- Да какой теперь к чертовой бабушке пресс!! Гости приехали. Скажи ему, чтоб Кутузову наказал: пусть, мол, приготовится. Мы зайдем на полчаса... На вот деньги возьми! - он сунул ему пачку "красненьких". - Да! Еще скажи: пусть к рыбакам пошлет "Москвича", чтоб рыбу приготовили... Да постой! Что тебя, пружина в зад толкает? Поезжай на ферму, закуски возьми. Корзину этих самых положи... Ну, понял?
- Понял, Иван Павлыч.
- Да в багажник положи пяток тех... горластых. Чтоб покрупнее были, помягче. Понял?
- Понял, Иван Павлович.
- Ну, поезжай!
Тот пулей вылетел.
- Значит, отдохнуть приехали. Это хорошо... Отдохнем, - потирая ручищи, радостно говорил Батурин, прохаживаясь по кабинету.
- Погоди радоваться! Ты сперва расскажи, как сенокос идет? - остановил его жестом Володя.
- Владимир Васильевич! - всплеснул руками Батурин. - Это мы всегда пожалуйста. У нас - не у гордеевских постников... У нас работа из рук не валится. Мы на шефах не едем. Да вот они, сводки! - он подошел к столу, раскрыл папку. - Вот, смотри!
Несколько минут они проглядывали сводки и ведомости: сколько скошено, да застоговано, да запрессовано; стучали на счетах, на бумаге прикидывали - когда кончат, сколько сена сдадут... Обычные сельские заботы да хлопоты.
Потом пришел механик Рыжов. Он был под стать самому Батурину: плечи - руками не обхватишь, улыбка во весь рот, зубы один к одному, что твой кукурузный початок. Под мышкой он нес две буханки черного хлеба.
- Наказал Кутузову? - спросил его Батурин.
- Наказал, - ответил тот от порога. - Хоть сейчас, говорит, приходите.
- А хлеб зачем? У него что, хлеба не хватает?
- Это жена мне наказала. Я думаю: дай-ка сейчас прихвачу. Не то загуляемся - позабудем.
- О! Одной рукой передок "Москвича" подымает, а бабы своей боится, - засмеялся Батурин, обращаясь к нам.
- В наше время кого ж еще бояться? - смеялся и Рыжов, здороваясь с нами.
Зазвонил телефон. Батурин с досадой поглядел на него, потом вопросительно на нас: брать, мол, трубку или рукой махнуть? Но Володя уклончиво молчал, а телефон все трещал и трещал. Батурин тяжко вздохнул, как бык, и покорно снял трубку.
- Тебя, Владимир Васильевич, - сказал он, зажимая конец трубки и отводя ее от лица. - Что сказать?
- Кто спрашивает?
- Настя.
- Давай сюда! - Гладких взял трубку и с минуту молча слушал. Потом сказал: - Хорошо, сейчас приеду.
- Что там загорелось? - чуть не со слезой во взоре спросил Батурин. - Вот бестолковый народ! Отдохнуть человеку не дают.
- Кузовков приехал. В приемной ждет, - ответил Гладких, кладя трубку.
- Чего еще надо этому шаромыжнику? Всю жизнь на иждивении. Захребетник несчастный, кислый подворник! - шумно возмущался Батурин.
- Чего ему надо? - переспросил Гладких. - Да все то же самое - людей. Шефы, наверное, разбежались с сенокоса. Ну, ладно, я поехал.
- Да как же так, Владимир Васильевич? - Батурин ринулся к дверям за Володей. - Мы все заказали, приготовили. А ты от ворот поворот? Зачем обижаешь?
- Хорошо, я приеду, - отозвался тот. - Вы где будете?
- В углу на Мотках... Возле самой реки. Ну там, где стол выкопан.
- Хорошо, я вас найду. А Семена Семеновича сразу Пришлю. Куда его?
- Семена Бородина! - обрадовался Батурин. - Семена давай прямо к Кутузову. Мы его там подождем.
Мы вышли втроем из правления: Батурин, Рыжов и я. "Волги" все еще не было.
- Пройдем пешком, - сказал Батурин. - Кутузов живет недалеко.
- Громкая у него фамилия, - заметил я.
- Какая фамилия! - удивился Батурин. - Кривой он, потому и прозвали Кутузовым. Пошли.
- Может, в магазин завернем, прихватим чего-нибудь, - предложил я.
- Еще чего! - отрезал Батурин. - Он сыроваром работает на молзаводе. У него только черта рогатого нет. И то потому, что эта скотина не держится на молзаводе. Не то бы он и черта рогатого спер.
Механик так и покатывается. Буханки черного хлеба он запер в столе Батурина. "Вечером загляну, - говорит, - прихвачу". А Батурин ему: "Смотри, вместо хлеба счеты не упри".
Кутузов нас встретил возле своего палисадника.
- Иван Павлович! Николай Федорович! - бросился он навстречу, словно родных братьев увидел. - Все уже готово. Только вас и ждем.
- Сейчас мы пробу сымем, - сказал Батурин, проходя мимо Кутузова в калитку. - Не переперчил?
Механик опять захохотал, а Кутузов в некоторой растерянности остановился передо мной: что это, мол, за птица? Откуда? На всякий случай подал мне широкую и жесткую, как лопата, ладонь:
- Михаил Кузьмич.
Я представился в свою очередь. Кутузов все поглядывал настороженно: лицо у него припухлое, красное, с мелкими бисеринками пота на лбу и на подбородке, словно он только из бани выскочил. И на этом красном лице резким пятном выделялся белый невидящий зрак.
- Извиняюсь, вы из области? - спросил он, пропуская меня в калитку.
- Хватай дальше - из Москвы! - крикнул Батурин с крыльца. - Главный ревизор по сыроварням.
Механик засмеялся.
- Пошли, пошли! - подгонял нас Батурин. - А то квас прокиснет.
На веранде был накрыт стол: в центре стола три поллитры водки, по краю тарелки с сыром, со свиным салом да с забеленной окрошкой. Хозяйка, маленькая, кругленькая, в белом фартучке, с таким же красным и потным, как у хозяина, лицом, суетливо расставляла стулья и приглашала к столу. На веранде было жарко, как в парной.
- А где шайки? Где березовые веники? - спросил Батурин.
Хозяева остановились, растерянно глядя то на стол, то на Батурина.
- Я спрашиваю: париться нас пригласили или отдыхать? Если париться, то ставь шайки с горячей водой, а если отдыхать - растворяй окна!
Механик засмеялся, а Кутузов, виновато улыбаясь, возразил:
- Нельзя, Иван Павлович... Окна у нас того... одна видимость только. Они обманные, не открываются.
- Мало вам государство обманывать! Так еще и самих себя решили обмануть? Вот я вас! - погрозил Батурин пальцем.
На этот раз с механиком заодно смеялись и хозяева, а Иван Павлович шумно сопел и требовательно оглядывал стол: не поймешь - не то шутил, не то и впрямь сердился.
- Это все она виновата, - сказал Кутузов и кивнул на жену. - Строили веранду, говорю: форточку давай сделаем. А она мне: чтоб мухоту разводить? Я, говорит, твоей башкой заткну эту форточку...
- Ковда я тебе говорила, ковда? - затараторила хозяйка. - Ты в избе-то фортку не открываешь - боишься, кабы кто не влез.
- Ну, ладно... Растворяй дверь на улицу, - сказал Батурин.
- Так ведь слышно будет. Пацаны сбегутся, - робко возразил Кутузов.
- А ты отгонять станешь... Вместо Полкана.
Механик опять засмеялся.
- Садись, Андреич! Садись, - приглашал и меня и хозяев Батурин. - Если и не отдохнем, то хоть попаримся.
Батурин налил всем водки по граненому стакану и первым поднял свой:
- Ну, за самих себя.
Выпили все до донышка; даже хозяйка пила, хоть и морщилась и плевалась потом, приговаривая: "И кто ее выдумал? Чтоб ему в гробу перевернуться!"
Водка была теплой до тошноты, и я оставил полстакана.
- Андреич, ты что? Ай обиделся? - удивился Батурин.
- Да как-то боязнь - сразу и до дна, - попытался отшутиться я. - Надо сперва приглядеться к ней.
- Э-э, нет! Ее брать надо с ходу, штурмом. Иначе она тебя самого одолеет. Выпить стакан - одно дело, а растянуть его на двадцать два наперстка - совсем другое. Пей и не мешкай! А главное - закусывай, закусывай... Ешь сало! Ни один хмель тебя не возьмет.
- А я люблю витамином закусывать, - сказал механик, - томатным соком. Во! - он теперь тоже покраснел и на его крутом высоком лбу засверкали такие же бисеринки пота, а черные высокие волосы опали и залоснились.
- Сало полезней, - не сдавался хозяин.
- В сале нет витаминов, - сказал механик.
- Ну, если в свином сале витаминов нет, тогда я уж и не знаю... - обиделся хозяин.
- Ладно вам спорить, - сказал Батурин, наливая еще по стакану. - Мы пьем по науке: по полной и до дна. А кому наша наука не по нутру, пусть хлебает квас.
Возле дома остановилась машина. Хозяин выскочил в палисадник и через минуту вернулся с Семеном Семеновичем.
- Привет запорожцам от турецкого султана! - крикнул Семен Семенович с порога и начал декламировать знаменитое письмо запорожцев: - Який ты к черту лыцарь, що голою ж... ежаки не вбьешь...
- А, привет заслуженным артистам-гитаристам! - шумно приветствовал его Батурин. - Давай штрафной!
И сунул ему в руки стакан водки. Тот вытянул губы трубочкой, чмокнул стакан и продекламировал:
- Здравствуй, рюмочка Христова! Ты откуда? Из Ростова. - Потом дурашливо перекрестился: - Господи, не почти за пьянство, прими за причастие! - и выпил, картинно запрокидывая голову.
- О, видал, как работает? - обернулся ко мне Батурин. - Между прочим, он всю историю и географию знает наизусть. - Так рекомендовал мне Семена Семеновича, будто я видел того впервой.
Семен Семенович держался молодцевато для своих шестидесяти лет: всегда чисто выбрит, волосы волнистые, чуть с проседью, уложены так, будто он только что вышел из парикмахерской. Рубашечка белая под галстуком. Строен и сух. Вот что значит артист.
- Семен! - крикнул Батурин и опять подался ко мне: - Ты скажи гостю нашему, почему перестал в самодеятельности выступать?
Семен пошамкал губами, ухмыльнулся и сказал:
- Да он знает.
- Он знает, другие не знают. Расскажи!
- Народ больно грамотным стал, - поглядывая на меня, начал Семен Семенович, хоть я и не раз слыхал его откровение. - В Гордеево поехал с нашей самодеятельностью. А я делал объявление, за конферансье. Ну и объявил: сейчас я вам прочту стихотворение Александра Твердовского. Все засмеялись... И прозвали меня Твердовским. С той поры как выйду на сцену - кричат: "Прочти Твердовского!"
Все засмеялись. Хозяйка жалостливо поглядела на Семена Семеновича, а хозяин услужливо стал пояснять мне:
- У нас, в Пантюхине, любят прозвища давать. Меня тоже вот окрестили Кутузовым. Генерал был такой, при Наполеоне.
- А ты помолчи, Наполеон! Тебя не спрашивают, - оборвал его Батурин. - Пусть Семен Семенович письмо почитает.
Семен Семенович один на все Тиханово знал наизусть письмо запорожцев турецкому султану, и поэтому его приглашали на всякого рода попойки.
- Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, ерусалимская бравирьня, александрийский козолуп... - лихо читал Семен Семенович, - всего свиту и пидсвиту блазень, а нашего бога дурень, свинячья морда, кобылячка с... разношерстная собака, некрещеный лоб мать твою!..
- О-хо-хо-хо! А-га-га-га-га!
- Где ты успел вызубрить, Семен? - спросил я его.
- В библиотеке имени Ленина, в Москве, - ответил гордо. - Специально ездил, в командировку.
- Ты на чем приехал? - спросил Батурин, просмеявшись.
- На ветеринарском "козле".
- А кто привез?
- Шофер Кузовкова.
- "Волги" моей не видать на улице?
- Нет, не видать.
Выпили еще по стакану. Семен Семенович начал было письмо читать, но его оборвали - опять машина подошла. На этот раз "Волга" Батурина. Все засобирались.
- А мне можно с вами, Иван Павлович? - спросил осмелевший хозяин.
- Ага, можно... Только в багажнике. Если хочешь, полезай.
И опять хохотал во все горло механик, за ним Семен Семенович, и даже хозяин подхохатывал, но как-то жалко, на одной ноте, как козлик: "Ке-ке-ке-ке..."
Когда мы выбрались в луга, солнце уже свалилось под уклон и жара стала спадать. Езда по луговой дороге в такую пору - одно удовольствие: ни пыли, ни ухабов. Дорога заметна по чуть примятой отаве, - два параллельных следа, как желтые обручи, охватывают крутобокие зеленеющие увалы да гривы и пропадают в низинах, теряясь в бурой некошеной траве. Дорог порою так много и все они такие кривые, бегут, переплетаясь и разбегаясь в разные стороны, что трудно уловить, какая дорога наша и куда, в каком направлении мы едем.
- Иван Павлович, отчего так много дорог? - спросил я.
- Потому что ездят по чужим лугам, - ответил он и выругался. - Здесь лежат мои луга, а там свистуновские. Дак они что, стервецы, делают? Не едут через бочаг по своей территории: там гати надо гатить, а дуют в объезд... И каждый сопляк торит себе дорогу. Места выбирают посуше да поровнее. Травы чужой не жалко.
- А мы по желудевским лугам гоняем, - сказал механик, блаженно улыбаясь.
- А ты молчи! Тебя не спрашивают, - обернулся к нему Батурин, и снова мне: - Я говорю Чернецу: штрафовать их за это надо! А он: тебе только волю дай. Ты, говорит, всех соседей заместо коров в тырлы загонишь. Ты думаешь, мне не обидно? Я, к примеру, луга улучшал, канавы прорывал, травы подсевал... А сергачевские прогон из них устроили - гоняют по ним скотину к себе на луга. Я Ваньку Попкова с ружьем поставил: стреляй по головному, говорю! Кто бы ни был - бык, или корова, или ихний управляющий. И меня же прорабатывают на бюро: ты, говорят, применяешь элементы разбоя. Значит, пастуха припугнуть - разбой? А луга чужие вытаптывать - это не разбой?! Ты вот об чем напиши! Или поговори хоть с Чернецом, поговори.
Чернец был первым секретарем Тихановского райкома. Иван Павлович знал, что я был с ним на короткой ноге, и вот теперь "пускал" слезу.
На бугре возле озера показались станы: штук десять - двенадцать шалашей, похожих на копны сена под дубовыми приметинами, высокая прокопченная перекладина, словно виселица, на которой висели черные котлы и громадный чайник, две-три телеги с поднятыми, как орудийные стволы, оглоблями да грузовик с высокими бортовыми стенками. К грузовику тянулась из лугов вереница баб с гряблями на плечах да с ведрами, обтянутыми белыми тряпицами.
- С подойниками, что ли? - спросил я. - Коров доили?
- Коро-ов! Луга доили. Я им сейчас покажу, - сказал Батурин - и шоферу: - Ну-ка, перехвати их!
Мы свернули с дороги и стали приближаться к бабам. Те остановились, сняли грабли, поставили наземь ведра и стояли, выжидая, глядя на председательскую "Волгу".
Батурин открыл дверцу:
- Ну, что теперь скажете?
- Здравствуйте, Иван Павлович! - сказали бабы хором, чуть подаваясь вперед, как бы в поклоне.
- Отработали, да? Семи часов еще нет, а вы хвост в зубы и по домам? - распекал их Батурин. - Что у вас в ведрах? Клубника?!
- Клубника, Иван Павлович.
- Ах вы, тетери мокрохвостые! Вместо того чтобы работать - опять по траве елозили? На Шенном были? На гривах?
Молчание.
- Я так и знал... Вам же русским языком сказано: не ходите по траве за клубникой! Николай! - обернулся он к механику. - Скосить Шенное! Завтра же.
- Есть, Иван Павлович! Четыре трактора брошу туда.
- Иван Павлович, давай клубнички возьмем на закуску! - сказал Семен Семенович.
- Да во что ее возьмешь? - отозвался тот.
- А вон, в шляпу! - Семен Семенович снял с задней полки соломенную шляпу Батурина, прикрывавшую бутылки с водкой.
- Николай, вылезь-ка, насыпь! - сказал Батурин механику.
Тот вылез из машины и со шляпой Батурина направился к бабам.
- Пожалуйста, Иван Павлович! - с готовностью подалось несколько баб, развязывая свои ведра. - Чего там в шляпу?! Давай в багажник насыпем... А то в кузов?
- Хватит, бабы, хватит, - смягчился Батурин, останавливая их жестом.
Механик насыпал полную шляпу луговой, в зеленых махнушках клубники.
- Бери в карманы! - кричали бабы.
- Мне что ее, сквозь штаны цедить?
- Ну в подол!
- Хватит!
- Иван Павлович, а когда Шенное скосят, можно выходной устроить? На клубнику?!
Батурин взял горсть клубники из поднесенной ему механиком шляпы, попробовал на зуб и сказал:
- Спелая. Ладно, бабы, грузовик выделю. И отвезут вас и привезут.
- Спасибо, Иван Павлович!
- Дай вам бог здоровья, Иван Павлович!
- Мы тебе тоже наберем, Иван Павлович!
- Ага, наберете... репьев на штаны, - сказал Батурин и, обернувшись, шоферу: - Гоняй, Леша, гоняй!
Обрадованные бабы, что гроза миновала, долго еще махали нам вслед.
В Мотках, на высоком обрывистом берегу Прокоши, нас уже поджидали с рыбой: два человека, голые по пояс, в закатанных выше колен брюках, возились возле костра. Один из них высокий, худой, с кипенно-белой грудью, с землисто-красными, как лежалый кирпич, большими кистями рук, словно приставленными от другого тела; второй приземистый, плотный, играя мускулами, блестел на солнце точно полированный. На треноге висел огромный - ведра на два - чугунный котел. Рыба лежала навалом на темном брезенте: толстые, разлапистые, с медным отливом караси вперемежку с сизыми, как дикие селезни, линями.
- Вы что, верхом на попутном облаке приехали? - спросил рыбаков Батурин, вылезая из машины.
- А мы по щучьему велению, по вашему хотению, Иван Павлович, - улыбаясь во все лицо, зычно крикнул от костра тот, что поменьше. Это был егерь здешний, Николай Иванович Бородин, тоже мой дальний родственник.
В худом и высоком я признал Костю Хамова, бригадира рыбаков. Путаясь в словах и суетясь вокруг Батурина, он пояснял:
- Я, значится, как получил задание от Николая Федоровича, что, мол, Иван Павлович гостей повезет в Мотки, на реку. Рыбки, значится, организовать... Мать честная, говорю, у меня и снасти смотаны, и народ на покосе. Коровам, говорю, для себя пошли... разрешил покосить сам Иван Павлыч. А Николай Федорович мне: ты, говорит, рыбак или пастух? Чего на коров хвостом машешь? Смотри, говорит, рыбы не достанешь - хвост оторвем... И сам смеется, и я смеюсь... Пропал, думаю, пропал, а смеюсь... - был он сутул и как-то нескладно скроен, будто наспех гвоздями сшит: плечи узкие, грудь клинышком, а голова большая и чуть вперед подана, словно держать ее трудно, а говорил, как из пулемета чесал. - Я тогда к Бородину: Николай Иванович, выручай, говорю. Заводи мотоцикл, берем ботало, а сети у меня в лугах... Поботаем.
- Хватит тебе, ботало-мотало! - оборвал его Батурин. - Дай другим сказать. - Он обернулся ко мне: - Знаешь, как его пацаны у нас дразнят? Лотохой. Костя, завтра будет дождь? Наверно, будет, наверно, нет...
Семен Семенович и механик засмеялись.
- Значит, наботали? - спросил Батурин егеря, подходя к костру.
Тот не встал, не пошел рассыпаться мелким бесом, как бригадир. Тот знал себе цену. Однако ж отвечал весело:
- Ботать - не языком болтать... Сняли мы с себя штаны, завязали узлами порточины, а в ширинку объявление пристегнули: здесь выдаются делянки на покос. Записывайтесь по очереди. И кинули штаны в бочаг. Вот караси и набились в них.
- О-го-го-го! - загоготали все, как гуси.
И даже Иван Павлович залился так, что лоб и щеки его покраснели.
- Все-таки, где рыбу достали? - спросил Семен Семенович. - За час столько не наботаешь.
- У героя взяли, у героя, - залотошил Костя. - Я говорю: поедем ботать! А Николай Иванович мне: бери поллитру. На нее, говорит, любая рыба клюнет. Верное дело, говорит. Вот тебе взяли поллитру. Привозит он меня на Долгое. А там наш герой сети выбирает. Вот вам и рыба.
- Это что за герой? - спросил я Батурина.