- Как ты можешь в этом сомневаться? - возмущается Альбер.
- Тогда подыщи то, что требуется.
- Трудновато будет.
- Да чего там! Пойдешь на авеню дю Мэн…
- Ты меня еще учить будешь!
- …высмотришь девицу, которая выходит из Авраншского поезда, и скажешь ей: "Мадемуазель, у меня есть на примете одна баржа - не баржа, а конфетка! - там надо будет слегка прибираться да кой-чего сварить, зато вы сможете целыми днями загорать на солнышке и глазеть на гребцов из спортклуба, - красивые парни! И это будет чистая правда, а ей не придется потеть на борту какого-нибудь либерийского сухогруза, что плывет к чертям на кулички.
- То, о чем ты меня просишь, как-то не вяжется с моими принципами.
- Что для тебя важнее: принципы или дружба?
- Ладно, ладно. Эй, где ты там, Онезифор?
Человек в каскетке черного сукна в белый горошек медленно осуществляет ротацию на тридцать семь градусов вокруг собственной оси.
- Дай-ка нам пузырек шампуня, - приказывает Альбер, - моего личного. Это, видишь ли, то самое, - разъясняет он Сидролену, - что пьют Ротшильды, Онассисы и прочие люди нашего круга.
Онезифор открывает крышку погреба и исчезает.
- Вот еще что, - говорит смущенно Альбер, - мы с тобой не затронули вопрос…
- Ну, ясно, тебе не придется раскошеливаться, - заверяет Сидролен, - я заплачу за импорт ровно столько, сколько ты получил бы за экспорт.
- Ладно, я тебе сделаю двадцатипроцентную скидку.
- Ты настоящий друг!
Они выпивают.
Онезифору также полагается бокал, и он тоже пьет, но молча, не вмешиваясь в обрывки завершающейся беседы.
- Постарайся, - просит Сидролен, - чтобы она была не слишком страшная и стервозная, эта девица.
- Постараюсь, - говорит Альбер. - Что касается мордашки, тут я толк знаю, а вот стервозинку - ее сразу и не просечешь.
- Ладно, надо топать, - говорит Сидролен.
- Мой шофер тебя отвезет, - предлагает Альбер.
- Нет, спасибо, - отвечает Сидролен. - Предпочитаю автобус.
- Грустные воспоминания, а?
Сидролен не отвечает. Он пожимает Альберу лапу, вежливо кивает человеку в каскетке черного сукна в белый горошек; едет на одном, потом на другом автобусе; добирается до своей баржи; открывает банку печеночного паштета и сооружает себе бутерброд. Затем он выпивает три с половиной стаканчика укропной настойки, после чего ложится и засыпает. И тут же оказывается лицом к лицу с мамонтом, с самым настоящим.
Герцог хладнокровно созерцает зверя и говорит Пострадалю:
- Я собирался поохотиться на зубра или бизона, но не на эту зверюгу. Я думал, они давно уже повывелись в моих владениях. Артиллеристы! Живо, орудие к бою! Заряжай! Цель: мамонт.
Мамонт, набрав в грудь воздуха, мелкой рысцой поспешает к нападающим.
- Спасайся кто может! - ржет Сфен, до того мирно пощипывавший мох у подножия дерева.
- Ишь ты, раскомандовался! - снисходительно замечает герцог.
- Спасайся кто может! - лепечет Пострадаль.
- И ты, Брут, туда же!..
Герцог д’Ож собирается пнуть пажа, но тот уже удрал, равно как артиллеристы, свора и лошади. Это паническое бегство отнюдь не пугает герцога; он расчехляет свое собственное орудие и наводит его на зверя, но тому в высшей степени наплевать на боевою соратника Жанны д’Арк и Жиля де Рэ. Мощным ударом ноги он вбивает кулеврину в землю и во весь опор мчится дальше, в ромамонтической надежде стереть в порошок всю ту мелкую нечисть, что встала на его пути; однако он опоздал: гончие уже попрятались на псарне, лошади - в конюшнях, а артиллеристы успели добежать до подъемного моста. Один лишь герцог д’Ож остался на месте происшествия - целый, невредимый, слегка озадаченный, но неизменно величественный. Он с грустью взглянул на орудие, сплющенное в лепешку: это надо же - лишиться сразу двух кулеврин в один и тот же день! - дорогонько ему обойдется современная техника! Зачехлив свое собственное орудие, он решил прояснить для себя, хоть самую малость, историческую обстановку.
На данный момент обстановка эта была лесной и безлюдной. Деревья росли в тишине, животное царство ограничивало свою жизнедеятельность безмолвными и темными делами. Герцог д’Ож, обычно уделявший созерцанию природы минимум личного времени, решил отыскать более населенные края; для этого он счел самым разумным вновь пойти по дороге, которая привела его сюда и, стало быть, естественно, должна была вернуть его к замку с д’ожноном.
Без всяких колебаний он определяет тропинку, которая кажется ему самой подходящей, и бодрым шагом идет по ней примерно с час. После чего замечает, что тропинка эта какая-то хайд’егерская. Весьма озадаченный, герцог разворачивается на сто восемьдесят градусов и бодрым шагом идет обратно примерно с час, в надежде отыскать лужайку с растоптанной кулевриной, забитой по самое горло перегноем и палой листвой. И он действительно выходит на лужайку, но не обнаруживает там никаких следов своего мини-орудия. Тщательно проанализировав исходные данные, герцог заключает, что: одно из двух - либо это не та лужайка, либо scirus communis и fineola biselliella сожрали его кулеврину. Согласно тому, что проповедовал несколькими пятилетками раньше Буридан, подобная дилемма могла привести только к голоду, а герцог д’Ож смерть как боялся скудных трапез и, еще более того, трапез вовсе не существующих. Прибегнув к вероятностному методу, он избрал направление сколь случайное, столь же и спорное и проблуждал так до наступления сумерек.
- Теперь мне ясно, - заявил герцог - вслух, чтобы составить самому себе компанию, - что следовало бы бросать на всем пути следования камешки, но, во-первых, у меня их под рукой не случилось, а, во-вторых, что толку от них было бы сейчас, когда наступает ночь, да притом темная ночь.
И верно, наступала ночь, да притом темная ночь. Герцог упрямо шагал вперед, но то и дело плюхался в ямы или расквашивал себе нос, натыкаясь на столетние дубы, испуская яростные вопли и бранясь самыми черными словами, без всякого почтения к ночной красоте окружающей природы. Он уже начал выдыхаться, да-да, всерьез выдыхаться, как вдруг завидел огонек, блеснувший на черном бархате тьмы.
- Сейчас поглядим, что там такое, - сказал герцог - вслух, чтобы составить самому себе компанию. - Может, это всего-навсего крупногабаритный светляк, но я так голоден, что охотно закусил бы даже светляком.
Нет, то был не светляк, то была хижина.
- По-моему, я пока нахожусь в пределах моих владений, - прошептал приободрившийся герцог, - и тот, кто живет в этой развалюхе, должен быть моим подданным. Наверное, дровосек. Будь со мною Сфен, он бы сказал мне его имя, ему знакома вся округа, но он, паразит, сбежал, а я брожу один по лесу, как бедный мальчик-с-пальчик, - вот что значит ходить на пушечную охоту без съестных припасов, портулана и списка своих подданных!
Он пытается открыть дверь (разве он не у себя дома?!), но та не поддается, - заперта. Тогда герцог колотит в нее рукояткой меча, колотит крепко и одновременно представляется:
- Отворяй, мужик, я твой герцог!
Он ждет, но, поскольку в окружающей обстановке не намечается никаких изменений, повторяет:
- Отворяй, мужик, я твой герцог!
И так много-много раз. Результат по-прежнему нулевой.
Поразмыслив, герцог формулирует свою мысль - вслух для самого себя:
- Он, верно, боится, этот бедняга. Небось принимает меня за какого-нибудь лесного духа. Где ж ему взять храбрости, - он ведь слишком худороден, - но, может, он уступит из жалости. Попробуем-ка такую уловку…
И он кричит жалобным голосом:
- Я голоден!
Тотчас же дверь отворяется как по волшебству, и герцог видит пред собою чудное видение.
Указанное видение представляет собой юную невинную девицу, неописуемо грязную, но, с точки зрения эстетики, неописуемо прекрасную.
У герцога просто в зобу дыханье сперло.
- Ах, бедный мой господин, - говорит юная особа ужасно мелодичным голосом, - входите, присаживайтесь у очага и разделите со мною эту скромную похлебку из каштанов и желудей.
- И это все, что у вас есть на ужин?
- Увы, все, мессир. Мой папа ушел в город, чтобы купить несколько унций копченой трески, но он еще не вернулся, а значит, теперь не вернется до утра.
Слова эти приводят герцога в приятное расположение духа, что, в общем-то, странно: ему вовсе не нужна целая ночь, чтобы расправиться с миской скромной не скоромной похлебки, особенно если похлебку эту ему придется делить с милой крошкой, которая теперь глядит на него с боязливой робостью весьма хорошего тона. Герцог внимательно разглядывает ее.
- Ишь какая вы смазливенькая, - говорит он.
Девица делает вид, будто не понимает комплимента.
- Садитесь, садитесь же, мессир. Хотите, я добавлю перца в похлебку? У меня есть один пакетик, - крестная подарила мне его на прошлое Рождество. Он привезен из Малабара, этот перец, и он не поддельный, а самый что ни на есть настоящий.
- Ну что ж, - говорит герцог, зардевшись, - я не откажусь. Несколько зернышек…
- Весь пакет, мессир! Весь пакет! Это вас подкрепит.
- А что, разве у меня такой уж жалкий вид?
- Ваша милость, конечно, бодрится, но ей, верно, довелось пережить большие волнения.
- Еще бы, черт возьми!.. Лишиться пушки просто так, за здорово живешь!..
- Пушки? О, так у вас есть пушки?
- И даже несколько штук, - гордо заявляет герцог.
Девушка подпрыгивает от радости и хлопает в ладоши.
- О! У вас есть пушки! Я обожаю пушки! Это хоть по крайней мере современно!
И она принимается вприпрыжку кружить по комнате, напевая: "Отпляшем Карманьолу и хором все споем; отпляшем Карманьолу под пушек гром".
- Она просто очаровательна, эта крошка, - бормочет герцог д’Ож, - однако ее куплеты мне ровно ничего не говорят.
И он спрашивает у девушки:
- Кто научил тебя этой песенке, моя милая?
- Папа.
- А чем занимается твой папа?
- Он дроворуб, черт возьми.
- А чей он подданный?
- Высокородного и могущественного сеньора Жоакена, герцога д’Ож.
- Иными словами, мой. Прекрасно: я велю его повесить.
- А с какой стати вы хотите повесить моего папу, господин герцог?
- А с такой, что он учит тебя всяким мерзостям.
- Как?! Разве вам не нравится гром пушек? А я-то спела это, чтобы доставить вам удовольствие!
- Мне эта громаньола не нравится.
- Фу, как вы неучтивы! Я вас впустила в дом, а вы хотите повесить моего папу. А как же быть с законом гостеприёмства?
- Я здесь у себя дома, моя крошка, ибо все это принадлежит мне: и лес, и дроворуб, и хижина, и ты, девушка.
- Ишь, какой вы шустрый, господин герцог. Если вы и вправду решили повесить моего папу, я сейчас выплесну котелок в огонь.
- Ради всего святого, не делай этого!
- Тогда обещайте мне, что не причините папе никакого зла.
- Обещаю, обещаю!
- Нет, я вам не верю. Вы ведь известный обманщик. Сперва вы съедите мои желуди, каштаны и перец, а потом возьмете да поступите по-своему.
- Нет, нет! Я уже обещал, и кончим этот разговор. Давай-ка неси сюда эту чудесную перченую похлебку, ты меня совсем заморила!
- Это вы сейчас такой сговорчивый, оттого что голодны. А потом…
- Ну чем иным я могу тебя убедить?
- Можно было бы, конечно, взять с вас расписку, но и она стоит не дороже вашего слова.
- Ишь ты, расписка! Скажите пожалуйста! А может, у тебя здесь и пергамент припасен, и перо с чернилами? Ну, умора, ей-богу!
- Ах, как это жестоко - насмехаться над нашей темнотой, господин герцог!
- Но не над твоей же стряпней! А ну-ка, ну-ка, неси сюда эту ароматную перцовую похлебочку. Ну же, неси скорей! Цып-цып-цып!
И герцог, внезапно вскочив на ноги, кидается к очагу с риском обжечь пальцы, но девушка не спускает глаз со своего господина. Он уже готовится схватить котелок, как вдруг - бух! - каштаны, желуди и перец опрокидываются в огонь. Где мгновенно превращаются в уголья.
- Опять фиаско! - шепчет герцог, у которого даже нет сил отлупить дочку дровосека.
Понурясь, он садится обратно на скамейку и начинает причитать:
- Ох, как я голоден! Ох, как я голоден! Ох, как я есть хочу!
И он бранит девушку:
- Что ж ты натворила, дурочка! Во-первых, еду выбрасывать грешно, во-вторых, я теперь не связан никакими обещаниями, а, в-третьих, ты нарушила закон гостеприёмства, да-да, какое уж это гостеприёмство!
И он глядит вокруг:
- Неужели здесь больше нечего съесть?
И взгляд его вдруг застывает.
- Конечно, здесь имеется эта юная особа. Мой друг и боевой соратник Жиль де Рэ не колебался бы ни минуты, но я - я и так уже достаточно скомпрометирован. Народ меня не поймет. Да и будущим зятьям это может не понравиться. А потом… без перца…
И он погружается в мрачное раздумье, переходящее в дремоту. Земля уходит у него из-под ног, хижина словно уплывает куда-то, герцога покачивает, тянет улечься в шезлонг на палубе, но тут девушка будит его:
- Монсеньор герцог! Монсеньор герцог!
- А?.. Кто?.. Где?..
- Что, если нам поиграть в одну игру в ожидании рассвета и прихода папы?
- В какую игру?
- В игру.
- В какую выгру?
- На папину жизнь.
- Прекрасная мысль! - вскричал повеселевший герцог.
И они проиграли до самого рассвета.
IX
С тех пор как Сидролен отсидел полтора года в тюрьме, он ни разу не заходил в один из тех изысканных ресторанов, которые некогда посещал. Он боялся, что его там узнают. Временами он покупал "Неделю гурмана" - бюллетень, публиковавший список лучших ресторанов города; встречались там такие, о которых Сидролен и не слыхивал; он охотно посетил бы тот или иной из них, но все никак не мог решиться.
Поскольку пауза между Ламелией, ставшей отныне мадам Кастрюльон, и протеже Альбера, которую ему только предстояло увидеть, а тому - найти, затягивалась, как он и предвидел, и затягивалась на весьма неопределенный срок, Сидролен счел разумным воспользоваться данным обстоятельством и провести эксперимент с одним доселе ему неизвестным, особо рекомендуемым "Неделей гурмана" рестораном-люкс: он решил наконец устроить себе пир.
Не успел он войти в этот гастрономический вертеп, как его вопросили о намерениях, которые, между прочим, и так нетрудно было угадать. Скромно и вполне объективно ответив, что он пришел сюда пообедать, Сидролен услышал следующий вопрос: заказал ли он себе столик. Поскольку ничего такого он не заказал, ему было объявлено, что свободных мест нет. Ничего не оставалось, как ретироваться, что он и сделал, разглядывая по пути выставленные напоказ закуски и десерты весьма аппетитного вида.
- Опять фиаско! - прошептал Сидролен, очутившись на улице.
Он стоял в раздумье, спрашивая себя, не поэкспериментировать ли ему где-нибудь в другом месте, как вдруг увидел своих дочерей и зятьев, выходящих из двух уаттомобилей. Молодежь была в полном комплекте: присутствовал даже гортранспортист по фамилии Кастрюльон. Пока Йолант и Люсет припарковывали свои машины неведомо где, все остальные уверенной поступью вошли в ресторан-люкс.
- Хорошо устроились, - вполголоса заметил Сидролен, - справляют свадьбу без меня.
- Что вы сказали? - спросил прохожий. Сидролен взглянул на него: нет, это был другой. Или тот же, но совершенно неузнаваемый.
- Ничего, - ответил он. - Я разговаривал сам с собой. Такая, знаете ли, привычка вырабатывается, когда долго живешь один.
- Вам следовало бы с ней расстаться, - сказал прохожий, - а то окружающие думают, будто вы их о чем-то спрашиваете, и с удовольствием готовятся ответить, и вот тут-то оказывается, что вам ничего не надо, - поневоле чувствуешь себя уязвленным.
- Прошу меня извинить. Весьма сожалею о случившемся.
- Так что вы говорили-то?
- Что я говорил? Да, в самом деле, что же я говорил?
Он сделал вид, будто вспоминает, и даже старательно сдвинул брови, как оно и принято в подобных случаях. Потом ответил так:
- Я говорил: они справляют свадьбу без меня.
- И что же вы под этим разумеете?
- Ну, я признаю, что фраза моя двусмысленна, и я действительно вложил в нее два смысла: первый - пожрать как следует, и второй - справлять свадьбу, но я не собираюсь пудрить вам мозги своими делами.
- Ну почему бы и нет? - спросил прохожий с поощрительной улыбкой.
- Потому что не собираюсь, и все тут, - ответил Сидролен.
- В таком случае, - сказал тот, ничуть не обидевшись, - не стану отнимать у вас время.
- Всех благ!
Освободившись от собеседника, Сидролен попал на глаза своим зятьям, которые успели припарковать уаттомобили, но не успели сделать вид, будто не заметили тестя. Они поздоровались с ним - приветливо, но несколько свысока.
- Ай-яй-яй! - сказал Йолант, - на кого же вы бросили свою баржу?
- Ну так ведь погодка-то какова! - сказал Люсет, - только и гулять!
- А вы оба, - спросил Сидролен, - гуляете, значит?
- Ну… да, гуляем. Проходили, знаете ли, мимо.
- Ну и проходите. Пока, до скорого!
Сидролен стоит как вкопанный. Оба зятя делают несколько шагов. Потом оборачиваются и прощально машут ему.
Сидролен машет в ответ, но с места не трогается.
- Что будем делать? - спрашивает Люсет. - Пойдем обратно или как?
- Если он видал, как наши входили в ресторан, - говорит Йолант, - то мы влипли.
- Не упускать же из-за него такой классный закусон!
- Глянь-ка, он еще стоит там?
- Как столб.
- Наверняка видал, как наши входили, и теперь потешается над нами.
- Да уж, влипли так влипли! Надо что-то придумать.
- Давай пригласим его.
- Нет, он обидится.
- Но ведь должны же мы пообедать.
- Еще бы! Тем более, здесь вон как шикарно. Видал: ресторан-люкс. Звездочек пять, не меньше. Вот нажремся-то!
- Ну так налево кругом?
- Давай. И разъясни ему ситуацию.
- Конечно, вечно на меня все валят!
Сидролен бесстрастно глядит, как они возвращаются. Первым заговаривает Йолант:
- Очень кстати повстречались. У Ламелии ведь свадьбы не было, так вот мы решили хорошенько пообедать в честь ее бракосочетания. Раз уж и вы тут оказались, то, по справедливости, вам надо бы составить нам компанию.
- А кто платит?
- Каждый за себя.
- Гляди-ка, а вы, оказывается, богачи. Не в какую-нибудь забегаловку пошли. И гортранспортист может себе такое позволить?
- Его предупредили. Все-таки люди не каждый день женятся.
- Но они же не сегодня поженились, а неделю назад, верно?
- Для доброго дела никогда не поздно.
- И все-таки странная затея. Очень даже странная.
- Так вы идете или нет? - спрашивает нетерпеливо Люсет. - Нас ждут.