждом селе". Людей на улице не было видно, только с лаем бегали дворняжки. Увидев на лавочке у забора двух бабушек, я остановилась рядом с ними.
– Доброго дня вам, – поздоровалась я, подходя поближе. – Подскажите, пожалуйста, где здесь школа?
– И тебе здоровьица, девушка! А ты кто ж такая будешь?
– Я новая учительница, приехала по направлению на работу.
– Такая молоденькая, а уже учительница! – старушки расплылись в улыбках и показали, куда ехать дальше. – Там будут стоять три дома, в которых учатся дети, а в том, что посередине – учительская. Ты иди прямо туда, детка, там и найдешь директора.
Директор, Михаил Герасимович, показался мне человеком приветливым и приятным. На вид ему можно было дать и сорок пять, и пятьдесят пять.
– А мы тебя уже заждались, – сказал он, когда мы поздоровались. – Наша учительница географии ушла на пенсию. Да и сколько же ей работать? Женщине уже за шестьдесят, не одно поколение воспитала. А ты, значит, к нам на отработку, на три года?
– Почему на три? Если найдется работа для моего мужа и мне у вас понравится, то здесь и пустим корни.
– А что за специальность у твоего мужа?
– Он окончил техникум электрификации.
– Ну, это вряд ли. Ты, наверно, уже заметила, что очередь на электрификацию до нас пока не дошла. Да и что здесь, в селе, может быть привлекательного для молодежи? Жилья нет, клуб работает только по субботам, да и то – ни музыки, ни танцев. Конечно, все когда-нибудь будет, но не сразу. В войну село выгорело дотла; кто сумел – отстроились, а остальные разъехались по городам и другим селам. Но все-таки живут люди, деток рожают, а им нужны школа и учителя.
– А где я буду жить?
– Есть тут один саманный домик. Его хозяйка уехала к сыну за Урал, а я договорился с председателем сельсовета. Только придется, чтобы платили за жилье. Придет срок – начнут строить для молодых специалистов, а сейчас… Сейчас имеем то, что имеем.
Михаил Герасимович проводил меня к хатке-мазанке. Внутри стояли лавка, стул и стол.
– Ну что, не страшно, молодой специалист? – по-отцовски улыбнулся мне директор.
– Я готова к трудностям.
– А как же ты будешь одна, да еще и беременная?
Я покраснела. Заметил-таки мое положение.
– Ну почему одна? Завтра схожу к председателю колхоза. Может, он что-нибудь подыщет для моего мужа.
– Ну и правильно! А я сейчас позову парней, чтобы помогли выгрузить вещи.
Когда директор ушел, я стала разбирать свои "сокровища". Пригодилась и скатерть, которую я когда-то вышивала, и занавески, и керосиновая лампа, которую предусмотрительно посоветовал мне взять Роман. Только здесь я впервые почувствовала, что годы беззаботной студенческой жизни закончились. Я стала взрослой и самостоятельной, я вступала в большой и не очень уютный мир.
… августа 1959 г
Я в полном отчаянии! Председатель колхоза сказал, что для Романа здесь нет никакой работы. А это значит, что я не смогу быть рядом с любимым. А моя комнатка, хоть и прибрана, но в ней так не хватает его тепла… Без него она кажется такой сиротливой! Я пишу Роману письмо, сообщая последние, совсем неутешительные новости. Пишу и плачу, потому что уже не могу жить ожиданием. Сколько можно?!
…сентября 1959 г
Я уже познакомилась со всеми тремя школьными строениями. В одной из хат располагаются классы для младших школьников, в другой учатся средние, а там, где находится учительская, – старшеклассники. Парты старенькие, еще довоенные. Их свозили со всего района, чтобы в сорок четвертом году возобновить работу школы. Детей мало, поэтому в одном помещении занимаются по несколько классов.
А когда наступило первое сентября, мое романтическое настроение вообще испарилось. У меня была красивая коса, почти такая же, как у любимой учительницы, на мне была белая блузочка и узкая юбка чуть ниже колен. Обута я была, как мне и виделось в мечтах, в туфельки на невысоких каблучках. На беду, как раз перед первым сентября прошли проливные дожди. Улицу развезло так, что она превратилась в сплошное болото. И как я должна была идти в школу в своих туфельках? Еще ранним утром я попробовала пройтись по двору в новых туфельках, но из этого ничего не вышло – они так глубоко увязли в грязи, что пришлось разуваться и вызволять их оттуда. Я вымыла обувь и достала галоши, которые мама чуть ли не силком сунула в мой чемодан – будто заранее знала, что тут такие хляби, и всунула в них ноги в новеньких туфлях. Неудобно, но добраться до школы можно. Я предусмотрительно прихватила газетку, чтобы на школьном крыльце завернуть в нее грязные галоши.
В остальном все было примерно так, как мне мечталось, но почему-то полного счастья я не чувствовала, не было во мне эйфории, которая охватывала меня всякий раз, когда я принималась мечтать об этом дне. И не плохая погода, не грязь были тому виной. А что же тогда?
После торжественной линейки я повела свой пятый в классную комнату. Дети расселись за партами, и я прошлась между рядами. Если бы кто-нибудь мог видеть, как я это сделала! С какой гордостью несла голову, как постукивала каблучками! Затем я остановилась у доски и окинула взглядом моих учеников. Все они были одеты бедно, кое-кто в залатанной одежде, с протертыми рукавами, но глаза! Эти пытливые детские глаза были полны любопытства. А с каким восторгом смотрели на меня девочки! Словно перед ними была не молоденькая учительница без всякого опыта, а королева. Должно быть, так смотрела и я на свою первую учительницу. Дети хотели учиться – это было видно с первого взгляда. И тут я поняла, что теперь уже больше не смогу думать и заботиться только о своем, когда в глазах моих учеников столько надежды, столько жажды знаний!
– Добрый день! – произнесла я слова, о которых мечтала столько лет. – Я ваша новая учительница и классный руководитель…
Роман, Роман, какая жалость, что ты не видишь меня в эту минуту! Почему-то вспомнилась Валя. Она тоже сегодня произнесет эти слова. По распределению моя подруга уехала в Винницкую область.
… декабря 1959 г
Господи, до чего же тоскливы зимние вечера! Хатка, где я живу, стоит на околице села, открытая всем ветрам, которые, похоже, слетаются сюда со всего света. В хатке тепло: плита натоплена. В такие дни я ложусь на теплую лежанку, ставлю рядом с собой лампу и читаю. Это единственное развлечение и утешение. Откладываю книгу в сторону и слушаю вой и посвист вьюги. Она беснуется, дергает соломенную стреху, стонет, визжит, горестно завывает в трубе. Прислушиваюсь. Где-то тоскливо воет собака. Может, это волк? Лес совсем близко, и не удивительно, что голодный волк подобрался поближе к людскому жилью. Жуткий вой зверя сливается в одну мелодию со свистом метели!
Роман, Роман! Как плохо, что тебя нет рядом! Я вспоминаю наши с Валей рассуждения о том, что деньги не главное, главное – работа на благо Родины. Какие же мы были наивные! Разве я была бы сейчас одна, если б мы с Романом имели достаток? И вот – приходится жить отдельно от мужа. Единственной ниточкой, связывающей нас, остаются письма. В них я пытаюсь передать то, что чувствует беременная женщина. Но разве можно описать все, что происходит со мной, когда я ощущаю то несмелый, совсем легкий, то настойчивый и уверенный толчок в собственном лоне!
Жаль, что первое движение малыша я пережила в одиночестве, ведь Романа нет рядом. Конечно, мысленно я ему все рассказала, но это не совсем то, о чем я мечтала. А мечтала я о том, чтобы мой любимый приложил ухо к моему животику и сам почувствовал биение новой жизни, плода нашей любви.
Я почти сразу поняла, что это будет девочка. Не знаю, почему я так решила. Должно быть, материнский инстинкт. Иногда я думаю: а будет ли Роман любить ребенка так, как я? Ведь он не сможет следить за тем, как растет во мне эта крошка, как мне становится все тяжелее и тяжелее ходить. А что будет дальше? Даже не знаю. Уйду в декретный отпуск и поеду к Роману. Рожать здесь я боюсь, потому что до ближайшей больницы час езды. К тому же мы будем вместе почти четыре месяца: два – до родов и два – после. А дальше… Дальше будет видно…
И в самом деле: кто это так жутко воет в унисон с метелью?
… февраля 1960 г
У меня новый статус: я стала матерью! У нас родилась девочка весом три с половиной килограмма. У нее еще нет имени, но мне бы хотелось назвать ее Даринкой. Хотя если Роман будет против, подберем другое имя, которое понравится нам обоим.
Мне уже приносили ребеночка покормить, и я смогла ее хорошо рассмотреть. Раньше мне казалось, что все новорожденные похожи друг на друга. Я даже боялась, что не узнаю свою девочку, если санитарка вдруг перепутает малышей. Всего минуту после родов я видела ее, но этого оказалось достаточно, чтобы запомнить ее личико. Она похожа на Романа, а от меня ей достались только темные волосики и носик.
Я кормила дочурку и думала вот о чем: любили бы матери своих детей так, если бы не рожали их в муках? Может быть, так и было задумано матушкой-природой? Чем сильнее боль и муки, тем дороже дитя. Или я ошибаюсь?
… февраля 1960 г
– Как бы ты хотел назвать дочурку? – спрашиваю у Романа, который приехал, когда я уже выписалась из роддома.
– Сначала я хочу услышать, какое имя выбрала ты, – говорит Роман, неумело держа на руках маленькую.
– Я пока промолчу, а ты все-таки скажи.
– Мне нравится имя Даринка.
– ?!
– Я что-то не то сказал?
– Этого не может быть! Ты хитришь! Наверно, я уже говорила тебе, что Даринка – хорошее имя?
– Как ты могла это говорить, если мы не знали, кто родится: девочка или мальчик? А как хотела ее назвать ты?
– Ты не поверишь: Даринка. Мы думаем об одном и том же, или это случайное совпадение?
– Мы любим друг друга, – говорит Роман, укладывая дочь в кроватку. – А любить – это и значит вместе смотреть в одну сторону, и думать вместе.
Он обнимает мои плечи, заглядывает в глаза.
– Спасибо тебе за доченьку, – ласково говорит он, целуя мои веки. – Ты и она – лучшие женщины на свете. И не надо сейчас тревожиться попусту. Я что-нибудь придумаю, чтобы мы были вместе. Договорились?
– Да, – киваю я в знак согласия и кладу голову ему на грудь.
Мне становится так спокойно, уютно, надежно и тепло…
… апреля 1960 г
Как страшно, когда болеет ребенок! Лучше бы я сама заболела, чем смотреть, как горит в жару Даринка! Она простыла где-то в пути, когда я возвращалась на работу в школу. Едва мы с ней приехали в село, как у малышки резко подскочила температура. Я сразу вызвала врача, но он добрался до нас только через два часа.
– Двусторонняя пневмония, – констатировал врач.
Поспешно собираю вещи, и нас везут в районную больницу. И снова Романа нет рядом. От мысли, что я опять одна и некому даже поплакаться, я впадаю в отчаяние. Врачи делают малышке уколы, ставят капельницы, но после каждой дозы лекарств у нее начинаются судороги. Даринка закатывает глаза, начинает задыхаться. Доктора ничего не могут поделать, а я от бессилия едва не теряю рассудок. Оставляю ребенка на соседку по палате Олесю и бегу на почту, чтобы отправить телеграмму Роману. Пишу ему: "Приезжай, Даринка тяжело заболела", и снова бегом в больницу. По пути в моей голове роятся, гудят, как пчелы в улье, печальные мысли.
– Как ты, солнышко мое? – сразу бросаюсь к моей девочке, а она лежит бледная и горячая.
– Марийка, – говорит мне Олеся, соседка по палате. – Вот послушай меня. Я уже третьего ребенка родила, а ты еще молодая, неопытная.
– Что? Что мне делать?! – в отчаянии я заламываю руки.
– Тебе надо взять распашоночку, в которую Даринка была одета, и пойти к знахарке.
– Мы же не в средневековье живем! Неужели ты веришь, что знахарка может вылечить воспаление легких?!
– Воспаление не воспаление, а снять судороги сможет только она. Врачи тут ничем не помогут, поверь моему опыту.
Я в таком состоянии, что готова сделать все, что угодно, лишь бы пошло на пользу ребенку.
– Но я же не могу бросить Даринку и идти искать эту женщину.
– Ко мне скоро придет свекровь, она знает, где живет опытная шептуха. Если хочешь, можно передать распашоночку с нею, – предлагает Олеся.
– А она согласится сходить к знахарке? – спрашиваю я с надеждой.
– Думаю, да, – отвечает Олеся. – Она – добрый человек.
Заворачиваю распашонку в газету, кладу туда немного денег и передаю пожилой женщине, свекрови Олеси.
– Неужели поможет? – спрашиваю ее.
– Только Максимовна и выручит, – отвечает та. – Я пятерых родила, и каждому она помогала. Эта болезнь зовется "детская", и врачи не знают, как с ней справляться. Помолись Богу, детка, – напоследок советует она. – Он ко всем милостив.
Я согласна на все! Готова молиться и день, и ночь, лишь бы Даринку удалось спасти, ведь прогнозы врачей становятся все более угрожающими. А как молиться, если нет образов?
– Олеся, у тебя случайно нет иконки? – спрашиваю соседку.
– Как же без нее? Есть маленькая. Я ее всегда с собой ношу. Возьми, – говорит Олеся и достает из кошелька, из потайного кармашка, крохотное изображение Иисуса, предусмотрительно обернутое в листок чистой бумаги.
– Спасибо, – шепчу я. – А где же мне помолиться?
– Я оставлю тебя в палате, а сама стану за дверью, посторожу. Не надо, чтобы врачи видели.
– А как мне молиться?
– Как сердце подскажет. Главное, чтобы искренне, – советует мне эта добрая женщина, которую я знаю всего два дня.
Я благодарю ее за доброту, ставлю икону на кровать и падаю перед ней на колени. Молюсь долго, от всей души, обливаясь слезами. Прошу у Бога прощения за все свои прегрешения, прошу простить мне ту давнюю ложь по отношению к Вале и Петрусю. И верю, что Бог меня услышит, простит и смилуется…