- Привет! - сказал Вуди. - Мама уже пришла?
- Нет, как дела?
- Нормально.
Он отступил в сторону и заорал наверх:
- Миссис Кейдж, она еще не пришла!
Палмер подошел к холодильнику-бару, достал из него пластиковое ведерко и высыпал из него целый каскад замерзших кубиков льда. Он положил лед в три бокала.
- Будешь коку?
- Да.
- Спасибо, нет, - сказала Джерри.
Палмер налил кока-колу в стакан Вуди, себе он налил скотч. Они церемонно чокнулись.
- За дам, - сказал Палмер, - благослови их Господь!
На лице Вуди появилось выражение боли:
- Какой же ты старомодный!
- Мама уже пришла? - спросил Том, стоя в дверях. - Это нечестно, Вуди пьет коку.
- Возьми и ты, - ответил ему Палмер и налил стакан младшему сыну.
- А ты, Джерри?
- Нет, спасибо. Я стараюсь обходиться без сахара.
- Почему? - наивно спросил Том. - Ты и так тощая.
Он - дипломат в нашей семье. Можно сказать, мастер воплощения тактичности. Он научился этому у своего братца!
- Решительность, - процитировал ее Палмер, - всегда лучше говорить правду!
- Добрый вечер, - сказала Эдис, стоя в дверях.
Трое детей и Палмер повернулись и молча уставились на нее.
Глава пятьдесят четвертая
Кимберли дошел до Виллидж-сквер, когда уже было без пятнадцати шесть. Женщины и мужчины с плакатами должны были выстроиться по периметру маленького островка среди уличного движения. Этот островок образовывали Шестая авеню и Гринвич-авеню, а также Кристофер, Восьмая и Девятая улицы, которые огибали красно-коричневое здание женской тюрьмы.
Они назначили демонстрацию на пять тридцать. Тогда люди начнут возвращаться с работы, и первые пассажиры хлынут из огромного комплекса подземки. Кимберли, как правило, прибывал на место собрания ровно в назначенное время или чуточку раньше. Но он хотел посадить Эдис в такси и увезти подальше от того места, где намечалась сегодняшняя демонстрация. Не то чтобы ей вообще не следовало сталкиваться с подобными явлениями, размышлял он, стоя у тротуара с плакатом в руках, а просто ей было еще рано видеть все это. Она еще не стала ему настолько близким человеком.
Он сам поразился своей легкомысленности. Вот он стоит здесь с плакатом, который даже еще не прочитал, и волнуется по поводу женщины, с которой у него была всего лишь интрижка.
Он посмотрел на плакат и прочитал: "Свободу Эллен Гордон!" Он был настолько занят своими мыслями, что сразу не вспомнил, кто такая Эдит Гордон. Черт, Эллен Гордон, Потом он вспомнил, что она училась на последнем курсе Нью-Йоркского университета.
Она приковала себя и своего друга к двери призывного пункта на улице Уайтхолл вчера утром, пока пункт был еще закрыт. Полицейские пилили наручники целых три часа, прежде чем смогли схватить ребят. К тому же студенты так сопротивлялись, что полицейским пришлось отпилить ручку у одной из дверей. Это было легче сделать, чем пилить наручники.
Парень, Кимберли забыл, как его зовут, был отпущен под залог, после того как в участок приехал адвокат его отца. Но Эллен Гордон отправили в тюрьму. Здесь, на площади, она сидела в камере со старыми ведьмами - алкоголичками, проститутками-сифилитичками и похожими на громил страшными бабами-лесбиянками. Ей не предъявляли никакого обвинения. Адвокаты ничего не могли сделать, во всяком случае ни вчера, ни сегодня.
Женщина-репортер из "Пост" пробралась к Эллен и написала статью, опубликованную в последнем выпуске газеты. Там говорилось, что Эллен изнасиловала одна из лесбиянок.
Кимберли хорошо разбирался во всех этих делах и понимал, что статья в "Пост" поможет Эллен выйти из тюрьмы сегодня часов в шесть или семь вечера. Слишком много девушек, у которых ранее не было дел с полицией и которых забрали за участие в антивоенных демонстрациях и митингах в защиту прав человека, стали жертвами сексуальных домогательств бандиток с десятого этажа женской тюрьмы. Они это делали при попустительстве тюремного начальства, которое, однако, каждый раз опасалось, что газетчики могут раздуть дело. Сверхпатриотизм проституток уже набил всем оскомину.
Кимберли почувствовал, как у него тяжелеют веки и закрываются глаза. Он выпрямился. Примерно по двадцать человек демонстрантов стояли по обе стороны островка для пешеходов, у всех были одинаковые плакаты. Это была молчаливая демонстрация, никто не пел и не скандировал лозунги, и Кимберли потянуло в сон.
Кимберли посмеялся над собой. Это на него не похоже. Такое равнодушие по отношению к важному делу - ведь это касалось его студентки. Его также поражало, как сильно он реагировал на связь с Эдис. Она не была его первой белой или замужней женщиной. Она также не была самой лучшей из них. Она просто больше других хотела научиться у него искусству любви.
Кимберли почувствовал, а не увидел, что кто-то наблюдает за ним. Он знал, что за ними всеми следили. Кроме того, он знал, что среди самих демонстрантов были профессионалы или любители-осведомители. Из окон офиса, находившегося неподалеку, демонстрантов снимали телекамерами, чтобы получить хорошие четкие фотографии. Кимберли знал, что ФБР и полиция тоже вели наблюдения за ними. Через некоторое время, если повезет, приедут машины телевидения с яркими вспышками и осветительными приборами и станут ждать освобождения Эллен Гордон. Но сейчас у него было иное ощущение - как будто кто-то сконцентрировал свое внимание только на Кимберли.
И он увидел ее. Небольшого роста, пикантная, темноволосая девушка, встретившаяся ему после ланча в университете. Она стояла у лестницы и будто не знала, что делать. Теперь она находилась у ярко освещенных окон аптеки на углу Шестой авеню и Восьмой улицы. Ее большие глаза уставились, как в трансе, на Кимберли.
Он привык к подобному вниманию. Существует особый тип девушек, они обычно выходцы из среднего класса и уже стали бунтарками или вот-вот станут ими - им очень нравились темные коты, особенно если к тому же они ничем не отличаются от белых, подобно Кимберли.
Кимберли понимал, что он притягивает их не потому, что был светлокожим, хотя не таким уж светлокожим он и был, у него были не негритянские черты лица и немного крючковатый индейский нос. Ему еще помогало то, что он одевался в той манере, к которой привыкли эти девушки. Он не был хиппи и не носил широкое африканское платье и феску, как это делали черные националисты.
Значит, это была еще одна из тех девиц, что послала куда подальше своих родителей и до сих пор еще не пришла в себя от собственной смелости. Она еще не сталкивалась с настоящей бедой. Кимберли улыбнулся и подмигнул девчонке. У него не было желания продолжать этот флирт. Он, пока не освободят Эллен Гордон, будет вынужден торчать здесь хоть до утра. А когда она выйдет на свободу, тут начнется такая суматоха, что ему уже будет не до цыпочки. И самое главное, у него ни на что не было сил после его игр с Эдис. Она, конечно, была цветком запоздалым и медленно все осваивала, но когда до нее доходило - хоть кричи "Караул!".
Кимберли отвернулся от девушки. Она не отреагировала на его подмигивание. Наверно, он ошибся.
Через некоторое время она словно очнулась и побежала по улице. Кимберли видел, как она вошла в дорогой ресторан на Шестой авеню.
Вот так я заигрываю с женщинами, подумал он. Мало того что хочу спать, но еще и плохо соображаю.
Он криво усмехнулся своей глупости и начал переминаться с ноги на ногу. Потом он начал думать об Эдис, какова она в постели. Его поражало, что он не может перестать думать о ней.
Глава пятьдесят пятая
В половине восьмого Бен все еще не пришел, и Розали встала из-за стола. У нее болел желудок от страха и голода. Она заплатила за выпитые два бокала белого вина и вышла из ресторана.
Ночной прохладный воздух несколько освежил ее пылающее лицо. Ветерок высушил ее слезы. Бен никогда раньше не подводил ее ни во время замужества, ни при скоротечном ухаживании. Или он где-то лежит мертвый, или же он с другой женщиной.
Второе предположение было особенно неприятным. Розали заморгала и отвернулась. Она собиралась дойти до Восьмой улицы и доехать на такси до Центрального вокзала, где могла сесть на поезд до Скарсдейла.
Вот тут-то она снова увидела людей, стоявших молча на этой маленькой площади. У каждого был плакат. Она не имела ни малейшего понятия, что означали эти плакаты, кроме тех, что призывали выступать против войны и призыва в армию. Имя Эллен Гордон ничего не говорило ей. Чистый и симпатичный цветной, подмигнувший ей, стоял на том же месте, где он был полтора часа назад. Он выглядел уставшим, но такими же уставшими были и другие.
Розали подумала, что они все, наверное, очень серьезные люди, раз готовы выстаивать такие ночные вахты. Кажется, все это называется именно так. Хотя нормальные американцы в это время должны быть на всенощной в церкви. Но ей нравилось, что они делали. Это показывало, какие они серьезные и как остро они чувствуют свою правоту.
Они не были похожи на тех чокнутых, которых она насмотрелась девочкой в Виллидж. Дикий вид, дикая одежда. Они орали и создавали беспорядки и вообще норовили попасть в тюрьму. Эти же люди не нарушали никаких законов.
Вокруг было много полицейских. Розали знала, что, если бы у этих людей не было разрешения на ночную демонстрацию, полицейские давно бы убрали их отсюда.
Пока она стояла и наблюдала, подъехал огромный автобус. На его крыше на подставке стояла телевизионная камера. Двое мужчин вышли из автобуса и полезли на крышу. Они надели наушники и развернули камеру, направив ее на дверь здания на Гринвич-авеню. Автобус подрулил к дверям, камера теперь была направлена точно в цель. Вспыхнули осветители, и Розали прищурилась в их слепящем свете.
Недалеко от нее медленно проехала через перекресток полицейская машина. Сцена вызывала ассоциацию с просыпающимся животным, которое вот-вот должно было снова впасть в спячку. Подъехала еще одна патрульная машина. Она прибыла с Десятой улицы.
Розали обратила внимание на стайку ребят. Юноши одеты в куртки, у девушек огромные взбитые прически. Они стояли недалеко от автобуса с телекамерой и что-то орали оператору, размахивая руками и стараясь попасть в кадр. Люди, несущие мирную вахту, не шевелились. Они стояли молча и продолжали держать свои плакаты.
- Эй, бейби, - заорал один из этих парней. - Сними меня в полете!
Он высоко подпрыгнул, и оператор едва смог увернуться от столкновения с ним.
- Привет, мамуля! - закричал другой парень.
Они прыгали вверх и вниз. Похоже на игры обезьян, подумала Розали.
Подъехала еще одна патрульная машина. Желтый прожектор на крыше разбрасывал кругом искры.
- Смотри, как мы прыгаем, смотри!
- Эй, мужики, сюда камеру, сюда!
Еще один ТВ-автобус застрял на Шестой авеню. Он пытался свернуть налево на Гринвич-авеню, но там была пробка и стояли патрульные машины, и он не мог пробиться.
Водители начали сигналить. Розали видела, что множество машин выстроились вдоль Девятой улицы и конца им не было. Розали увидела, как из дома вдруг выскочил Бен и побежал по направлению к ней. Она пересекла улицу и забежала в подъезд, чтобы он ее не заметил.
В этот момент парни и девицы, шумевшие рядом с ТВ-автобусами, начали что-то скандировать. Женщина-полицейский и мужчина вывели на улицу девушку лет девятнадцати. Они вышли из дверей женской тюрьмы на Гринвич-авеню.
- Эй, коммуняка!
Ярко засияли лампы второго автобуса. Три человека, которые выходили из двери, остановились, ослепленные огнями и оглушенные шумом. Они в недоумении начали оглядываться.
- Дайте мне пиписку этой коммуняки!
Молодые люди разорвали ряды и бросились вперед, пробегая мимо медленно двигавшихся машин. Они пытались схватить девушку и оттолкнуть от нее женщину-полицейского и мужчину.
Из темноты выступили еще полицейские в форме. Они подбежали к троице и постарались быстро проводить их к Шестой авеню.
- Сдохни! - кричала девица со взбитой прической. - Чтоб ты сдохла побыстрее!
Розали видела, как полицейские с трудом пробивались к патрульной машине. Они втолкнули туда девушку и мужчину и захлопнули дверь. Десяток парней начали раскачивать машину. Она резко моталась из стороны в сторону. Они цеплялись за ручки дверей.
Одному из них удалось открыть дверь. Он схватил девушку. Недалеко от них сломались ряды несущих вахту людей. Демонстранты побежали через площадь к полицейской машине.
С другой стороны полицейские тоже пробивались к машине. Они схватили и потащили волоком по земле того парня, потом бросили его на проезжавшую машину. У парня закатились глаза, он ударился головой о тендер и свалился без сознания под колеса.
Розали стало плохо из-за громких сигналов и крика подростков. Девушка рыдала во весь голос, пытаясь вытащить упавшего парня из-под машины. Молодой полицейский, не намного старше ее, отшвырнул ее в сторону. Она ногтями вцепилась ему в глаза. На щеке у него показалась кровь. Тогда он ударил ее по виску дубинкой. Почувствовав, что его кто-то толкает сзади, полицейский резко повернулся и ударил по лицу дубинкой пожилого мужчину, в чьих руках был плакат с надписью: "Нет войне!" Дубинка попала мужчине по носу, и оттуда сразу хлынул фонтан крови. При виде крови другой коп начал сильно размахивать дубинкой, пытаясь расчистить место. Послышались крики пострадавших. Толпа тесно окружила обоих полицейских. К ним старались прорваться их напарники, чтобы не допустить смертоубийства. Они вовсю действовали дубинками.
Раздавая удары направо и налево, полицейские били и демонстрантов и случайных прохожих. Били одинаково жестоко и страшно. Розали увидела сержанта Кьютрона. Когда-то он каждое утро провожал ее в школу, это было данью уважения к ее отцу. Теперь он орудовал дубинкой, как и его подчиненные.
Она видела, как он работал, - его дубинка ложилась вниз легкими ритмичными движениями, он бил, будто гвозди вколачивал. Розали почувствовала, что ей плохо, она повернулась спиной к площади, и ее вырвало. Потом она перебежала Восьмую улицу и нырнула в подземку. Там все было тихо.
Ей показалось, что она шагала целую вечность. Здесь под городом никто не знал, что ее знакомый сержант Кьютрон убивает людей. Она слышала шум прибывающих и отъезжающих поездов и приглушенный гул города, находившегося у нее над головой. Шум был отдаленным, мирным, безликим.
Розали показалось, что она находится в другой стране.
Она купила жетончик и начала опускать его в автомат. Она не знала, куда ехать. Ей просто хотелось как можно быстрее оставить это сумасшедшее место, где люди убивают друг друга.
Парень, наполовину ослепленный кровью, спотыкаясь, пролетел несколько ступенек и встал, вцепившись в поручни. Он боялся двигаться дальше, так как ничего не видел.
- Марти? - кричал он. - Линда?
Розали побежала наверх по ступенькам.
- Успокойся, сядь здесь, - сказала она ему.
- Ты не Линда. Где все остальные? - он с трудом произносил слова.
- Пожалуйста, сядь.
Она помогла ему сесть на заплеванную лестницу. Потом Розали полезла в сумочку и нашла чистую бумажную салфетку. От него пахло страхом, и дыхание было кисловато-горьким.
Розали начала промокать ему глаза.
- Я ничего не вижу, - бормотал он, - я ослеп.
- Ты не ослеп, у тебя глубокая рана между бровями.
- Ты на чьей стороне?
Розали нахмурилась, она старалась стереть кровь.
- Ни на чьей, - услышала она свой голос. Наверху завыла сирена. - Высунь язык.
- Что?
Он высунул, она помочила салфетку и потерла ему глаз.
- Ну…
Он поморгал глазами и уставился на нее.
- Ты права, у меня все в порядке.
Он попытался подняться на ноги, Розали не дала ему сделать это.
- Мне надо наверх, к своим, - объяснил он ей.
- Посиди еще немного. Дай промыть тебе другой глаз.
Он смотрел на нее, пока она занималась вторым глазом.
- Послушай, - снова повторил он, - ты на чьей стороне?
- Какое это имеет значение? Сейчас я здесь, с тобой.
Он нахмурился и задумался.
- Ты даже не знаешь, на чьей я стороне!
В его словах звучало обвинение Розали.
- Разве это важно?
- Важно? - повторил он. - Господи!
- Вот.
Розали выпрямилась.
- Теперь у тебя все в порядке.
Она взяла его под руку и помогла подняться на ноги. Потом помогла подняться по лестнице. Ей показалось, что там, наверху уже все закончилось. Патрульные машины исчезли с Виллидж-сквер. Автобусы с телевидением поехали дальше, чтобы найти еще что-нибудь "горяченькое" для показа по одиннадцатичасовым новостям. Вахта людей с плакатами тоже закончилась.
Розали оглядела площадь. Видела ли она на самом деле Бена всего лишь секунду в самом начале этого побоища, когда он выходил из особняка на Девятой улице? Шум, вероятно, напомнил ему о том, что он должен встретиться с Розали.
Казалось, что все произошло тысячу лет назад. Она отпустила руку юноши.
- Сможешь идти сам?
- Да. А где все остальные?
- Арестованы, а может, удрали. Твой дом далеко?
- В Бронксе.
- Надо показать рану врачу.
Он потрогал лоб и поморщился.
- Сначала это увидит моя мать. Слышала бы ты, как она станет вопить!
Он улыбнулся Розали, нырнул в подземку и был таков. Розали пошла по направлению к Пятой улице. Во рту была горечь. Она все поняла и шла к дому родителей.
Она позвонит оттуда миссис Трафиканти и попросит, чтобы та осталась с детьми. Может, она останется в городе. Может, просто выпьет чашечку кофе, поговорит о случившемся и вернется домой в Скарсдейл. Может, расскажет своим родным, что видела здесь Бена. Или расскажет им об этом парне. Или поведает своей сестре Селии о том, какие неприличные картинки стали появляться в ее воображении. Может, ей стоит поговорить о сержанте Кьютроне. А может, она не проронит ни слова, черт бы их всех побрал!
Розали не знала, о чем она расскажет родным, а о чем умолчит.
Глава пятьдесят шестая
В десять вечера после звонка в Скарсдейл Бен все понял и отправился в дом Дона Винченцо Бийиото на Пятой авеню. На его звонок открыл новый охранник, которого Бен не знал. Он думал, что дверь ему откроет Рокко Сгрой.
- Я - Бен Фискетти, - недовольно сказал он, - впустите меня.
- Подождите.
Мужчина плотно закрыл дверь перед его носом. Бен хотел было уйти. Не хватало только стоять под дверью дома собственного тестя. Сама мысль была противна ему. Прежде чем он успел уйти, дверь снова открылась. За охранником, стоявшим на пороге, он увидел маленькое круглое личико Розали и ее блестящие, густые, темные волосы.
- Скажи этой обезьяне, что я свой.
- Это свой.
Она повторила слова Бена странным голосом, как будто вместо нее это сделал автомат.
Охранник, не извинившись, пропустил Бена в дом. Было ясно, что он ему не понравился. Розали, шедшая перед ним, провела его через холл к лестнице, ведущей на второй этаж. Они проходили мимо старинных буфетов красного дерева и кресел, на ручках и спинках которых были прикреплены вязанные крючком кружевные салфеточки. Они поднялись на второй этаж, и Розали провела его в комнату. Бен вспомнил, что это была ее комната, когда она жила здесь.