Настя откинула крышку, и вдруг Фомич заметил среди старого тряпья Дунин кошелек с шишечками. "Мать ты моя родная! Там же козья выручка - три сотни рублей! Все богатство". У Фомича дух захватило, когда он увидел, что Настя цопнула кошелек и открыла шишечки. Первая мысль была - выхватить у нее кошелек. А потом? Эти же волкодавы задушат его. Он вспомнил наставление Андрюши: "Не груби! Пусть что хотят, то и берут". Фомич аж зубами скрипнул от досады и отошел подальше от греха.
- Дуня! - позвала Настя. - Иди-ка сюда.
Подошла от печи хозяйка.
- Смотри-ка! - потянула ее к сундучку Настя. - Это облигации. В тряпье хранить их не след. - И она сунула в руку оторопевшей Авдотье кошелек с деньгами.
- Ах ты, батюшки мои! Как это ребяты не добрались до них, - запричитала Авдотья. - Федя, ты, что ль, их бросил сюда? - Между тем она торопливо упрятала кошелек за пазуху.
- Ты все валишь на меня, растереха! - нарочито строго проворчал Фомич, а на душе у него отлегло: "Ай да Настенка, ай да Рябуха! Совесть какая! Гляди-ка ты. А еще в старых девках числится..."
- Да тут и описывать нечего - одни шоболы, - сказала Настя от сундука. - Коза-то цела?
- Давно уж и поминки справили, - ответил Фомич.
- Чего ж тогда брать?
- Возьмем велосипед, - сказал Пашка.
Настя вписала в квиток велосипед и ткнула Фомичу:
- На, подпиши!
Фомич поставил подпись. Потом в сенях вручил Насте велосипед и продекламировал:
- Эх! Что ты ржешь, мой конь ретивый? Послужил ты мне правдой верною. Теперь отдохни и мне отдых дашь.
Настя передала Пашке облупленный Фомичов велосипед, и комиссия в полном составе отбыла.
- Федя, продадут теперь твой велосипед, - вздохнула Авдотья, взглядом провожая из окна эту процессию.
- Не бойся, мать. Хорошие люди не купят. А плохие и взяли бы, да денег пожалеют. Они задарма привыкли все брать. А велосипед мне приведут... Кто брал его, тот и приведет...
На другой день Фомич сходил в Свистуново в правление колхоза и сказал счетоводу:
- Корнеич, что-то на меня наваливается беда за бедой. Прямо дух не успеваю переводить.
- А что такое?
- Да глядя на вас, и райсобес озорует. Говорят, что, мол, у тебя минимума трудодней не выработано. А потому - половину пенсии с тебя удержим.
- Ну, это они против закона.
- Поди попробуй втолкуй им. Ты мне напиши справку - сколько я трудодней за год выработал.
- Это можно.
Корнеич выписал Фомичу справку "в том, что он со своей семьей выработал за год 840 трудодней". И печать приложил.
Фомич тщательно прочел ее, сложил вчетверо и удовлетворенно сказал:
- Ну, теперь вы, голубчики, попались у меня. Я эту справку не в собес отправлю, а в ЦК пошлю.
- Ну-ка дай сюда! - грозно поднялся Корнеич, но Фомич выкинул ему под самый нос кукиш:
- А этого не хотел! Так и передай Гузенкову.
- Я скажу, что ты выманил ее обманом.
- Привет! - махнул Фомич малахаем. - Приятного разговора с Михал Михалычем.
Придя домой, Фомич вырвал из тетради двойной лист и на весь разворот начертил химическими чернилами круг. По этому ободу он вывел большими буквами: "Заколдованный круг Тихановского райисполкома". А в центре круга написал: "Я, Федор Фомич Кузькин, исключен из колхоза за то, что выработал 840 трудодней и получил на всю свою ораву из семи человек 62 килограмма гречихи вместе с воробьиным пометом. Спрашивается: как жить?" К этому чертежу Фомич приложил справку о выработке трудодней и жалобу, в которой изложил, как его исключали, как выдали "твердое задание" и потом отбирали велосипед. Жалобу начал он "издаля". "Подходят выборы. Советский народ радуется: будет выбирать родное правительство. А моя семья и голосовать не пойдет..." Все эти сочинения Фомич запечатал в конверт, написал адрес обкома, на имя самого первого секретаря Лаврухина, и пешком сходил на станцию Пугасово за сорок километров. Там опустил конверт в почтовый ящик на вокзале - "здесь не догадаются проверить". И, довольный собственной хитростью, выпил за успех - взял кружку пива, сто пятьдесят граммов водки, смешал все, и получился преотличный ерш.
8
О том, что жалоба сработала, Фомич догадался по тому, как нежданно-негаданно зашел однажды под вечер Пашка Воронин и, не разгибаясь в дверях, через порог сказал:
- Забери свой велосипед. Он в сельсовете стоит, в Свистунове.
- Я не имею права, - скромно ответил Фомич. - Кто его брал, тот пусть и приведет.
- Как же, приведут. На моркошкино заговенье. - Пашка хлопнул дверью и ушел.
- Ну, мать, теперь жди гостей повыше, - изрек глубокомысленный Фомич.
Через день пополудни они нагрянули. Один совсем молоденький, востроносый, простовато одетый - полушубок черной дубки, на ногах черные чесанки с калошами. На втором было темно-синее пальто с серым каракулевым воротником и такая же высокая - гоголем - шапка. И телом второй был из себя посолиднее, с белым мягким лицом, и смотрел уважительно. Вошли, вежливо поздоровались, сняли шапки, обмели у порога ноги и только потом прошли к столу.
- Вы писали жалобу? - спросил Фомича тот, что посолиднее.
- Не знаю, - Фомич выжидающе поглядывал на них.
Авдотья замерла возле печки с ухватом в руках - чугун с картошкой выдвигала, чтоб немного остыл к обеду.
- Мы представители обкома, - сказал младший.
- Не знаю, - Фомич и ухом не повел.
- А-а, понятно! - улыбнулся востроносый. - Федор Иванович, покажите ему бумаги.
Тот, что посолиднее, вынул из бокового кармана конверт с бумагами и протянул Фомичу. Живой взял конверт, проверил бумаги - все писано им, но ответил опять уклончиво:
- Не знаю... Кто такие будете?
- Да вы, товарищ Кузькин, воробей стреляный! - засмеялся опять востроносый. - Вот наши документы. - Он протянул Фомичу свое обкомовское удостоверение, за ним последовал и солидный.
Фомич, не торопясь, прочел удостоверения и только потом предложил сесть к столу.
Вошли ребята - сразу втроем - с сумками в руках и, не глядя, кто и что за столом, заголосили от порога:
- Мам, обедать!
- Да погодите вы, оглашенные. Не успели еще порог переступить. Как грачи. Не видите - люди за столом.
- Нет, нет, кормите! - быстро встал из-за стола молодой. - Мы посидим, подождем.
Фомич вынес из чулана лавку и усадил обкомовцев.
Авдотья налила чашку жидкого гречневого супа и поставила в алюминиевой тарелке очищенную, мелкую, как горох, картошку. Ребята бесцеремонно осматривали гостей и только потом проходили к столу. Ели они молча, дружно и быстро, как вперегонки играли. Вместо хлеба ели картошку, макали ее в соль и отправляли в рот. Опустошив алюминиевую тарелку, выхлебав чашку супа, они полезли на печь.
- А что ж вы им второе не подали? - спросил Авдотью солидный.
- Все тут было, - ответил Фомич. - В чашке, значит, первое, а в люменевой тарелке второе.
- Мам, а что было на второе? - спросил от порога меньшой Шурка.
- На второе кресты, - ответила Авдотья.
- Перекрестись, да на боковую. Так, что ли? - солидный с улыбкой смотрел на Фомича.
Фомич принял шутку:
- Да живот потуже подтяни.
- Кажется, вы уж и так на последнюю дырку затянулись, - сказал солидный.
- Есть еще запас, есть, - отшучивался Фомич, похлопывая себя по животу.
Солидный вопросительно поглядел на молодого, а тот, еле заметно подмигнув Фомичу, улыбаясь, сказал:
- А вы покажите-ка нам свои запасы. - И солидному: - Начнем с подпола, Федор Иванович.
- Да, конечно. Посмотреть надо. - Солидный встал и начал расстегиваться.
Фомич принял его тяжелое пальто и положил на кровать.
- Вы бы лучше повесили, - сказал солидный, с опаской поглядывая на кровать, на ветхое лоскутное одеяло.
- Да у нас на вешалке шоболья-то больше, - сказал Фомич. - Как хотите! Я повешу.
Но солидный, увидев на вешалке драную Фомичову фуфайку да обтрепанные ребячьи пиджаки, поспешно остановил его:
- Нет-нет. Пусть там лежит. Я ведь ни о чем таком не подумал.
Востроносый, растягивая во все лицо подвижные смешливые губы, похлопывал дружески хозяйку по плечу:
- Ничего, ничего. Уладится. - Свой полушубок он кинул рядом с пальто на койку. - Айда в подпол! - Он сам открыл половицы и первым же спрыгнул. - Посветить чего не найдется?
Фомич подал ему зажженную лампу.
- Ну как, Федор Иванович, спуститесь? - спрашивал он из подпола.
- Да, да. - На Федоре Ивановиче был хороший черный костюм и ботинки. Он осторожно оперся о половицы. - Да тут глубоко! Без парашюта не обойдешься. А ну-ка мне точку опоры!
- Сейчас табуретку поставлю. - Фомич подал им табуретку.
Федор Иванович спустился в подпол, и они с минуту оглядывали небольшую кучу мелкой картошки.
- Это что у вас, расходная картошка? - спросил Федор Иванович.
- Вся тут, - ответил Фомич.
Они молча вылезли.
- Кладовая у вас есть?
- Нет.
- Это что ж, весь запас продуктов? - Федор Иванович ткнул рукой вниз.
- Вон еще кадка с капустой в сенях стоит.
Они вышли в сени.
- Как же вы живете? - спросил Федор Иванович растерянно.
- Вот так и живем, - ответил Фомич.
- Я же говорил вам - типичный перегиб, - сказал востроносый. - Мотяковщина!
Федор Иванович как-то посерел, и лицо его вроде бы вытянулось. Не сказав ни слова, он возвратился в избу, быстро оделся и попрощался с хозяйкой, глядя себе под ноги:
- Извините за беспокойство. Постараемся помочь. А вы пройдемте с нами, - сказал он Фомичу.
Возле бригадировой избы стоял "газик".
- Садитесь! - Федор Иванович пропустил Фомича на заднее сиденье вместе с востроносым и приказал шоферу: - Посигналь!
На звук сигнала выбежал из дому Пашка Воронин. Федор Иванович кивнул ему:
- Садитесь...
Пашка влез тоже на заднее сиденье, притиснулся к Фомичу, и поехали. Свернули в Свистуново. Остановились возле правления.
- Пошли! - Федор Иванович вошел первым.
В правлении Гузенкова не оказалось. Лысый Корнеич высунулся из дверей бухгалтерии и сказал услужливо:
- Посидите! Я сбегаю за Гузенковым. Мигом обернусь.
- Не надо! - остановил его Федор Иванович. - Вы кто здесь?
- Счетовод.
- И отлично! Вам Кузькин знаком?
- Так точно! - по-военному ответил Корнеич.
- Завтра Кузькину лошадь выделите. Он в райком поедет.
Корнеич передернул усами и с недоумением глядел то на приезжего начальника, то на стоявшего за ним Пашку Воронина. Наконец осторожно возразил:
- Я, конечно дело, передам Михаил Михайлычу. Только это, товарищ начальник, лодырь. - И поспешил добавить: - Правление, значит, определило его таким способом.
- А это что? - Федор Иванович показал справку. - Кто ее выдавал? Правление?
Корнеич только глянул и рявкнул:
- Так точно! Я то есть. Но, позвольте сказать, товарищ начальник, эту справку он взял обманом.
- Как обманом?
- Он у меня выпросил ее для райсобеса.
- Это не важно, для кого. Верно, что он выработал столько трудодней?
- Это уж точно! - Корнеич по-прежнему стоял навытяжку, и его тяжелые, в крупных синих жилах кулаки доставали почти до колен.
- Так вот, завтра же дать Кузькину лошадь. А вы приезжайте в райком к девяти часам, - обернулся он к Фомичу.
- Товарищ начальник, я лучше пешком пойду, - сказал Фомич.
- Почему?
- Боюсь, замерзну в дороге-то. Мороз вон какой. А моя одежка что твои кружева - спереди дунет, сзади вылетит.
- Хорошо. Дайте ему с подводой и тулуп, - сказал Федор Иванович.
- Сделаем! - рявкнул Корнеич.
- А вы, - обернулся Федор Иванович к Пашке Воронину, - сегодня же возвратите Кузькину велосипед. Он у вас где хранится?
- В сельсовете.
- Вот так. - Федор Иванович, не прощаясь, вышел из правления.
Фомич выбежал за ним.
- Садитесь! - сказал Фомичу Федор Иванович. - Подвезем вас до дому. Да смотрите, завтра вовремя приезжайте. И непременно на лошади.
А поздно вечером Пашка Воронин привел велосипед; он оставил машину на крыльце и постучал в окно. Когда Фомич вышел, его и след простыл.
9
Фомич лошадь все-таки не взял - хлопотно больно: надо идти в Свистуново, глаза мозолить в правлении, потом отгонять ее туда же и топать обратно пешком почти пять верст. Что за корысть? Кабы она на дворе стояла, лошадь-то, или хотя бы в Прудках. А то сбегай в Свистуново туда и обратно - ровно столько же в один конец и до Тиханова будет. И без тулупа нельзя ехать - замерзнешь. А с тулупом еще больше хлопот: не занесешь его в райком, и в санях оставить боязно. А ну-ка кто украдет? Тогда и вовсе не расплатишься.
Утречком по морозцу он легкой рысцой трусил без передышки до Тиханова - мороз подгонял лучше любого кнута.
"Чудная у нас жизнь пошла, - думал Фомич по дороге. - На все Прудки оставили трех лошадей - одну Пашке Воронину, двух для фермы воду подвозить. А мужики и бабы добирайся как знаешь. Ни тебе автобусов, ни машин. В больницу захотел - иди сперва в Свистуново в правление, выпроси лошадь, если дадут - поезжай. А куда-нибудь на станцию, или на базар, или в район - и не проси. У Гузенкова своя машина, у Пашки лошадь и мотоциклет, а у колхозника - шагалки. Бывало, свой автомобиль на дворе стоял - запрягай и езжай, куда захочешь. Хоть по делу, хоть в гости. А то и так просто по селу покататься, выпимши, к примеру, больно хорошо. И ребятам повозиться с лошадью - одно удовольствие. Там в ночное сгонять, в лес съездить. Красота! А теперь они, как бродяги, цельными днями без дела по лугам слоняются. А ведь раньше в зимнюю пору последний человек пеш ходил в Тиханово. Вон Зюзя-конокрад. Да и то, когда подфартит, и на чужом, бывало, проедет..."
В Тихановском райкоме Живого встретила заведующая райсобесом Варвара Цыплакова.
- Зайдем ко мне, Федор Фомич, - пригласила она любезно и поплыла впереди, загораживая собой почти весь коридор.
Время было раннее, в райкоме - пусто.
Фомич удивлен был и ее вежливым обхождением, и таким неожиданным приглашением. Обычно, когда пенсионеры собирались в райсобесе и чересчур шумно толклись возле окошечка кассы, она громовым голосом кричала из соседней комнаты на кассира:
- Егор, уйми своих иждивенцев! Не то всех вас выгоню на мороз.
А теперь она сама открывает перед Фомичом дверь - райсобес был рядом с райкомом - и пропускает его впереди себя.
- Проходите, проходите, Федор Фомич.
Было всего лишь половина девятого, Фомич не торопился. Он сел поудобнее на клеенчатый диван. "Уж коли ты вежливость несусветную проявляешь, - подумал он, - то и я тебя отпотчую". Он достал кисет, свернул "козью ножку" толщиной с большой палец и зачадил кольцами в сторону начальства крепчайшим табачным дымом.
- Я давно еще хотела с тобой, товарищ Кузькин, все поговорить. Кх-а, кх-а! Да ведь ты не заходишь. На дороге тебя не словишь. Кх-а, кх-а! Да что у тебя за табак? Аж слезу вышибает.
- А ты нюхни, Варвара Петровна, своего, - сказал Фомич, подмигивая. - И все пройдет. Клин клином вышибают. У тебя, чай, покрепче моего будет.
Варвара Петровна нюхала табак. Но эту свою слабость она скрывала от посетителей.
- Да я ведь просто так, балуюсь иногда. Да уж ладно! За компанию, пожалуй, нюхну. - Варвара Петровна, смущенно улыбаясь, достала из стола большую круглую пудреницу с черным лебедем на крышке, насыпала оттуда на большой палец щепоть нюхательного табаку и сунула сначала в одну ноздрю, потом в другую. Потом она как-то тихо и тоненько запищала, закрыла глаза ладонью, все больше выпячивая нижнюю губу, судорожно глотая воздух, и вдруг как рявкнет! Фомич даже вздрогнул, поперхнулся дымом и тоже закашлялся.
- А-а-апчхи! Чхи! Хи-и-и! Ой, батюшки мои! - говорила, улыбаясь и вытирая слезы, вся красная, словно утреннее солнышко, Варвара Петровна.
- Кха! Кх-а! Кх-и-и! Черт те подери! - выругался Фомич, сморкаясь и вытирая слезы за компанию с Варварой Петровной.
- Ах, грех мне с вами, Федор Фомич! - Варвара Петровна спрятала наконец пудреницу с лебедем и сразу приступила к делу: - Ведешь ты себя прямо гордецом, товарищ Кузькин. Ведь нуждаешься?
- Да как сказать, - уклончиво ответил Фомич, - с какой стороны то есть...
- В том-то и дело. Нет чтобы зайти ко мне, поговорить, заявление написать. А то приходится все за вас делать. Ведь я одна, а вас, пенсионеров, не перечтешь.
- Мы на тебя не в обиде, - на всякий случай ввернул Фомич.
- То-то и оно-то. Сказано - стучащему да откроется. А вас надо мордой тыкать в дверь, как кутят. Сами-то небось не подойдете. Да уж ладно. Чего там манежить! - Варвара Петровна открыла серую папку, взяла сверху деньги и протянула Живому. - Здесь пятьсот рублей. Бери! Единовременное пособие. И вот тут в ведомости распишись.
Фомич взял деньги и стал медленно пересчитывать их. Пока он считал деньги, мысли его лихорадочно работали: "Кабы мне тут не продешевить? Ежели она вписала эти пятьсот рублей в ведомость, то они никуда от меня не уйдут. Но брать ли их сейчас - вот вопрос. Я ее не просил об этом. Значит, начальство нажало... И что ж получится? Не успели еще мое дело разобрать, а я уже пятьсот рублей взял. Значит, все подумают, что я эту кашу заварил из-за денег. Э-э, нет! Так не пойдет..."
Фомич аккуратно сложил деньги, пристукнул пачкой по ладони:
- Да, верно. Тут пятьсот рублей. - И положил их обратно на стол.
- Это тебе. Пособие, говорю. Бери и расписывайся. - Варвара Петровна, улыбаясь, протягивала ведомость.
- Как же я их возьму? Я не писал, не хлопотал. И вот тебе раз! Бери деньги! Какие деньги? Откуда?
- Я ж тебе говорю - помощь, пособие!
- Пособие обсудить надо. Вот если на бюро райкома решат, тогда другое дело. - Фомич направился к двери и у порога сказал, обернувшись: - А за вашу заботу, Варвара Петровна, спасибо!
Оторопевшая Варвара Петровна только глазами хлопала.
В райкоме в комнате дежурного уже толпился народ. Вчерашнего Фомичова гостя - востроносого, в черном полушубке - окружили несколько председателей колхозов, среди которых был и Гузенков.
- Товарищ Крылышкин, а в наш район будут направлять тридцатитысячников? - спрашивали востроносого.
- Бюро еще не собиралось. Но, по-моему, будут.
- В какие колхозы?
- Кого, товарищ Крылышкин?
- Этого я не могу сказать.
- А вы сами не думаете в колхоз?
- Не думать надо, а решаться, - ответил востроносый.
- Во-во! Думает знаешь кто? Гы, гы...
- Товарищ Крылышкин, давайте ко мне! Нам зоотехник нужен позарез.
- Голова! Он вместо тебя сядет... Столкнет!
- А я подвинусь. На одном стуле усидим.
- С тобой усидишь! У тебя сиделка-то шире кресла. Ха, ха!
- Федор Иванович идет! - крикнул от стола дежурный, и шумный кружок председателей мигом рассыпался и затих.