- Вас, но не меня. Меня-то никто не ждет.
- Да ладно вам дуться!
- А потом, я и столик себе не заказал, - говорит Сидролен.
- Зато мы заказали.
- Нет, - говорит Сидролен. - Я там только что был, для меня места не нашлось.
- А разве вы собирались тут пообедать?
- Почему бы и нет? - говорит Сидролен.
Оба зятя замолкают.
- Хотел как следует ублажить себя, - говорит Сидролен. - Ладно, до другого раза.
Он садится в автобус; на углу, у набережной, покупает хлеб, - все другие лавочки уже закрыты. Впрочем, на барже еще остались кое-какие консервы. Загородка опять осквернена ругательными надписями. Сидролен кладет хлеб и отправляется за банкой краски. Он тщательно закрашивает надписи на загородке. Ему хочется есть, но он усердно работает. Праздные кочевники останавливаются, чтобы поглазеть, как он трудится. Они молча созерцают Сидролена. Но его это не смущает. Он давно привык и к перекрашиванию, и к кочевникам. Он не вступает с ними в разговоры. И, в нарушение широко распространенного обычая, не поет и не насвистывает. Когда он заканчивает, кочевники удаляются.
Сидролен водворяет на место банку с краской, затем наливает себе стаканчик укропной настойки.
- Я слишком много пью, - шепчет он. - И Ламелии уже нет, и удержать меня некому.
Он идет на камбуз поглядеть, что там осталось из консервов. Если не слишком роскошествовать, на пару недель запасов должно хватить. Сидролен не знает, подыщет ли ему кого-нибудь Альбер за эти две недели. Если нет, придется Сидролену самому заботиться о своем пропитании; на горизонте вырисовывается мрачный призрак цинги. А пока он выбирает банку тунцового филе в арахисовом рафинированном масле. К банке приложен ключ для интеллигентного вскрытия, и Сидролену нет нужды прибегать к помощи молотка или стамески, как он привык. Потом он разрезает батон по горизонтали, раскладывает содержимое банки на обеих половинках и старательно совмещает их, дабы восстановить первоначальную форму батона, с той лишь разницей, что теперь из надреза сочится масло. Когда все это съедено, Сидролен шепчет:
- Не так уж плохо. Только не надо увлекаться, а то цинги не миновать.
Он вытирает рот и руки тряпкой множественного назначения и поднимается наверх поглядеть, как там его загородка. Новые надписи пока отсутствуют, зато какой-то болван, облокотившись на нее, вляпался пиджаком в свежую краску. Он окликает Сидролена:
- Эй, вы там, это ваша баржа? Это ваша загородка? Вы что, не могли написать "Осторожно, окрашено"? Хоть это-то можно было сделать?! Мой пиджак теперь только и годится что для перекраски. А кто мне оплатит счет, вы, что ли?
- Ну разумеется, я, - отвечает Сидролен. - Сколько я вам должен?
- И вы еще вдобавок насмехаетесь! Ну и народ пошел!
- Заметьте, - говорит Сидролен, - что вы смазали краску, которую я только что наложил. Мне придется все начинать сначала, а у меня и других дел полно.
- Например?
- Например, сиеста.
Потенциальный клиент одной из многочисленных красилен города задумчиво глядит на Сидролена. Потом он удаляется.
Сидролен идет за банкой с краской и исправляет повреждения, затем он изготавливает табличку "Осторожно, окрашено!" и заботливо прилаживает ее на видное место.
После чего располагается, наконец, в своем шезлонге. И шепчет:
- Эх, забыл сказать Альберу, чтоб не присылал мне несовершеннолетних!
Он закрывает глаза. И добавляет шепотом:
- Интересно, какая она будет из себя.
- Скоро мы это увидим, - говорит сир де Сри своим шуринам - графу де Коси и видаму де Плакси.
- Какая разница! - отвечает граф де Коси. - Пускай женится хоть на кобыле, это его личное дело, интересно другое: какое возмещение убытков он нам предложит.
- Если предложит, - говорит сир де Сри.
- Да, интересно поглядеть, - говорит де Плакси, поглаживая усики.
Пострадаль проводит их в столовую и предлагает слегка подкрепиться. Сир де Сри оценивающим взглядом обводит мебель.
- Так-так, - говорит он, - чистейший Людовик XIII.
- Господин герцог - модернист, - объясняет паж, который и сам теперь модернизировался в виконта де Прикармань.
Подают паштет из кабана и прочие легкие утренние яства; в бокалы венецианского стекла наливают укропную настойку.
- Да тут денег куры не клюют! - шепчет сир де Сри и добавляет, обращаясь к видаму, который ест руками: "Пользуйтесь же вилкой, черт возьми!"
Ибо на столе лежат вилки, да притом серебряные.
- Никак не привыкну к ним! - отвечает де Плакси. - Во-первых, я считаю, что эти приборы негигиеничны. Кто мне скажет, где они до этого валялись, а вот про собственные пальцы всегда знаешь, куда ты их совал.
- Нужно идти в ногу со временем, - говорит де Коси, неловко орудуя одной из вилок.
- Господа, - говорит де Сри, - если вы поедете ко Двору…
- Но мы туда не собираемся, - говорит де Плакси.
- Кто знает, - говорит де Сри.
В ожидании герцога они продолжают лакомиться кабаньим паштетом и прочими легкими утренними яствами, попутно осушая многочисленные кубки с вином кларетом.
- Скажите-ка мне, Прикармань, - внезапно спрашивает де Плакси плаксивым голосом, - герцог подумал о нас?
- Н-не знаю, - отвечает осторожно Прикармань, - но мне кажется, вас ждут хорошие новости.
- Я прямо сгораю от нетерпения, - говорит де Коси.
- Я слышу шаги, - говорит де Сри.
Он услышал их, несмотря на шум жевания и начинающегося или уже завершенного пищеварения. И верно, появляется герцог в сопровождении аббата Биротона, дворецкого и нескольких лакеев.
- Приветик, господа! - возглашает герцог. - Как вы находите мою бородку? Я велел доставить цирюльника из города, чтобы он привел меня в божеский вид.
Зятья ахают от восторга: бородка великолепна!
Герцог тычет пальцем в Онезифора.
- Глядите на него, глядите хорошенько! - говорит он. - Теперь он у нас епископ in partibus в Сарселлополисе.
Зятья ахают от восторга и кидаются целовать епископов перстень, но целовать пока нечего: епископ Сарселлополисейский таковым еще не обзавелся.
- А теперь взгляните на меня, - продолжает герцог. - Перед вами человек, получивший от Ее Величества триста тысяч ливров на свадьбу.
Зятья ахают от восторга и кричат: "Да здравствует королева! Да здравствует маршал д’Анкр!" - Герцог сияет от счастья. Он потирает руки. Мимоходом он хватает паштет и начинает заглатывать его, не прибегая к помощи вилки.
- А как же мы? - спрашивает тогда граф де Коси.
- Да, как же мы? - вторит ему видам де Плакси.
- А как же я? - интересуется сир де Сри.
Герцог продолжает смеяться, одновременно заглатывая паштет. Смех весьма опасен во время еды: герцог давится, и в него приходится вливать кубок за кубком.
- Интересно, что он решит? - шепчет де Сри на ухо де Плакси.
- А что, если он ничего не получил на нашу долю? - плаксиво бормочет де Плакси. - Денег нет - хоть плачь!
- Я изнемогаю, изнемогаю, изнемогаю! - вздыхает де Коси.
Голод и жажда герцога слегка улеглись, а кашель погашен укропной настойкой. Он принимает серьезный вид и явно собирается заговорить о делах, объявив добрые новости, на которые намекал виконт де Прикармань. Как вдруг, к величайшему отчаянию зятьев, ему приходит в голову совершенно новая мысль.
- А где мои дочери? - осведомляется он.
Ну разумеется, они на дамской половине.
- Пускай придут сюда! - приказывает герцог. - Я не собираюсь произносить мою речь дважды.
Зятья совсем извелись от нетерпения и в ярости едва не намочили штаны, но делать нечего, приходится терпеть. Герцог велит принести другие лакомства: блинчики с молодой кабанятиной, суфле с печенью трески, поросячьи ножки в сухарях. Он требует, чтобы гости не увлекались укропной настойкой, а наливали себе ипокраса и хмельного меда. Он учтиво расспрашивает зятьев - каждого по очереди, - как они доехали, и те отвечают ему со скрежетом зубовным. Но, поскольку их ответы не интересуют герцога, он поворачивается к аббату Биротону и напоминает ему, что сам заплатит за его аметистовый перстень, хотя Онезифор получил вполне достаточно на свои епископские расходы. Наконец он осведомляется о местонахождении Сарселлополиса. Издевательский интерес герцога ясно показывает зятьям, что он напрочь забыл о них, и это не предвещает ничего хорошего. Монсеньор Биротон понятия не имеет, где находится его епископство, да и иметь не желает, поскольку не намерен туда ехать; итак, монсеньор Биротон начинает ответ с благочестивого вранья, сообщая герцогу, что Сарселлополис находится далеко - на Ближнем Востоке.
- Стало быть, он в руках у турок?
- Вы сказали, мессир.
Герцог мечтательно задумывается.
- А что, если организовать крестовый блиц-походишко и отбить у них твое епископство?
Зятья в ужасе: им уже представляется, как папина казна ухнула в Дарданеллы.
Но благоразумный Онезифор увещевает герцога:
- Весьма благое намерение, мессир, весьма благое, но Богу угодно, чтобы мое епископство было in partibus, да будет же на то воля Его.
- Ты и вправду не хочешь? Гляди, другого такого случая не представится.
- Нижайше вас благодарю, мессир, нижайше благодарю.
Зятья даже вспотели от переживаний. Теперь они переводят дух. Сир де Сри решается сострить:
- Вы настоящий донкихот, - говорит он герцогу с тонкой улыбкой.
- Чего-чего? Какой еще ход?
- Я говорю: Дон Кихот. О, это бестселлер 1614 года. Я прочел его в переводе Сезара Удена.
Герцог глядит на сира де Сри с состраданием.
- Вот умтвенность-то до чего доводит, - бормочет он.
Но тот не слышит, ибо все заглушает женское кудахтанье. Впрочем, войдя в залу, женщины умолкают и почтительно склоняются перед папой. Когда присутствующие рассаживаются, герцог д’Ож перечисляет все наместничества, бенефиции и привилегии, которых по договору в Сент-Мену он добился для своих зятьев, а, следовательно, и для дочерей.
- Бе-е-е! - блеет Флица, выражая таким образом общее удовлетворение.
Итак, зятья восприняли без неудовольствия новость о том, что их тесть женится вторым браком на девице Руссуле Пеке, дочери виллана и дроворуба.
Сидролен вздрогнул и проснулся: ему почудилось, будто звонят в дверь, выходящую на набережную. Он встал и выглянул наружу: никого. Уже давно стемнело. Сидролен вгляделся в загородку - нет ли там новых надписей, но ничего не увидел. Тогда он спустился вниз, оделся как можно приличнее, запер все двери на барже и направился к бистро на углу набережной и перпендикулярной к ней улицы.
Здесь еще сидели несколько парочек, чересчур увлекшихся поцелуями типа "засос", гортранспортисты поедали сандвичи и осушали пивные кружки, обсуждая мелкие дневные происшествия по службе. Сидролен заказал укропной настойки с минералкой, приобрел телефонный жетон и перелистал справочник. Прождав семнадцать минут, пока парочка, забравшаяся в кабину, завершит "засос" и соблаговолит выйти, Сидролен связался по телефону с тем же самым рестораном-люкс, из которого его выставили нынче днем.
- Я бы хотел заказать столик на сегодняшний вечер.
- На сколько персон?
- На одну. На одну персону.
Сидролен сразу почувствовал, как трубка охладела у него в руке: вероятно, на другом конце провода им были недовольны. Не следовало говорить так прямо.
- Но я ем за четверых! - поторопился он добавить.
Трубка вновь потеплела. У него спросили фамилию.
- Дроленси#. Месье Дроленси. Передаю по буквам: д’Ож, Рифент, Онезифор, Ламелия, Египет, настойка, остальное как слышите.
- Дюпон. Я правильно записал? Столик для месье Дюпона?
- Все верно.
Войдя в ресторан-люкс, он тотчас заметил, что напрасно потратил время на заказ: ресторан был пуст. Здесь обычно устраивались деловые обеды, а вот на ужин клиенты заглядывали куда реже. Тем не менее метрдотель высокомерно осведомился, заказан ли столик. Сидролен отвечал, что да, заказан. На чье имя?
- Дюпон. Месье Дюпон.
- Благоволите пройти сюда, месье Дроленси.
Сидролен приготовился к тому, что его усадят на сквозняке или рядом с сервировочным столом. Ничего подобного. Он увидел прекрасный просторный стол, щедро заставленный посудой и приборами. Сидролен был приятно поражен. Метрдотель протянул ему меню площадью примерно в сто шестьдесят квадратных сантиметров и спросил, не желает ли клиент аперитив. Поразмыслив, Сидролен склонился к укропной настойке.
- Какую марку предпочитает месье? - спросил подошедший сомелье.
- "Белую лошадь", - ответил Сидролен.
Затем он с видом знатока проглядел меню. Метрдотель кончиком карандаша указывал фирменные и дежурные блюда. Когда Сидролен решил начать обед с крупнозернистой икры свежего посола, беседа их стала прямо-таки задушевной. И уж совсем сердечной сделалась она после того, как он заказал вслед за икрой кулебяку с лососиной, а за ней - жареного фазана с гарниром из перигорских трюфелей. По некотором размышлении Сидролен, весьма охочий до слоеных пирожков, пришел к мысли, что недурно было бы включить один такой - волован с "капустой" под названием "Радость финансиста" - в программу, между кулебякой и фазаном. А после сыра он полакомится суфле с двенадцатью ликерами.
Официант уже нес укропную настойку в бутылке, к которой была надежно приклеена этикетка "Белая лошадь"; обратно он ушел с заданием доставить к столу графин русской водки разлива 1905 года, бутылочку "Шабли" разлива 1925 года и "Шато д’Арсен" разлива 1955 года.
Пока все это заказывалось, метрдотель скромно держался в сторонке, дабы не мешать коллеге, но как только тот направился в погреб, он наклонился к Сидролену и в высшей степени любезно попросил у него допуск.
- Допуск? Какой еще допуск?
- Соцстраховочный допуск.
- Допуск к чему?
- Месье изволит шутить. Месье наверняка хорошо известно, что нам невозможно подать ему блюда больше чем на три тысячи калорий без специального допуска соцстраха, а ваш заказ тянет на все шесть тысяч.
Сидролен, конечно, видел цифры в меню против каждого блюда, но он счел, что это цены.
- Месье, разумеется, знает, какую роковую роль играют несварение желудка и энтериты в дефиците баланса Социального страхования. Пришлось срочно принимать меры, но, может быть, месье и не платит взносы в соцстрах? Хотя по виду месье очень похож на какого-нибудь генерального директора-администратора.
И метрдотель льстиво улыбнулся.
Сидролен, конечно, платил соцстраховские взносы - как бывший заключенный, но этот новый закон был ему абсолютно неведом. И он не представлял, каким образом может обойти его. Он лишь прошептал:
- Опять фиаско!
- О нет, месье, ни в коем случае! - жалостно вскричал метрдотель. - Никогда не спешите бросать начатое дело. Вспомните пословицу: "топорище-то пора бросить раньше топора".
- После, - поправил Сидролен.
- После? Как после?!
И метрдотель растерянно заморгал.
- Положено говорить: топорище-то пора бросить после топора, - разъяснил Сидролен.
- Вы уверены?
- Абсолютно уверен.
- А вообще что оно значит, это выражение? И откуда взялось?
- Это стародавняя присказка, - сказал Сидролен.
- Но я ее не понимаю. Скажешь вот так иногда: топорище-то пора бросить после топора, а потом вдруг подумаешь: в чем тут смысл? - и не понимаешь. Ах, месье, как это ужасно - размышлять над такими вещами!
- Ну так и не размышляйте!
- Легко сказать! Мне же хочется понять, в чем смысл. Отчего "после"? Если выбрасывают топор, то и топорище вместе с ним. Вместе - но не после. Нет, я решительно не понимаю.
- Сейчас я вам объясню. Жил-был один дровосек…
Тут Сидролен смолк и погрузился в раздумье.
X
От расстройства Сфен изгрыз всю свою уздечку. Герцог настоятельно попросил его держать язык за зубами, ибо путешествовал с большой свитой и не желал, чтобы по поводу его коня ходили сплетни. Впрочем, он и сам грустил не меньше Сфена, ибо весьма ценил веселую его болтовню. Итак, Сфен трусил вперед, замкнувшись в мрачном молчании, хотя и не утратил при этом обычной выдержки.
Лишившись собеседника в морде Сфена, герцог болтал с виконтом де Плакси. Созыв Генеральных Штатов исполнил его ликования: прекрасный повод для того, чтобы прошвырнуться в столичный город Париж. Юная Руссула, новая супруга герцога, также не прочь была вкусить столичных радостей жизни и так энергично настаивала на этом, что герцогу пришлось задать ей хорошую взбучку.
- По-моему, вы пересолили, мессир, - сказал виконт.
- Какое твое-то дело, чичисбей несчастный! Ты что, втрескался в герцогиню?
- Боже меня упаси, мессир!
- Тогда, значит, ты не галантный кавалер. А я-то надеялся, что ты в нее втрескался, в герцогиню то есть.
- Да никоим образом, мессир.
- А ты случайно не лицемеришь?
- Клянусь, мессир…
- Ладно, ладно, но уж поверь мне, что если я и пересолил, то никак не больше ее отца. Ведь речь шла о моем авторитете. Не мог же я допустить, чтобы она сочла мою трепку менее суровой, чем лупцовки какого-то дроворуба…
- Месье, месье, - деликатно окликнул Сидролена метрдотель, - так что же дальше?
- …и у него топор соскользнул с топорища да и упал в пропасть.
- В пропасть?
- Да, так говорится в этой сказке, - ответил Сидролен. - И он никак не мог его оттуда достать.
- Ну еще бы! - сказал метрдотель. - Из пропасти-то!..
- Тогда опечаленный дроворуб…
- Кто-кто?
- Ну, дровосек…
- Еще один архаизм. Вот объясните мне, месье, почему это некоторые слова вдруг выходят из употребления? Я сам лично знаю массу слов, которые за одну только мою жизнь исчезли из оборота напрочь: синематограф, таксомотор, капельмейстер и так далее.
- Вы хотите узнать конец моей сказки?
- Я его уже угадал, - сказал довольный своей сообразительностью метрдотель. - Опечаленный дровосек - или дроворуб, как вы изволили выразиться, - сам бросился в пропасть. Вот почему про дураков и говорят: туп, как топорище. Топорище ухнуло в пропасть вслед за топором.
- Интересный вариант, - невозмутимо сказал Сидролен. - Но нет, на самом деле дроворуб просто-напросто бросил в пропасть топорище. Вслед за топором. Так что не осталось у него ничего. А ведь топорище-то еще вполне могло ему пригодиться.
- Вот глупости! - возразил метрдотель. - На какого черта ему топорище? Поди-ка, раздобудь топор в те времена! Нет, глупый конец у вашей сказки. Мой вариант лучше.
- Может, и глупый, - невозмутимо сказал Сидролен, - но, во всяком случае, вы узнали много нового.