Михаил Михайлыч встал, расставил ноги в сапожищах, словно опробовал половицы, - выдержат ли? - вынул листок из блокнота и начал, поглядывая на Мотякова.
- Значит, после сентябрьского Пленума вся страна, можно сказать, напрягает усилие в деле подъема сельского хозяйства. Каждый колхозник должен самоотверженным трудом своим откликнуться на исторические решения Пленума. Но есть еще у нас иные-протчие элементы, которые в рабочее время ходят по лугам с ружьем и уток стреляют. Мало того, они подбивают на всякие противозаконные сделки неустойчивых женщин на ферме, которые по причине занятости не могут сами выкашивать телячьи делянки. И косят вместо них, а взамен берут пшеном и деньгами. Куда такое дело годится? Это ж возврат к единоличному строю... Мы не потерпим, чтобы нетрудовой элемент Кузькин разлагал наш колхоз. Либо пусть работает в колхозе, либо пусть уходит с нашей территории. Просим исполком утвердить решение нашего колхозного собрания об исключении Кузькина Федора Фомича.
Гузенков сел, а Мотяков злорадно посмотрел на Фомича:
- Ну, что теперь скажешь? Небось оправдываться начнешь?
- А чего мне оправдываться? Я не краду и не на казенных харчах живу, - сказал Фомич.
- Поговори у меня! - крикнул Мотяков.
- Дак вы меня зачем вызывали? Чтоб я молчал? Тогда нечего меня и спрашивать. Решайте как знаете.
- Да уж не спросим у тебя совета. Обломаем рога-то враз и навсегда. - Мотяков засмеялся, обнажив свои стальные зубы.
- Товарищ Кузькин, почему вы отказываетесь работать в колхозе? - вежливо спросил Демин тихим хрипловатым голосом.
Длинные белые пальцы он сцепил на колене и смотрел на Живого, слегка откинувшись назад.
- Я, товарищ Демин, от работы не отказываюсь. Цельный год проработал и получил из колхоза по двадцать одному грамму гречихи в день на рыло. А в колхозном инкубаторе по сорок граммов дают чистого пшена цыпленку.
- Скажи ты, какой мудрый! Развел тут высшую математику... - сказал Мотяков. - А я тебе политику напомню: работать надо было лучше. Понял? Распустились! Небось год назад и не пикнул бы. Права захотел. А я тебе обязанности напомню.
Демин обернулся к Мотякову и сказал тихо, будто извиняясь:
- Товарищ Мотяков, с этими методами кончать надо. С ними вы далеко не уедете.
- Уедем! - крикнул Мотяков.
Демин как бы от удивления вскинул голову и сказал иным тоном:
- Товарищ Мотяков!
- Ну, ну... - Мотяков что-то невнятное пробормотал себе под нос и уткнулся в стол.
- Так, значит, вы отказываетесь работать? - опять ровным голосом спросил Демин Кузькина.
- Я, товарищ Демин, работать не отказываюсь. Я только бесплатно не хочу работать. У меня пять человек детей, и сам я инвалид Отечественной войны.
- Видали! Он себе зарплату требует... Вот комиссар из "Красного лаптя", - засмеялся опять Мотяков. - Ты сначала урожай хороший вырасти, а потом деньги проси. Дармоед!
- А ты что за урожай вырастил? - спросил, озлобясь, Живой. - Или ты не жнешь, не сеешь, а только карман подставляешь?!
- Поговори у меня! - стукнул кулаком по столу Мотяков.
- Семен Иванович! Да успокойтесь, в конце концов. - Демин опять пристально, с выдержкой посмотрел на Мотякова.
Тот надулся и затих.
- Но ведь, товарищ Кузькин, не вы же один состоите в колхозе, и тем не менее вы один отказывались работать! - сказал Демин.
- Странный вопрос! - ответил Фомич. - А если я, к примеру, помирать не хочу? Или вы тоже скажете: не ты первый, не ты последний?
- Разумно, - усмехнулся Демин. - Но, товарищ Кузькин, надо же сообща болеть за свой колхоз.
- Мы болеем, - ответил Кузькин. - Да болезнь-то у нас разная. У меня брюхо сводит, а вот у Гузенкова голова с похмелья трещит.
- Давай без выпадов! Тоже критик нашелся, - не выдержал опять Мотяков.
- Но, товарищ Кузькин, почему у вас такой плохой колхоз? Кто же виноват?
- Война виновата, - сказал Мотяков.
Кузькин пристально, подражая Демину, поглядел на него:
- Война-то виновата... - и обернувшись к секретарю: - Вы, товарищ Демин, знаете, как у нас картошку потравили?
- Какую? - очнулся Гузенков.
- Семенную!
- Ну, ну? - заинтересованно подался Демин.
- Перебирали ее, перебирали - пошли на обед. Вернулись, а ее три коровы пожирают - хранилище проломили, прямо с неба сошли... Бока во разнесло.
- Как же так? - Демин глянул на Гузенкова.
Тот весь напыжился и только головой мотнул.
- Его работа, - сказал Кузькин. - Нагородили чурку на палку... Он плотников привозил. Премиальные платил им, быка съели. А хранилище слепили - свинья носом разворотит.
- А что потом с картошкой? - спросил Демин.
- Гузенков сказал: всю картошку перевезти в подвал к Воронину, к нашему бригадиру. Весна подошла - а Пашка Воронин и говорит: нету картошки, вся померзла.
- А вы писали куда-нибудь, в районные инстанции?
- Писал. А что толку? Писать в нашу районную инстанцию - это одно и то же, что на луну плевать.
- Кому это ты писал? - поднял голову Мотяков.
- Тебе, например.
- Мне? Не помню. - Он обернулся к Тимошкину: - Тимошкин, было?
- Не поступало, - выпалил тот.
- А это что? Не твоя подпись? - Кузькин вынул из кармана открытку и сунул ее Тимошкину. - У меня письмо с муд... уведомлением. Знаю, с кем дело имею.
Тимошкин покосился на открытку:
- Мою подпись надо еще документально доказать. А может быть, это подделка?
- А ну-ка? - Демин подошел к столу и взял открытку. - Товарищ Мотяков, в этом деле разобраться надо.
- Это само собой... Разберемся. Кто письмо потерял, кто факты извратил... Виноватых накажем.
Скрипнула дверь, вошла секретарша:
- Товарищ Демин, вас к телефону. Из обкома звонят.
- Хорошо!
Секретарша ушла.
Демин положил открытку перед Мотяковым.
- Так разберитесь, - и вышел.
- Чего с ним говорить! - махнул рукой Гузенков. - Известный элемент... отпетый.
- В тридцатом году я колхоз создавал, а вы, товарищ Гузенков, на готовенькое приехали. Еще неизвестно, чем вы-то занимались в тридцатом году.
- Мы тебя вызвали не отчитываться перед тобой! - оборвал Живого Мотяков. - А мозги тебе вправить враз и навсегда. Понял? Будешь в колхозе работать?!
- Бесплатно работать не стану.
- А что вы, собственно, хотите? - спросил Умняшкин.
- Выдайте мне паспорт. Я устроюсь на работу.
- Мы тебе не паспорт, а волчий билет выпишем, - сказал Мотяков. - Выйди в приемную! Когда надо - позовем.
Живой вышел.
- Ну, что с ним делать? - спросил Умняшкин, грузный немолодой человек с лицом сумрачным, усталым, с тем выражением насупленной серьезности, которое бывает у много проработавших сельских врачей.
- Дадим ему твердое задание... в виде двойного налога, - сказал Мотяков. - А там видно будет.
- Но ведь налоги отменены! - возразил Умняшкин.
- Это с колхозников. А поскольку его из колхоза исключили, значит, он вроде единоличника теперь.
- И мясо с него, и шерсть, и яйца... все поставки двойные! - подхватил Тимошкин.
- Ну, как? - обернулся Мотяков к членам исполкома.
- Не то, - сказал председатель бреховского колхоза Звонарев, прозванный за свой огромный рост Петей Долгим. - На трудодни ему не заплатили. Надо искать выход. Положение трудное.
- Все ясно, как дважды два - четыре. - Мотяков даже ладонью прихлопнул. - Исключить из колхоза - и твердое задание ему враз и навсегда.
- А я бы отпустил его, - возразил Петя Долгий. - И надо помочь устроиться.
- Это называется либерализмом, - сказал Мотяков. - Если мы станем пособничать лодырям и летунам - все колхозы развалим. Сегодня один уйдет, завтра другой... А работать кто станет?
- У нас не уходят, - сказал Петя Долгий.
- Дак у тебя колхоз на ногах стоит, а у Гузенкова на четвереньках... Разница! Ты диалектику не понимаешь, враз и навсегда.
- Правильно, Семен Иванович! - подхватил Тимошкин. - На Кузькине пример воспитания надо показать... неповадности то есть. Двойные поставки с него и мяса, и шерсти.
- Лихо, лихо, - сказал Умняшкин. - Тогда уж и две шкуры с него берите.
- А что? - отозвался Мотяков. - По обязательным поставкам положено было сдавать шкуру. Пусть сдает две. Тимошкин, пиши!
- Но ведь он же инвалид третьей группы, - сказал Умняшкин. - Вы хоть это учтите.
- Подумаешь, трех пальцев не хватает, - усмехнулся Мотяков. - Ты не смотри, что он такой - на заморенного кобеля смахивает. Он еще нас с тобой переживет. Ставим на голосование: кто за исключение, прошу поднять руки!
Мотяков, Гузенков, Тимошкин проголосовали за исключение. Умняшкин и Петя Долгий против.
- Большинство за, - торжествующе отметил Мотяков.
- Х-хе, большинство... в один голос, - усмехнулся Петя Долгий.
- Один голос, да мой, - Мотяков поднял палец кверху. - Сравнил тоже - мой голос и твой голос, - и крикнул в дверь: - Позвать Кузькина!
Живой на этот раз вошел с мешком в руках. Мотяков подозрительно поглядел на мешок:
- Поди, поросят тащил в мешке?
- Ага... Поторопился. Не то вы все равно отберете.
- Поговори еще! Я отобью у тебя охоту. Враз и навсегда. Дай сюда протокол! - Мотяков взял листок у Тимошкина и зачитал: - "В связи с исключением из колхоза Кузькина Федора Фомича, проживающего в селе Прудки, Тихановского района, числить на положении единоличного сектора, а потому обложить двойным налогом, то есть считая налог с приусадебного хозяйства размером 0,25 га, отмененный последним постановлением правительства, умноженным на два. А именно, подлежит сдавать в месячный срок Кузькину Федору Фомичу тысячу семьсот рублей, восемьдесят восемь кг мяса, сто пятьдесят яиц, шесть кг шерсти или две шкуры".
- Семен Иванович, дайте-ка, я ему еще впишу сорок четыре кубометра дров. Пускай заготовляет, - потянулся к председателю Тимошкин.
- Ты сам их и заготовишь, - сказал Фомич. - У тебя хохоталка-то вон какая. С похмелья не упишешь.
Тимошкин криво передернул ртом:
- Может, обойдемся без оскорбленнее? Не то ведь и за личность придется отвечать.
- Ага... Я и в тридцатых за тебя отвечал. А твой отец в лавке колбасой торговал.
- Вопросы имеются? - спросил Фомича Мотяков.
- Интересуюсь, мне по частям сдавать или все враз? - Фомич невинно глядел на Мотякова.
Тот важно, официальным тоном сказал:
- Хоть сейчас вези...
- Все?
- Все, все!
- Деньги я внесу... Все до копеечки. Из застрехи выну. И мясо сдам - телушку на базаре куплю. Яйца тоже сдам... Но вот насчет шкуры сделайте снисхождение. Одну шкуру я нашел.
- Где нашел одну, там и другую найдешь, - сказал Мотяков.
- Ну, себя-то я обдеру, а жену не позволят. У нас равноправие.
Кто-то из заседателей прыснул. Умняшкин закрылся ладонью - только глаза одни видны, и те от смеха слезились тоже. Петя Долгий заклевал носом и как-то утробно закурлыкал. А Мотяков рявкнул, побагровев, и грохнул кулаком об стол так, что Тимошкин подпрыгнул от испуга.
- Вон отсюда! Враз и навсегда...
На улице все так же моросил дождь с мокрым снегом пополам. Фомич накинул на голову мешок и побрел по грязной улице. На душе у него было тошно, весь запас бодрости и сарказма он израсходовал в кабинете Мотякова. И теперь впору хоть ложись посреди дороги в грязь и реви. Выпить бы, да в кармане ни гроша...
На краю Тиханова, напротив бывшей церкви, а теперь зерносклада, стоял на отшибе обшитый тесом, когда-то утопавший в саду попов дом. В жаркий день, выходя из Тиханова, здесь у колодца обычно приостанавливались прохожие, напивались впрок. Фомич вдруг почувствовал усталость и дрожь в коленках. "Черт, как будто мешки таскал... Вот так исполком". Он прислонился к творилам колодца, поглядел на попов дом. "Вот и исповедальня. Надо зайти", - решил Фомич.
В поповом доме теперь помещался райфо. В крайнем боковом кабинете сидел Андрюша, прямо из-под стола высунув свою деревянную ложу, считал на счетах.
- Здорово, сосед! - весело приветствовал он Фомича. - Ты что такой мокрый да бледный? Как будто черти на тебе ездили?
- Черти и есть. - Фомич присел на обитый черной клеенкой диван и перевел, словно после длительной пробежки, дух. - Вот исповедоваться к тебе пришел. Ты же в поповом дому сидишь.
И Фомич рассказал все, что было на исполкоме. Андрюша долго озабоченно молчал, перебирая костяшки на счетах.
- Вот что сделай - возьми бумагу от них с этим твердым заданием. Ружье спрячь, козу продай. А велосипед оставь. Он у тебя все равно старый. Пускай что-нибудь да конфискуют. Потом подашь жалобу. И обязательно достань справку в колхозе - сколько ты там выработал за год трудодней.
- Да кто мне ее даст?
- Схитрить надо. Изловчиться.
- А не вышлют меня?
- Могут и выслать, по статье тридцать пятой - без определенной работы, как бродягу.
- А инвалидов не высылают?
- Инвалидов нет. Но у тебя же третья группа. Должен еще работать.
- А я что, от работы отказываюсь? Пусть выдают паспорт - устроюсь.
Андрюша только руками развел:
- Сие от нас не зависит. Ты вот что запомни - придут к тебе имущество описывать, веди себя тише воды, ниже травы. Понял? Задираться начнут - не вздумай грубить. Сразу загремишь. Пусть берут, что хотят. Только помалкивай. Это заруби себе на носу!
7
Комиссия нагрянула после праздников, по снегу. Фомич успел и козу продать, и ружье припрятать. Ружье он обернул промасленными тряпками и засунул в застреху на дворе. Старый пензенский велосипед, еще довоенный, облупленный, как запаршивевшая лошадь, стоял в сенях, прямо перед дверью: "Вот он я! Хотите - берите, хотите - нет".
Комиссия была из пяти человек - во главе инспектор райфинотдела по свистуновскому кусту Настя Протасова - большеносая, стареющая дева по прозвищу Рябуха, за нею бригадир Пашка Воронин да еще трое депутатов Совета - здоровенные трактористы из Свистунова. "Эти на случай, если я брыкаться начну", - подумал Фомич. Он юркнул в чулан и притворился спящим.
- Можно к вам? - послышался в дверях Настин голос.
- Проходите, - сказала Авдотья.
- Здравствуйте, - разноголосо донеслось от порога. - А где хозяин?
- Вон, в чулане на лавке.
Настя приоткрыла занавеску:
- Ты что, ай заболел?
- Мне болеть не положено. Ведь я Живой! - Фомич встал с лавки.
За столом расселись трактористы и Пашка Воронин.
- Извиняйте, гости дорогие! Угощать-потчевать вас нечем, - сказал Фомич. - До вашего прихода были и блины, и канки, а теперь остались одни лихоманки... Что ж вы не предупредили, что придете?
Трактористы дружно засмеялись. А Настя набросилась на Фомича:
- Что ты комедию ломаешь? Ты лучше скажи, когда налог думаешь вносить?
- А мне, Настя, думать никак невозможно. За нас думает начальство. А нам - только вперед! Назад ходу нет. За меня вон Пашка Воронин думает.
Трактористы снова засмеялись, а Пашка нахмурил желтые косматые брови и угрожающе сказал:
- Мы пришли не побасенки твои слушать. Понял?
- И тебе, Федор Фомич, не стыдно? - пошла в наступление Настя. - Такой лоб, и не работаешь! Вон бабы и то целыми днями с фермы не уходят. А ты на лавке дрыхнешь.
- Это ж просто симулянт! - подстегнул ее Пашка.
- Да он хуже! Тунеядец и протчий элемент, которые раньше в паразитах ходили.
Настя и Пашка точно старались друг перед другом раззадорить Фомича. Он мигом смекнул, в чем дело; сел на табуретку, скрестил руки на груди и эдаким смиренным голосом произнес:
- Эх, Настя... И ты, Паша! Понапрасну вы свое красноречие расходуете. Я стал человеком религиозным. Это я раньше не верил ни в бога, ни в черта, ни в кочергу. Ты мне слово - я тебе десять в ответ; ты меня - царап, я тебя - по уху. А теперь я прочел в Евангелии: ударь меня в правую щеку - я подставлю левую. Так что кляните меня, как хотите, и берите, что хотите.
- Кто тебя предупредил? - простодушно спросила Настя.
- А черный ворон в лесу. Ходил я ноне с утра за дровами. Смотрю, сидит на дубу: "Ка-рр! Придут к тебе Настя с Пашкой в гости, смотри не обижай их".
- Чего болтовню его слушать! Давайте опись составлять, - сказал раздраженно Пашка.
Настя вынула из портфеля протокольную книжечку.
- Где твое ружье? - спросил Пашка.
- Продал.
- Не ври. Спрятал, наверное?
- Ищите.
Пашка Воронин разогнулся во весь свой длиннющий рост, посмотрел на печь, пошарил за трубой, потом вышел в сени.
- Возьми лестницу, на чердак слазь! - сказала ему Настя.
- Чего там лестницу! У него не чердак, а шесток. Рукой достанешь.
Воронин и в самом деле приподнялся на цыпочках, вытягивая шею, как журавель.
- Ты смотри, избу не развали, жираф! - сказал Фомич. - Не то придется тебе новый сруб ставить.
- Я б те срубил клетку, как для обезьяны. Да в зверинец бы тебя, лодыря, отправил.
Фомич вдруг вспомнил, как Пашкин брат Воронок так же вот шнырял по лизунинской избе после бегства хозяина. Накануне Воронок приказал Фомичу вписать Нестеру Лизунину в твердое задание один центнер семян моркови: "И чтоб в двадцать четыре часа рассчитался!" Воронок был председателем сельсовета. Его указ - закон для секретаря. Фомич и вписал. А к вечеру зашел Нестер: "Федор, ты знаешь, на сколько хватит этих семян моркови?" - "На сколько?" - "На весь район!.. Где ж я столько возьму?" Тогда-то Фомич и выдал отпускную Нестеру Лизунину, а ночью тот смылся со всей семьей.
Фомич смотрел теперь на Пашку, а в глазах у него стоял старший Воронок тех дней. "И что за порода нахальная такая! Хлебом их не корми. Дай только покомандовать. Или что отобрать. И ведь с лица совсем не схожие - один рыжий, долговязый, с длинной лошадиной мордой, второй коренаст, черен был в молодости, как жук навозный. А хватка у обоих мертвая. Видать, в отца пошли... Того все по этапам гоняли - первый вор был в округе..."
Пашка спрыгнул со стены, отряхнул рукава от пыли.
- Ну, что там? - спросила Настя.
- Глина да пыль. У него там и мякины-то нет. Сожрал, что ли?
- Домовому скормил. Он у меня цельный год на одной мякине сидит.
Трактористы опять дружно, как по команде, засмеялись.
- Где добро-то храните? - спросила Настя Авдотью.
- Да рази ты не видишь? У меня его, добра-то, навалом. Что на печи, что на кровати, - ответил опять Фомич.
- Ты не валяй дурака. Где сундук?
- Под кроватью.
Пашка вытащил из-под кровати зеленый, окованный полосовым железом сундук - Авдотьино приданое.
- Смотри! - сказал он Насте, а сам деликатно отошел к столу и подсел к трактористам.