На берег все валила толпа с парохода. Она запрудила сундучками, чемоданами, скатками весь берег вблизи сходней, и пермские отошли подальше, оттесненные быстро разрастающимся табором.
Любаша теперь стояла в сторонке с Кланькой Кузнецовой - коренастой и немного кривоногой девушкой, румяной, как спелое яблоко, в нарядной шали с махрами. Взявшись под руки, девушки склонили одна к другой головы и молча следили за всем, что происходило на берегу. Быстрые, желтоватые с прозеленью, словно у козы, глаза Кланьки дерзко прощупывали лица, одежду, пожитки парней.
- Вон, вон, симпатяга, поглянь, Любаша, - вдруг горячо зашептала Кланька, теребя рукав подруги. - Весь беленький и хорошенький, и одежда справная на нем. А сундучок, глянь, какой, вроде как с серебряной отделкой на углах.
- Это не сундучок, а чемодан называется, - поправила ее Любаша. - А он мне не нравится, Клава, приторный какой-то.
- Нет, я люблю таких. Обязательно познакомлюсь с ним! - В глазах Кланьки сверкнуло диковатое озорство.
Тот, кого выбрала Кланька, неторопливо шагал по сходням в потоке парней, держа на плече чемодан, а в руке скатку в чехле. Был он невысок, коренаст, с удивительно круглой, как шар, головой, с курчавящимися висками, пухлощек, в помятом, но добротном городском костюме, при галстуке. И хотя тесно было на сходнях, шел он важно, с достоинством.
- Мне вот тот больше нравится, что за ним следом идет, в шинели и с ружьем, - тихо проговорила Люба-ша. - Такой молодой, а видно, был военным…
- Вроде ничего, только больно тощой, шея-то как веревочка, - скривила Кланька влажные пунцовые губы.
С баулом в левой руке и с клеенчатым рюкзаком за спиной "тощой" осторожно ступал по сходням, немного прихрамывая.
- Глянь, глянь, Любаша, а вон стриженая, - снова возбужденно затеребила Кланька подругу. - Ой, смертушка моя, до чего ж она страшная! Не парень и не девка, какая-то финтифлюшка. Должно, потаскуха городская…
Молча проследив, куда направляется "хорошенький", Кланька потащила Любашу к тому месту.
- Пойдем, я сейчас с ним познакомлюсь, вот попомни мое слово! - страстно зашептала она. - А ты с тем, в шинели, познакомишься…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Новочеркасские комсомольцы сгружались с парохода последними.
После высадки из вагона в Хабаровске они держались вместе, маленькой коммуной, делили между собой каждый кусок хлеба. Вот и теперь, отойдя в сторонку, они складывали в общую кучу свой багаж.
В дороге Захар сдружился с Андреем Аникановым, тем "беленьким", что приглянулся Кланьке. Жернаков и Аниканов познакомились еще в Новочеркасске, когда Захар демобилизовался и ушел из кавшколы. Аниканов был секретарем комитета комсомола механического завода, куда хотел поступить Захар. Они тогда долго проговорили. Захар рассказал свою печальную историю, и Аниканов обещал помочь ему подготовиться в институт.
Встретившись в вагоне, они заняли рядом места на нарах и подолгу, лежа бок о бок, перед сном разговаривали о всякой всячине. Аниканов был собран, аккуратен, более начитан, чем Захар, и обладал строгой логикой в рассуждениях. Все это привлекало к нему Захара.
Еще в первый день пути по предложению "стриженой" - Лели Касимовой Аниканова избрали старостой вагона, и он исполнял эту должность ревностно и аккуратно. И теперь, как только вся группа высадилась, Аниканов назначил двух комсомольцев охранять вещи, а всех остальных предупредил, чтобы далеко не отлучались.
- Видать, начальник ихний, - шепнула Кланька на ухо Любаше, пожирая глазами Аниканова. - Строгий какой! Должно, грамотней всех.
Девушки жадно прислушивались к разговорам приезжих, молчали, каждая думала о чем-то своем.
Аниканов первый обратил внимание на них и подошел.
- Ну, здравствуйте, девушки. Ждали гостей? - весело спросил он.
Кланька прыснула и зарделась вся, как цветы на ее шали, глаза заблестели.
- Ждали не ждали, выгонять не будем, - сказала она бойко и снова прыснула в шаль.
- Как тут у вас, медведи в село не заходят?
- Всякое бывает, - словоохотливо ответила Кланька; видно, она решила не откладывать на будущее свое намерение. - Вон в третьем годе даже тигру убили наши мужики, аккурат у Силинского озера, вон там, - кивнула она головой в нижний конец села.
- Ого! - воскликнул Аниканов. - Слышишь, Захар, "тигру" убили мужики в "третьем годе". Так что в тайгу здесь не так уж безопасно ходить.
Захар подошел к ним, поздоровался с девушками.
- Тигры, значит, тут водятся? - спросил он. - Вот и хорошо. Хоть раз встретиться с живым тигром, а то у нас на Дону одни суслики да зайчишки, - улыбнулся он, встретившись глазами с Любашей. При этом он успел заметить, что глаза у девушки умные, глубокие и немного грустные. - И часто подходят к селу тигры?
Тем временем вокруг девушек стали собираться комсомольцы.
- Один только и подходил из-за Амура, с юга, - смущаясь, ответила Любаша. - А в здешней тайге тигры не водятся.
- А медведи водятся? - спросил кто-то.
- Медведей шибко много! - опередила Кланька Любашу. - Кажин год дерут коров в нашей деревне.
- И людей тоже "дерут"? - Аниканов с нескрываемой иронией подчеркнул слово "дерут".
- Бывает иной раз, что подерет. Как охотник зазевается, а то ружье не стрельнет, так тогда только держись!
- А еще какие звери есть?
- Сохатого и кабарги много, дикий кабан водится выше по Амуру, - несмело, как школьница на уроке, отвечала Любаша. - Из пушных много белки, есть колонок, лиса-огневка, выдра, барсук…
- А боровая дичь? - с интересом спросил Захар.
- Какая? - спросила Кланька и почему-то снова прыснула в шаль. Видно, у нее это считалось высшим проявлением кокетства.
- Много рябчиков и глухаря, - отвечала посмелевшая Любаша.
- И еще бурундук есть, - вмешалась Кланька.
- Бурундук - это грызун, - спокойно объяснила Любаша Кланьке, а потом продолжала, обращаясь к парням: - Такой маленький полосатый зверек, размером меньше белки.
- Вот видишь, а ты говорил, "зачем ружье?", - сказал Захар Аниканову. - Тут, брат, самый настоящий край непуганых птиц.
- Ага, это правда, - подтвердила Кланька. - Мужики сказывают, стрельнут в одного рябчика, а другой рядышком сидит и не улетает. Совсем не пужаная птица.
Среди приезжих пробежал смех.
Между тем с пароходов уже сошли последние комсомольцы, и за ледяным прибрежным барьером образовался огромный табор. Там уже кричал какой-то глашатай:
- Старостам групп собраться ко мне! Эй, старосты групп, давай ко мне!
- Что там такое? - повернул голову Аниканов. - Наверное, по вопросу расселения. Ты оставайся тут за меня, Захар, а я пойду. Да смотри, чтобы ребята не разбрелись.
- Он у вас что же, заглавный? - доверительно спросила Кланька, когда Аниканов скрылся в толпе. Она вдруг перестала смущаться и разговаривала с Захаром по-свойски, без всякого кокетства.
- Староста группы. "Заглавный" здесь начальник строительства.
- А что же, ученый он, должно?
Захар растерянно посмотрел на Кланьку.
- Ученый? Нет, комсомольским работником был на родине. Или вы спрашиваете в смысле - грамотный?
Кланька снова прыснула; вместо нее ответила Любаша:
- Ученый, по-нашему, по-деревенскому, значит грамотный.
- Понимаю, понимаю. Я тоже не очень "городской".
- Из каких же местов вы будете? - продолжала без смущения расспрашивать Кланька.
- С Дона. Слышали?
- Нет, я грамоте только два года училась. А далеко это?
- Около десяти тысяч километров.
- Батюшки! Сколь же вы ехали?
- Да вот скоро будет полтора месяца, как оттуда.
- Ой, как далеко! - скупо улыбнулась Любаша, до сих пор сохранявшая серьезное выражение лица. - Я даже вообразить себе не могу это расстояние.
- Вам не приходилось далеко ездить? - спросил Захар. Ему было приятно разговаривать с Любашей.
- Нет, даже в Хабаровск не ездила. Самое далекое - в Нижнюю Тамбовку выезжала, это сто десять километров ниже по Амуру село такое есть.
- А я была в Хабаровским, - не без хвастовства сообщила Кланька. - Вот где чудно, дома-то эвон какие, выше церкви!.. А как его зовут, старосту вашего? - вдруг заговорщически спросила Кланька.
- Андреем. А что? - спросил Захар, удивленно посмотрев на Кланьку.
- Так просто, интересно знать. А тебя?
- Захаром. А вас?
- Меня Клавдией, а по-деревенскому Кланька, а вот ее по-деревенскому зовем Любашей, а правильно - Любовь.
Откуда-то вывернулся раскрасневшийся Аниканов. Галстук у него съехал набок, пиджак нараспашку.
- Давай, Захар, пошли палатки получать! - возбужденно крикнул он. - Моя очередь уже недалеко.
Вскоре у подножия откоса, там, где тянулась вереница деревенских лабазов и бань-курнушек, забелели две шеренги палаток.
В палаточном городке словно в муравейнике: одни натягивают веревки, другие заваливают песком и галечником края полотнища, третьи тащат доски; стук топоров, говор, смех, раздаются выкрики, кое-где вспыхивает горячий короткий спор за место. Рядом вырастают горы ящиков, бочек с соленой рыбой, мешков с мукой и сахаром, выгружаемых с пароходов. Повсюду бродят ребятишки с раскрытыми от удивления и безмерного любопытства ртами, вертятся собаки, сбежавшиеся со всей деревни.
За полдень, когда вырос городок из палаток, все постепенно начало становиться на свое место. На палатках появились дощечки с надписями: "Москва", "Ленинград", "Ростов-на-Дону", "Краснодар", "Горький", "Одесса", "Харьков"… Однако палатки не вместили всех строителей. Толпы комсомольцев, нагруженных пожитками, двинулись на пригорок. Уполномоченные тем временем уже бегали по деревне, вели переговоры с хозяевами амбаров, чердаков, бань-курнушек о заселении их строителями.
- Вот теперь, кажись, вовзят сели на шею, - ворчал Никандр за обедом, прислушиваясь, как гудят шаги и голоса над головой, на чердаке. - И Ставорский не помог! - Он вдруг яростно посмотрел на Любашу: - Чтоб ни шагу мне из дому! Запорю, ежели что!.. Видишь, какие они шибалки, будто тараканы набились во все пазы, до ветра некуды сходить, прости господи!.. И с Кланькой поменьше водись. Она так и жрет их глазами, чертовка. Уж финти-минти разводит!
К концу обеда появился Ставорский. Лицо его было потным и красным, в раскосых глазах с синеватыми белками таилась злоба. От утреннего лоска не осталось и следа: сапоги заляпаны грязью, на гимнастерке и синих галифе пятна не то ржавчины, не то навоза. Ничего не сказав, он быстро прошел в чистую половину избы. Вскоре высунулся из дверей, спросил:
- А что, чердак заселили?
- Двадцать человек, - смиренно ответил Никандр.
- Дак что же ты мне не сказал, Никандр Родионович? Я б их по шеям от дома!
- А где вас искать-то? Говорят, "пришли по распоряжению власти" - и полезли! Сами и лестницу притащили. Не могу же я против власти…
- Ничего, я их повышибаю оттуда, - пообещал Ставорский. - Фекла Степановна, подай, пожалуйста, обед, а то я тороплюсь. Ну и денек! Голова кругом идет, - проворчал он, скрываясь за дверью.
После обеда он снова появился в дверях.
- Родионыч, зайди-ка на минутку, - пригласил Никандра. - Я к тебе имею секретный разговор, - вполголоса продолжал Ставорский, когда они уселись возле стола на табуретках. - Видишь, что за народец приехал? Я думаю о твоей дочке. Славная девка, как бы не опутал ее какой-нибудь проходимец. Так, ради забавы… Я это говорю вот почему: пора мне жениться. Лучше Любаши, пожалуй, себе пару не найду. Как ты посмотришь на это, а?
Никандр долго теребил щетинистый подбородок, задумчиво глядя в окно на привольную ширь Амура. На кирпично-красном, продубленном солнцем и ветром лице его не дрогнул ни один мускул, ничто не выдавало на нем работы мысли, разве только в оловянных глазках таилось что-то недоброе, суровое.
- Подумать надо, Харитон Иванович, - сказал он наконец. - Дочь у меня порядочная, в девках не засидится.
- А меня ты, что же, считаешь непорядочным?
- Вот вы мне скажите, Харитон Иванович, - подумав, с трудом заговорил Никандр, - вы за какую власть? Я хочу по-честному, по душам.
- За такую же, за какую и ты, Родионыч, - какая лучше кормит. - Ставорский усмехнулся, многозначительно посмотрел на Никандра.
- Вот в чем вся и загвоздка. Сейчас ты тут, а завтра тебя нет. А дочь-то у меня одна… Это если чужая овдовеет, то до нее и дела нет. А своя дочь ведь вот здесь, под сердцем! - Никандр постукал себя большим пальцем по груди. - Подумать надо, подождать маленько и посоветоваться с хозяйкой. Да и с дочкой надо поговорить…
- А может, я сам с ними поговорю?
- Это пожалуйста, ваша воля. Я-то все-таки родитель, - как-то неопределенно сказал Никандр и встал. - А вас, Харитон Иванович, что ж, я вполне уважаю, человек вы сурьезный, против такого зятя я бы не возражал, конечно…
С тем и направился к двери.
Хотя было и очень тесно, новочеркасские комсомольцы разместились в двух палатках. Одну пришлось перегородить пополам одеялом: в правой половине поселились четверо ребят, в том числе Захар и Аниканов, в левой - три девушки, и среди них "стриженая" - Леля Касимова.
Когда немудрящие пожитки были разложены, доски на козлах застланы одеялами, в мужскую половину вошла Касимова.
- Ребята, есть заманчивая идея, - сказала она, откидывая пятерней рассыпающиеся белокурые волосы. - Кому-нибудь пройтись по избам и попытаться купить кринку молока и на каждого хотя бы по паре яичек. Как считаете?
- Говорят, скоро обед, - сообщил Аниканов. - Церквушку спешно переоборудуют под кухню и столовую, сам видел! Там пристраивают еще целый павильон.
- Но там же опять будет перловая каша, - взмолилась Касимова. - Хоть бы раз вкусно поесть!
- А что, пойдем, Андрей? - предложил Захар. - Заодно взглянем, как живут тут люди.
Все сложились по три рубля, и Захар с Аникановым отправились за покупками. Неподалеку от церкви они остановились, решая, в какой дом зайти.
- Вот, видно, богато живут, - указал Аниканов на добротную избу, срубленную из толстого листвяка.
Двор закрывали огромные глухие ворота, похожие на триумфальную арку. По бокам - высокие, могучие столбы, как колонны, над ними двускатная, в прозелени древнего мха, тесовая крыша с узорчатым многоярусным кружевным карнизом.
Долго крутили друзья массивное кольцо громыхающей щеколды, пока вошли во двор. Там их встретил большой буровато-пегий пес; он лаял басисто, глухо, словно в трубу, но не злобно, а почти безразлично. По-видимому, он уже привык за этот колготной день к бесчисленным посетителям и ему надоело облаивать их.
Гостей встретила Любаша, вышедшая на крыльцо.
- О, да тут наша знакомая! - весело воскликнул Аниканов. - Тогда еще раз здравствуйте!
- Здравствуйте еще раз, - улыбнулась Любаша. - Вы поселяться на чердак?
- Нет, мы уже поселились. Молока или яичек можно у вас купить?
- Я не знаю, папашу нужно спросить. Проходите в избу, он дома.
Никандр встретил их неприветливо. На продолговатом красном лице его с жесткой рыжей щетиной злобно, как у дикого кабана, сверкнули маленькие оловянные глазки.
- Нету продажного, - коротко сказал он. - Жильца из ваших начальников содержим.
На голоса из своей комнаты вышел Ставорский. Недружелюбно окинув взглядом парней, он спросил с заметным раздражением:
- Что? Молока? Вы дискредитируете комсомол! Разве вас не кормят?
Но, присмотревшись к буденовке и шинели Захара, на которой еще оставались синие петлицы кавалериста, спросил:
- Купил обмундирование или в самом деле из кавалерии?
- Из кавшколы, демобилизован.
- Почему?
- Упал с лошадью на препятствии, сломал ногу и ключицу.
- Давно?
- В феврале.
- В какой школе был?
- В Новочеркасской.
- Вот как! Знаешь там двадцать девятый и тридцатый кавалерийские полки Блиновской дивизии?
- А как же, вместе на маневры ходили. Вы, случайно, не служили там? - спросил Захар, обративший внимание на кавалерийские галифе Ставорского.
- В Новочеркасске нет, в Блиновской дивизии служил, в двадцать восьмом году. Потом на КВЖД был переброшен. Из Блиновской дивизии кто-нибудь есть среди приехавших?
- Из Новочеркасска нет никого.
- Жаль… Степановна, - обратился он к жене Никандра, - ты, может быть, посоветуешь им, у кого купить молока?
- У Гликерии Савкиной, должно, есть, у нее две коровы доятся. - Фекла вышла из-за печи, круглая вся, миловидная и тихая, с гладко зачесанными назад, на пробор, лоснящимися черными волосами.
Несмотря на свои годы, она еще не утратила той простой, милой русской красоты, которая как-то своеобразно, может быть в более облагороженном виде, передалась и Любаше.
- Это далеко? - спросил Аниканов. - Гликерия, вы сказали?
- Спросите Савелия Бормотова, - вступился мрачно молчавший до сих пор Никандр. - Пройдите вниз по порядку, третья изба по левой руке будет.
- Ну, извините за беспокойство, - сказал Аниканов. - До свидания.
- Подожди-ка, кавалерист, зайди сюда на минутку, - сказал Ставорский Захару. - А ты пока постой там, - мельком бросил он Аниканову.
- Слушаю. - Захар встал по команде "смирно", переступив порог чистой комнаты, в которой жил Ставорский.
- Садись-ка. Мы с тобой тут не военные. - Он показал на табурет у стола. - Как фамилия? Та-ак… Меня зовут Харитон Иванович Ставорский. Я вот с чем: пойдешь ко мне на конный парк?
- А чего там делать?
- Сейчас возчики мне нужны. А там бригадиром станешь, а может, даже моим заместителем. У тебя как с грамотешкой?
- Кончил шэкаэм, да вот полтора года в кавшколе был.
- Это что такое - шэкаэм?
- Школа крестьянской молодежи, все равно что семилетка.
- Ага, ну что ж, образование приличное, так что и помощником сможешь быть у меня. Коней-то любишь?
- Да, люблю, конечно. Но как-то уже отрешился от них…
- Настоящий кавалерист никогда не отрешится от коней. Ну, решай.
- Самому мне неудобно просить. Вы поговорите, кто там будет распределять. Если пошлют - пойду.
- Хорошо, завтра к вечеру заходи ко мне. Договорились?
Едва вышел Захар с Аникановым в коридор, как Андрей сразу с вопросом:
- Чего он тебя звал?
Выслушав, решительно посоветовал:
- Соглашайся, Захар, даже не думай! Само счастье в руки плывет. Это ведь здорово - заместителем, а? - Аниканов не без зависти посмотрел на Захара.
Тот ничего не ответил.
Уже за воротами Аниканов, вспомнив Никандра, усмехнулся:
- Видел, как гостеприимно встретил нас хозяин?
- Да, видно, допекли-таки его. А богатырь какой, а? Вот уж где темная, брат, силища! Такому и на медведя не страшно, голыми руками хребет поломает.
- Конечно, разве не жаль такое подворье бросать? - вздохнул Аниканов. - Вон какой бастион соорудил - крепость, а не дом.