- Два барака в прошлом годе срубили наши мужики, - ответил проводник, - в них лесорубы зимовали. Один барак на нижнем складе, другой на верхнем; в нижнем вы и будете размещаться.
- Трудно ужо, конечно, трудно будет, робята сплавного дела не знают. Только я да брат мой Иванка бывали на сплаве, - говорил бригадир. Он не выговаривал буквы "л", она у него получалась не то как "н", не то как "в": "бывани", на "спваве".
- Ничего, дело не мудрящее. Все эвон какие здоровые, молодежь…
- Ребята-то хорошие. Видать, с охотой идут, - окал бригадир.
Захара догнал длинный, нескладный парень, весь плоский, как доска, в потертом коротком кожушке. Он шагал, приседая, неуклюже горбясь под тяжестью чемодана и постельной скатки. Лицо у него было угловатое, с выпяченными скулами, глаза маленькие, глубоко сидящие, рот большой, с редкими мелкими зубами. Захар помнил его еще с поезда - это был азовочерноморец.
- Хорошо бьет ружье? - спросил парень, показывая редкие зубы и шепелявя так, словно у него что-то было во рту.
- Еще не стрелял, недавно только купил в Хабаровске на базаре.
- Охотился раньше?
- Бегал на Дону за зайчишками.
- Тут, говорят, хорошая охота… Да-а, красивый лес! И весь его надо выкорчевать. Не верится, чтобы за лето управились. Тебя как зовут-то?.. А фамилия?.. А меня Иваном. Я Каргополов. - Видно, ему скучно было идти молча, и, чтобы скоротать время, он завел разговор с Захаром. - С охотой идешь на сплав?
- Да. Наверное, это интересная работа. - Захар посмотрел в лицо Каргополова; тот начинал нравиться ему своей прямотой и искренностью.
- Ты физический труд знаешь? - неожиданно спросил Каргополов.
- В поле только, деду помогал. Да в кузнице немного, хотел учиться на кузнеца.
- А я плотничал, - сообщил Каргополов. - Интересное это, брат, дело. Посмотреть со стороны - вроде бы пустяк, тяпай топором - и вся недолга! А на самом деле это знаешь какое искусство? Ого!.. Вот еще на сплаве поработаю. Должно быть, романтическая штука. Помнится, читал о нем у кого-то из писателей.
Лес неожиданно поредел, и взору открылась неоглядная панорама тайги. Слева начиналась гряда сопок, одетая белым березняком. Она уходила к северо-западу и вдали сливалась с хаосом гор. А там, далеко-далеко, поднимался к небу синий хребет со снеговым покрывалом на гребне. Привольная долина с темным пойменным лесом проходила справа. Она тянулась до самого Амура. Прямо же между цепью сопок и долиной лежала обширная марь - болотистая впадина, усеянная высокими кочками с жесткими пучками прошлогодней осоки.
Все вокруг было сурово и дико - поистине нетронутая таежная глухомань!
От этой дикой красы у Захара захватило дух. То, что он идет на сплав леса, о котором знал лишь из книг, и то, что ноги его ступают по земле, о которой он и понятия не имел еще полтора месяца назад, то, что кругом простираются дремучие леса и безлюдный край, то, что рядом с ним шагают новые, незнакомые ребята, объединенные одной целью, - все это сделало его жизнь захватывающе интересной, полной нового, еще неизведанного содержания. В его душе уже давно не осталось и следа той горечи, что испытал он в первые дни по выходе из госпиталя.
- Удивительно, какая суровая красота, - делился он с Каргополовым своими думами. - Не-ет, я, наверное, никогда отсюда не уеду.
Каргополов посмотрел на него и улыбнулся - глаза сузились, рот - до ушей.
- А ты, наверное, поэт, Захар, - сказал он. - Стихи писал когда-нибудь?
- Пробовал, когда учился в шэкаэм. Да только плохо получались, бросил это дело.
- А я и сейчас пишу. Так, для себя.
- Я где-то читал, не помню где, что в будущем, когда все люди будут иметь высшее образование, стихи будет писать каждый человек. Ты что кончал, Иван?
- Девятилетку. Хотел в вуз, да не на что учиться.
- А кто у тебя родители?
- Отец был попом. Но такой поп, знаешь, советский, не реакционный. В гражданскую войну красных прятал в церкви. Поэтому и в комсомол меня приняли. Сейчас он учителем работает. Бедно живем, семья большая.
За разговором они не заметили, как обогнули болотистую марь и вступили в дремучий пойменный лес. Вверху смыкались мощные кроны старых тополей, осин, елей, пихт, кедров, как-то странно уживающихся здесь бок о бок, - это был верхний ярус, который можно было рассмотреть, только запрокинув голову; пониже был второй ярус из более мелких, но более густых зарослей - белой и черной березы, ольхи, ильма, клена, и, наконец, внизу, оплетая завалы из старых могучих колодин, густо поднялись кустарники. Изрядно разбитая (видимо, еще с зимы) дорога уводила все дальше в глубь этих дебрей.
Но вот впереди среди мрачной колоннады стволов затемнели штабеля бревен и показался длинный рубленый барак. Послышался веселый шум речки, запахло древесной смолой с терпким привкусом подмоченного преющего корья. Дорога уперлась в невысокий глинистый обрыв, под которым искрилась и играла быстрая речушка, извивающаяся в широком лесном коридоре. Уголок этот мог очаровать даже самого равнодушного к природе человека.
Сбросив с плеч ношу, комсомольцы всей гурьбой кинулись к обрыву, гогоча от восторга.
- Вот это да! Прозрачная-то, как слеза!
- А рыба тут есть?
- Папаша, как называется эта речка?
- Речка Силинка, - сказал проводник, присаживаясь на бревна, чтобы дать ребятам оглядеться. - А касаемо рыбы - ленка и хариуса много, таймень есть, чебачок…
- Глубокая она, папаша?
- Всякое есть - и ямины и перекаты попадают. А так, обыкновенно, до груди, до пояса.
Приведя комсомольцев в барак, проводник показал на нары:
- Вот тута и будет ваша квартера.
Барак был довольно просторным - человек на пятьдесят, с замызганными нарами и полом из расколотых бревен, с чугунной печкой, возвышающейся на фундаменте из дикого камня. Помещение пропиталось сыростью, густым запахом прели и смолья. Меж бревен свисали пряди мха, которым были зашпаклеваны пазы.
Захар и Каргополов заняли места на нарах рядом. Неподалеку от них расположился франтоватый москвич в пестром кашне и хромовых сапожках "джимми" - шутник и балагур, всю дорогу смешивший ребят. Холеное продолговатое лицо его с крапинками мелких веснушек на переносье было нежным, как у девушки. Положив скатку, он привалился к ней спиной, потом живо поднялся и подошел к проводнику.
- А деревни тут близко есть, папаша?
- Деревни? - недоуменно переспросил проводник. - Откуда же им тут быть, деревням? Тут же тайга везде. Деревни, паря, по Амуру селятся…
- Тогда понятно, товарищи, это как раз и есть то место, куда Макар телят не гонял. Моя бабка говорила, когда я уезжал, что я попаду именно в это место. Накаркала-таки, старая!
Взрыв смеха колыхнул спертый воздух барака.
Скоро в печке запылали дрова, барак стал приобретать жилой вид.
Под вечер бригадир распределял людей по звеньям. Захар и Каргополов попросились на сплав, где звеньевым был Иванка Самородов - брат бригадира. Сюда же попал франтоватый москвич - Миша Гурилев. Вечером, до захода солнца, Иванка Самородов показал, как держать багор, как цеплять им бревно, что делать, если лесина зацепится за корягу. Показывал он с мужицкой степенностью, неторопливо. В заключение высморкался в два пальца, вытер их о полу рыжего домотканого армячка и преважно сказал окающим тенорком:
- Вот так, робятка! Завтра погоним лес в запань.
- Правильно, Иванка, - так же деловито подтвердил Гурилев. - А когда вернемся, я напишу письмо своей бабке, чтобы она прислала полдюжины носовых платков. Тогда три платка дам звеньевому.
- Это пошто? - хмуро спросил Иванка.
- Чтобы пальцами не сморкался, платочки существуют для этого.
- Но-но, я сам знаю. - Иванка угрожающе повел на Гурилева косящим желтым глазом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Первый удар топора… Как будто это просто: ударил - и все. А между тем надо бы памятник поставить тому, кто это сделал первым: нелегок был труд корчевщиков тайги. Так бы и запечатлеть в мраморе или бронзе фигуру паренька в косоворотке или юнгштурмовке, в лихо сбитой на затылок кепке, а над ней стремительно занесенный вверх простой русский топор - творец бесчисленных деревень и крепостей, посадов и городов земли русской. Надо бы! Да только никогда не узнаешь, кто этот паренек, нанесший первый удар там, где легла первая просека и где суждено было вознестись городу.
Топоры застучали поутру за околицей Пермского вдоль всего села. Сошлись две рати - лесная и людская, чтобы утвердить себя или отступить.
В тайгу врубались фронтом все сорок бригад.
Андрея Аниканова не пустили в заместители к начальнику конного парка. "А кто корчевать тайгу будет? - спросил его Качаев, когда тот попросился на конный парк. - Там и старичок сможет…" В своих расхожих туфлях, в стареньких брючонках и ватной, добротного сукна куртке вышел он на корчевку.
Не в пример Захару - фантазеру и романтику, который гонялся за чем-то возвышенным, а только не знал, чего он, собственно, ищет, в чем его цель, Аниканов давно уяснил, что́ ему нужно в жизни. А кто может оспаривать, что половина успеха дела зависит от того, имеешь ли ты ясную цель и средства к ее достижению? Еще три года назад, поступив на механический завод учеником токаря, после того как семья из опасения быть раскулаченной переехала из станицы в город, Андрей Аниканов очень скоро невзлюбил черновой труд рабочего. С завистью смотрел он на тех, кто сидит в конторе, на их белые руки, на отглаженные костюмы, чистенькие воротнички и галстуки.
Но особую зависть вызывали у него большие и малые начальники. Быть на виду, держаться важно и повелевать стало верхом мечтаний Аниканова, с детства имевшего замашки барчука.
Его отец "культурный хлебороб" (так в годы нэпа называли зажиточных крестьян, а по сути дела кулаков, применявших машины и агротехнику и, как правило, державших батраков), воспитал в нем не только чувство превосходства над сверстниками, но практичный подход ко всякому делу: если ты приложил к чему-нибудь руки, то должен знать, для чего это сделал, что это тебе даст. Чтобы стать сильным, обогащайся всеми средствами, копи деньги и помни всегда про "черный день". Люди постоянно будут мешать тебе, будут стараться урвать у тебя, поэтому всегда гляди в оба: сильного ублажи, равного подомни или обойди, слабого дави, не давай ему подняться.
Но вот как пробиться вверх, стать начальством? Профессии нет никакой. По природе неглупый и хорошо начитанный, Андрей Аниканов сумел найти средство: надо всегда быть на виду у тех, кто выше тебя, почаще выступать на собраниях, говорить то, что нравится начальству. Активное участие в общественной работе, боевые речи на собраниях, умение втереться в доверие и вызвать к себе симпатию - все это вскоре дало нужный результат: не прошла и года, как Андрея избрали секретарем бюро заводской ячейки и выдвинули в члены пленума горкома ВЛКСМ.
При таком положении, казалось бы, зачем ему мытариться, ехать за тридевять земель? Но отец Аниканова побаивался, что на карьере Андрея может сказаться кулацкое прошлое семьи, и посоветовал сыну отправиться на Дальний Восток. Здесь, в таежной глуши, Андрей Аниканов делал все, что мог, для достижения желанной цели. Он не особенно унывал по поводу того, что не вышло с конным парком, но то, что его не назначили бригадиром, обидело Аниканова. Как-никак он уже имел опыт руководящей работы. И мобилизован был как комсомольский руководитель. Всю дорогу он был старостой вагона. А эта Касимова хоть бы слово молвила за него! Знает же его организаторские способности, когда-то даже глазки строила, свиристелка!.. А теперь почему-то охладела к нему. Это немного угнетало Андрея, хотя, впрочем, он не особенно унывал. Еще все впереди, и будет еще не одна возможность проявить себя на стройке.
Андрей попал в бригаду Степана Толкунова, высокого, чубатого весельчака и красавца, который работал слесарем с ним на одном заводе. Толкунов делал все с какой-то легкостью, даже лихостью, это сразу невольно привлекало к нему. Должно быть, поэтому он и был назначен бригадиром - обратила на себя внимание его натура вожака и заводилы.
Бригада состояла из пятнадцати человек; и когда на нее выдали только пять топоров и две пилы, ребята подняли шум:
- Безобразие! Голыми руками, что ли, корчевать?
- Сказали бы - свои топоры привезли бы из дому!
Каждому хотелось иметь топор, даже тому, кто никогда в руках его не держал.
Аниканов, воспользовавшись знакомством с Толкуновым, все-таки завладел топором. Он руководствовался своими соображениями: таскать в кучи срубленный кустарник тяжело - надо много ходить по болотистой земле, а она здесь почти всюду болотистая. Пилой же нужно работать с кем-нибудь вдвоем, а он вообще не любил иметь напарников - в любом деле. Топором хотя и нелегко махать весь день, но зато останешься относительно сухим.
Бригаде была отведена полоса в двадцать метров. Вырубалось все подряд - от кустарников до самых толстых берез, лиственниц, пихт, ольхи. Работа с самого начала пошла беспорядочно, каждый старался рубить дерево потолще, чтобы насладиться эффектом, когда подкошенная громадина с шумом и треском рухнет на соседние деревья. Те, кто не получил ни топора, ни пилы, вертелись без дела возле рубщиков или пильщиков, высказывали свои замечания, посмеивались над неумелыми движениями, сравнивали, кто лучше и кто хуже владеет инструментом. Скоро выяснилось, что ловчее всех орудует топором рыженький Крамсков, маленький, щупленький, почти подросток. Он выбрал самую толстую осину, и не успели еще пильщики свалить первое дерево, как заверещал:
- Берегись, падает!
Все бросились врассыпную, пороняв инструмент. Аниканов свалился в колдобину, потом вскочил и кинулся в сторону села. Сам же Крамсков стоял возле осины, небрежно держась рукой за ствол, как бы направляя его туда, куда осине следует упасть. Осина с грохотом рухнула на макушки соседних деревьев, несколько секунд задержалась на них, словно подхваченная руками друзей, потом обломала ветви и глухо грохнулась на землю.
Тотчас же на Крамскова наскочил Толкунов:
- Ты что же, рыжий, заранее не предупреждаешь?! Подумал ты? А если кого-нибудь задавит, лоб?
- Нет, товарищи, это не работа, - ругался Аниканов, снимая туфли, полные грязной жижи. - Никакой плановости и никакой организации труда. И ты тоже, Толкунов! Надо же руководить бригадой, а не пускать на самотек.
- А черт вас знает, как вами еще руководить! - отмахнулся Толкунов. - Дали тебе топор, ну и руби, чего еще нужно?
- Чего вы кричите попусту? - вступилась Леля Касимова. - Надо установить порядок. Неужели никто не знает, как валить дерево, чтобы оно упало в нужном направлении? Я где-то читала, да не запомнила…
Степные жители, они все, разумеется, и понятия не имели о том, как правильно валить дерево. После случая с осиной ребята договорились, чтобы вальщики заранее предупреждали всех. Тогда прекращали работу и шли определять, куда дерево клонится, потом становились в противоположную сторону и ждали, пока оно рухнет. Раз Аниканов не пошел в безопасное место - не хотелось мочить туфли, и уселся на пень, следя за громадной березой, готовой упасть. Вот она наклонилась, стала стремительно валиться на ветки соседних деревьев - и вдруг свист в воздухе и удар по голове. Аниканов не сразу сообразил, что его ударил отлетевший сук.
- Голову разбило, - простонал он и бегом направился к селу.
- Куда ты, Аниканов? - крикнул Толкунов.
В ответ Андрей только рукой махнул.
- Ой, ребята, что же это с ним? - спрашивала Леля Касимова.
- По-моему, симулирует, - усмехнулся Толкунов. - Я его давно знаю и вижу насквозь.
- Так сучком же ударило по голове, разве ты не видел?
- Видел, видел, - ворчал Толкунов. - Дела на копейку, а шума на рубль. Вот посмотрите, дня через два он сбежит от нас, найдет себе теплое местечко.
К вечеру все изрядно вымокли, вывозились в грязи, но с работы шли веселые, румяные. Только Аниканова не было - он так и не вернулся на лесосеку до вечера, хотя ссадина была пустяковая: удар смягчила кепка.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Сплав тоже начался с происшествия.
Как на великую невидаль, собрались комсомольцы к реке. Первое бревно столкнули с вершины штабеля. Звеня, оно тяжело ударилось о землю, подпрыгнуло на краю обрыва - берег оказался подмытым снизу, - и огромная глыба земли вместе с бревном рухнула вниз. Вместе с глыбой рухнул в реку Бонешкин - щупленький паренек, стоявший на краю обрыва. Вытаращив ошалелые глаза, он оседал в стремнину и орал что есть мочи:
- Помоги-иите!.. Тону!..
К нему сразу протянулось несколько багров. Уцепившись за багор, Бонешкин вмиг выскочил на берег - воды там было по грудь. Бледный от испуга, он стряхивал с себя воду и оправдывался, улыбаясь:
- От черт, как это я, а? Нечаянно. Думал, порушилась вся земля, от черт!..
- Так бывает со всеми, кто сует нос куда не след! - сказал назидательно Гурилев.
- У него, видать, мякина вместо мозгов! Бревном могло же подшибить!
- Иди обсушивайся, черт паршивый! - ругался бригадир. - Из-за тебя тут беды наживешь.
Но нет худа без добра: обвалившийся берег облегчил работу - бревна из штабеля скатывались в воду без задержки.
После случая с Бонешкиным Захар и Каргополов договорились работать вместе и страховать друг друга.
Дружба! Сколько возвышенных чувств и мыслей вызывает она, сколько тепла и благородства рождает в сердцах! Бескорыстная дружба, как и настоящая любовь, как и подлинный героизм, является своего рода талантом. Ибо что может быть чище того самоотвержения, которое проявляется в дружбе, в любви, в героизме?!
Не всякий может беззаветно отдаться дружбе - только душевно чистый человек способен на это.
С детства отзывчивый на добро, Захар привязался к Ивану Каргополову. Со дня разлуки с Васей Корольковым он был все время замкнут, одинок. Дружбы с Аникановым не получилось. Случай с сапогами, по правде сказать, не был уже такой неожиданностью для Захара: еще в дороге примечал он у Андрея нехороший душок стяжательства и скопидомства, а его возвышенные слова о чистой любви не вязались с цинизмом, который иногда проскальзывал у Андрея в разговоре о девушках. Теперь, на расстоянии, Захар все лучше понимал характер Аниканова и убеждался, что друзьями они никогда не стали бы.
Иван Каргополов был почти во всем полной противоположностью Аниканову: неуклюж, некрасив, но какой чистый душевный облик проглядывал за всем этим! Уже в первый вечер, когда ложились спать, Каргополов увидел, что Захар, расстегнув хлястик шинели, стал заворачиваться в нее.
- А что, одеяла у тебя нет? - спросил Иван.
- Из армии ведь я. Шинелью вот обхожусь.
- Не-ет, так дело не пойдет, Захар! Будем спать вдвоем под моим одеялом.
В ту ночь Захар спал на редкость крепко.
Иван Самородов, или, как его теперь с легкой руки Гурилева стали звать Иванка-звеньевой, повел комсомольцев вслед за головными бревнами вниз по течению речки.
- Робятка, робятка, пошли, пошли шибче, - беспокойно оглядывался Иванка и сам бежал легкой рысцой.
- Ну и шебутной же у нас Иванка-звеньевой, - посмеивался Гурилев, торопливо шагая в хвосте.
Люди едва поспевали за головными бревнами, которые легко и плавно уносились по стрежню реки. Захар бежал рядом с Каргополовым, подоткнув подол шинели под ремень, слегка припадая на левую ногу.
- Ты что это хромаешь? - спросил Каргополов. - Ногу уже натер?