Бена Баркли отослали на полтора часа, и он уехал, а доктор Римензел повел Сильвию и Эли в знакомый мирок низких потолков, оловянной посуды, старинных часов, прелестных деревянных панелей, учтивых слуг, изысканных кушаний и напитков.
Эли, истерзанный страхом перед грядущей катастрофой, задел локтем высокие напольные часы, так что она аастонали.
Сильвия на минутку их оставила, а доктор Римензел с Эли направился к обеденному залу. На пороге с ними, как с добрыми знакомыми, поздоровалась старшая официантка. Она проводила их к столику под портретом одного из тех трех выпускников Уайтхилла, которые впоследствии стали президентами Соединенных Штатов. Портрет был написан маслом.
Зал быстро наполнялся. За столики садились целые семьи, и в каждой обязательно был мальчик примерно одного возраста с Эли. Почти на каждом был уайтхиллский свитер - черный с кантом и с уайтхиллской печатью, вышитой на грудном кармане. Несколько мальчиков, как и Эли, еще не имели права носить такие свитеры и только мечтали сподобиться этой чести.
Доктор заказал мартини, потом повернулся к сыну и сказал:
- Твоя мать убеждена, что тебе тут положены некоторые привилегии. Надеюсь, ты ничего подобного не думаешь?
- Нет, сэр, - сказал Эли.
- Ты поставил бы меня в крайне неловкое положение, - величаво сказал доктор Римензел, - если бы мне пришлось услышать, что ты пытался использовать фамилию Римензел так, словно Римензел - это нечто особенное.
- Я знаю, - тоскливо сказал Эли.
- И прекрасно, - сказал доктор. Больше он не считал нужным говорить об этом. Он обменялся телеграфными приветствиями с несколькими знакомыми и оглядел длинный стол, накрытый у стены. Вероятно, для приезжей легкоатлетической команды, решил он. Появилась Сильвия, и пришлось свистящим шепотом указать Эли, что полагается вставать, когда к столу приближается дама.
У Сильвии было множество новостей. Длинный стол, сообщила она, приготовлен для тридцати мальчиков из Африки.
- Держу пари, тут за все время, пока существует эта гостиница, не ело столько цветных, - добавила она, понизив голос. - Как быстро все меняется в наши дни.
- Ты права, что все меняется быстро, - сказал доктор Римензел, - но в оценке числа цветных, которые здесь ели, ты ошибаешься. В свое время тут была одна из станций "подземной железной дороги".
- Неужели? - сказала Сильвия. - Как интересно! - она огляделась вокруг, по-птичьи наклонив голову. - По-моему, тут все удивительно интересно. Вот если бы на Эли еще был свитер!
Доктор Римензел покраснел.
- Он не имеет права его носить.
- Я знаю, - сказала Сильвия.
- Мне показалось, что ты намерена подросить у кого-нибудь разрешения немедленно надеть на Эли свитер, - сказал доктор.
- Мне и в голову не пришло бы, - Сильвия немного обиделась. - Почему ты все время опасаешься, что я поставлю тебя в неловкое положение?
- Не будем говорить об этом. Извини меня. Забудь, - сказал доктор Римензел.
Сильвия снова повеселела, положила руку на локоть Эли и устремила сияющий взгляд на человека, появившегося в дверях.
- Вот кого я люблю больше всех на свете, если не считать моего сына и мужа, - сказала она, имея в виду доктора Доналда Уоррену директора Уайтхиллской школы. Худощавый и благоооразный доктор Уоррен, которому шел седьмой десяток, стоял в дверях с управляющим гостиницы, проверяя, все ли готово к приему африканцев.
И тут Эли вскочил из-за стола и опрометью бросился воп из зала, стараясь спастись от надвигающегося кошмара, отдалить его, насколько возможно. Он грубо проскочил мимо доктора Уоррена, хотя хорошо знал его, хотя доктор Уоррен окликнул Эли по имени.
Доктор Уоррен печально посмотрел вслед Эли.
- Черт побери, - сказал доктор Римензел, - чем это вызвано?
- Может быть, ему и правда стало нехорошо, - сказала Сильвия.
Но у Римензелов не было времени строить догадки и предположения, потому что доктор Уоррен увидел их и быстро направился к их столику. Он поздоровался, не сумев скрыть недоумения, вызванного встречей с Эли. И попросил разрешения присесть к их столику.
- Ну, конечно, разумеется, - радостно сказал доктор Римензел. - Мы будем польщены. Ну, боже мой!
- Нет, есть я не буду, - сказал доктор Уоррен. - Мне предстоит обедать за длинным столом с новыми учениками. Но мне хотелось бы поговорить с вами. - Он заметил на столе пять приборов. - Вы ждете кого-нибудь?
- Мы обогнали на шоссе Тома Хилера с сыном, - сказал доктор Римензел. - Они должны вот-вот подъехать.
- Отлично, отлично, - рассеянно сказал доктор Уоррен. Он повернулся и посмотрел на дверь, за которой исчез Эли.
- Сын Тома будет с осени учиться в Уайтхилле? - спросил доктор Римензел.
- А? - сказал доктор Уоррен. - О… да, да. Да, будет.
- На стипендию, как и его отец? - спросила Сильвия.
- Об этом не принято спрашивать, - строго сказал доктор Римензел.
- Прошу прощения, - сказала Сильвия.
- Нет-нет, об этом теперь можно говорить свободно, - сказал доктор Уоррен. - Мы больше не храним подобные сведения в секрете. Мы гордимся нашими стипендиатами, и у них есть все основания гордиться собой.
Сын Тома получил такие высокие баллы, каких у нас на приемных экзаменах не получай еще никто. Мы считаем честью, что он будет нашим учеником.
- Мы так и не узнали, какие баллы получил Эли, - сказал доктор Римензел, готовый добродушно смириться с тем, что Эли не особенно блеснул.
- Я полагаю, в целом вполне удовлетворительные, - сказала Сильвия, исходя из отметок Эли в начальной школе, которые варьировались от удовлетворительных до ужасных.
Доктор Уоррен был удивлен.
- Разве я не сообщил вам его баллов? - сказал он.
- Мы ведь не виделись после экзаменов, - заметил доктор Римензел.
- А мое письмо… - сказал доктор Уоррен.
- Какое письмо? - спросил доктор Римензел. - Мы должны были получить письмо?
- Мое письмо, - сказал доктор Уоррен с растущим недоумением. - Самое трудное письмо в моей жизни.
Сильвия покачала головой.
- Мы никакого письма от вас не получали.
Доктор Уоррен расстроенно откинулся на спинку стула.
- Я сам опустил его в ящик, - сказал он, - две недели назад.
Доктор Римензел пожал плечами.
- Почта Соединенных Штатов, - сказал он, - обычно ничего не теряет, но, вероятно, нет правил без исключений.
Доктор Уоррен сжал ладонями виски.
- Боже мой, боже мой, - сказал он. - Я растерялся, увидев Эли. Меня удивило, что он захотел приехать с вами.
- Но он приехал не любоваться пейзажами, - сказал доктор Римензел, - он приехал поступать.
- Я хочу знать, что было в этом письме, - сказала Сильвия.
Доктор Уоррен поднял голову и сжал руки на коленях.
- В письме было следующее, писать это мне было очень трудно. "Исходя из его успехов в начальной школе и из баллов, полученных им на вступительных экзаменах, я вынужден сообщить вам, что ваш сын и мой старый приятель Эли не способен выполнять то, что требуется от учеников Уайтхилла, - голос доктора Уоррена стал тверже, как и его взгляд. - Принять Эли в надежде, что он сумеет справиться с учебной программой Уайтхилла, значило бы поступить и неразумно и жестоко".
В зал вошли тридцать африканских мальчиков в сопровождении учителей, представителей государственного департамента и сотрудников посольств их стран.
А за ними в зале появились Том Хилер и его сын. Не подозревая, какой ужасный удар обрушился на Римензелов, они поздоровались с ними и с доктором Уорреном так весело, словно жизнь была прекрасна И безоблачна.
- Мы поговорим об этом позже, если хотите, - сказал доктор Уоррен, обращаясь к Римензелам, и встал. - Сейчас я должен идти, но потом… - и он быстро отошел от столика.
- Я ничего не понимаю, - сказала Сильвия. - Ничего.
Том Хилер и его сын сели. Хилер посмотрел на лежащее перед ним меню и хлопнул в ладоши:
- Ну, что тут найдется хорошенького? Очень есть хочется. - Потом он сказал: - А где же ваш сын?
- Он на минуту вышел, - ровным голосом объяснил доктор Римензел.
- Надо его найти, - сказала Сильвия мужу.
- В свое время, - сказал доктор Римензел.
- Это письмо… - сказала Сильвия. - Эли знал про него. Он его увидел и разорвал. Ну конечно же! - она заплакала при мысли о страшной ловушке, в которую Эли сам себя поймал.
- В настоящий момент меня не интересует, что сделал Эли, - объявил доктор Римензел. - В настоящий момент меня гораздо более интересует, что сделают некоторые другие люди.
- О чем ты? - спросила Сильвия.
Доктор Римензел величественно встал, исполненный гневной решимости.
- А вот о чем, - сказал он. - Я собираюсь проверить, насколько быстро эти люди способны изменить свое решение.
- Погоди, - сказала Сильвия, стараясь удержать его, успокоить. - Прежде нам надо найти Эли. Это главное.
- Главное, - сказал доктор Римензел, повышая голос, - добиться, чтобы Эли приняли в Уайтхилл. После этого мы его найдем и приведем сюда.
- Но, милый… - сказала Сильвия.
- Никаких "но"! - сказал доктор Римензел. - В настоящую минуту в этом зале находится большинство членов попечительского совета. И каждый из них либо мой близкий друг, либо близкий друг моего отца. Если они скажут доктору Уоррену, что Эли принят, то Эли будет принят. Раз здесь нашлось место для всех этих, то для Эли найдется и подавно.
Он широким шагом направился к соседнему столику, тяжело опустился на стул и заговорил с красивым представительным старцем, который там обедал. Это был председатель попечительского совета.
Сильвия извинилась перед недоумевающим Хилером и отправилась на попеки Эли.
Спрашивая всех встречных, она нашла его. Эли сидел в одиночестве на скамье под сиренью, на которой начали набухать бутоны.
Эли услышал шаги матери на дорожке, но остался сидеть, покорясь неизбежному.
- Ты знаешь? - спросил он. - Или мне надо тебе рассказать?
- О тебе? - сказала она мягко. - Что тебя не приняли? Доктор Уоррен нам сказал.
- Я разорвал его письмо.
- Я понимаю, - сказала она. - Мы с твоим отцом всегда внушали тебе, что ты должен поступить в Уайтхилл, что ни о чем другом не может быть и речи.
- Мне теперь легче, - сказал Эли. Он попробовал улыбнуться и обнаружил, что это не требует никаких усилий. - Совсем легко, потому что уже все позади. Я хотел рассказать тебе, но не мог. Как-то не получалось.
- Это я виновата, а не ты, - сказала она.
- А где папа? - спросил Эли.
Сильвия так спешила утешить Эли, что совсем забыла про намерение мужа, но теперь она вспомнила, где он, и поняла, что доктор Римензел совершает чудовищную ошибку. Эли вовсе не надо поступать в Уайтхилл - это действительно было бы жестоко.
У нее не хватило духу объяснить мальчику, чем занят сейчас его отец, и она ответила:
- Он скоро придет, милый. Он все понимает. - А потом добавила: - Подожди тут, я схожу за ним и тотчас вернусь.
Но ей не пришлось идти за доктором Римензелом. В эту минуту он сам вышел из гостиницы, увидел жену и сына и направился к ним. Вид у него был оглушенный.
- Ну? - спросила Сильвия.
- Они… они все сказали "нет", - ответил доктор Римензел неуверенно.
- Тем лучше, - сказала Сильвия. - У меня словно гора с плеч свалилась.
- Кто сказал "нет"? - спросил Эли. - И что "нет"?
- Члены попечительского совета, - ответил доктор Римензел, отводя взгляд. - Я просил их сделать для тебя исключение - пересмотреть решение и принять тебя.
Эли встал, на его лице недоумение мешалось со стыдом.
- Ты… что? - сказал он, сказал как взрослый. И со вспыхнувшим гневом бросил отцу: - Ты не должен был так делать!
Доктор Римензел кивнул.
- Мне это уже сказали.
- Так не делают! - говорил Эли. - Какой ужас! Как ты мог!
- Да, ты прав, - неловко сказал доктор Римензел, смиряясь с выговором.
- Вот теперь мне стыдно! - объявил Эли, и весь его вид подтверждал истину этих слов.
Доктор Римензел в полном расстройстве не знал, что сказать.
- Я прошу извинения у вас обоих, - выговорил он наконец. - Это было скверно.
- Теперь уже нельзя говорить, что ни один Римензел никогда ничего не просил, - сказал Эли.
- Вероятно, Бен еще не вернулся с машиной? - спросил доктор Римензел, хотя это было ясно и так. - Мы подождем его здесь, - добавил он. - Я не хочу сейчас туда возвращаться.
- Римензел попросил чего-то… словно Римензел - это нечто особенное, - сказал Эли.
- Я не думаю… - сказал доктор Римензел. И не договорил.
- Чего ты не думаешь? - с недоумением спросила его жена.
- Я не думаю, - сказал доктор Римензел, - что мы когда-нибудь еще сюда приедем.
Перевод И. Гуровой
Курт Воннегут
СОБЛАЗНИТЕЛЬНИЦА
Пуританство ныне пришло в такой упадок, что даже самая закоренелая старая дева не подумала бы требовать, чтобы Сюзанну окунули на "ведьмином журавле", а самый древний дед не вообразил бы, что от дьявольской прелести Сюзанны у его коров пропало молоко.
Сюзанна была актрисой на выходах в летнем театрике близ поселка и снимала комнату над пожарным депо. В то лето она стала неотъемлемой частью жизни всего поселка, но привыкнуть к ней его обитатели так и не смогли. До сих пор она была для них чем-то поразительным и желанным, как столичная пожарная машина.
Пушистые локоны Сюзанны и огромные, как блюдца, глаза были чернее ночи, кожа как сливки. Ее бедра походили на лиру, а грудь пробуждала в мужчинах мечты о райском блаженстве без конца и края. На розовых, как перламутр, ушах красовались огромные дикарские золотые серьги, а на тонких щиколотках - цепочки с бубенчиками.
Она ходила босиком и спала до полудня. А когда полдень близился, жители поселка уже не находили себе места, как гончие, сбившиеся в грозу со следа. Ровно в полдень Сюзанна выходила на балкончик своей мансарды. Лениво потягиваясь, наливала она плошку молока своей черной кошке, чмокала ее в нос и, распустив волосы, вдев обручи-серьги в уши, запирала двери и опускала ключ за вырез платья.
А потом, босая, она шла зовущей, звенящей, дразнящей походкой вниз по наружной лесенке, мимо винной лавки, страховой конторы, агентства по продаже недвижимости, мимо закусочной, клуба Американского легиона, мимо церкви, к переполненному кафе-аптеке. Там она покупала нью-йоркские газеты.
Легким кивком королевы она здоровалась как будто со всеми, но разговаривала только с Бирсом Хинкли, семидесятидвухлетним аптекарем.
Старик всегда припасал для нее газеты.
- Благодарю вас, мистер Хинкли, вы просто ангел, - говорила она, разворачивая наугад какую-нибудь газету. - Ну посмотрим, что делается в цивилизованном мире.
Старик, отуманенный ее духами, смотрел, как Сюзанна то улыбается, то хмурится, то ахает над страницами газет, никогда не объясняя, что она там нашла.
Забрав газеты, она возвращалась в свое гнездышко над пожарным депо. Остановившись на балкончике, она запускала руку за вырез платья, вытаскивала ключ, подхватывала черную кошку, опять чмокала ее и исчезала за дверью.
Этот девичий парад с одной-единственной участницей торжественно повторялся каждый день, пока однажды, к концу лета, его не нарушил злой скрежет немазаного винта вертящейся табуретки у стойки с содовой.
Скрежет прервал монолог Сюзанны о том, что мистер Хинкли - ангел. От этого звука у всех зашевелились волосы на голове и заныли зубы. Сюзанна милостиво взглянула, откуда идет этот скрежет, и простила его виновника. Но обнаружилось, что не тот он человек, чтобы его прощать.
Табуретка заскрежетала под капралом Норманом Фуллером, который накануне вечером вернулся после восемнадцати мрачнейших месяцев в Корее. В эти полтора года война уже не шла, но все-таки жизнь была унылая. И вот Фуллер медленно повернулся на табуретке в с возмущением посмотрел на Сюзапну. Скрежет винта замер, и наступила мертвая тишина.
Так Фуллер нарушил заколдованный покой летнего дня в приморском городке, напомнив всем о тех темных, таинственных силах, которые так часто правят нашей жизнью.
Могло показаться, что это брат пришел спасать свою идиотку-сестру из дурного дома или разгневанный муж явился с хлыстом в салун - гнать непутевую жену домой, на место, к младенцу. А на самом деле Фуллер видел Сюзанну первый раз в жизни.
Он вовсе и не собирался устраивать сцену. Он даже и не предполагал, что его табуретка так громко заскрипит. Он просто хотел, сдерживая возмущение, слегка нарушить парадный выход Сюзанны, так, чтобы это заметили только два-три знатока человеческой комедии.
Но табуретка заскрипела, и Фуллер превратился в центр солнечной системы для всех посетителей кафе, и особенно для Сюзанны. Время остановилось и не могло двинуться дальше, пока Фуллер не объяснит, почему на его каменном лице истого янки застыло такое негодование.
Фуллер чувствовал, что лицо у него вспыхнуло, как раскаленная медь. Он чуял перст судьбы. Судьба, как нарочно, собрала вокруг него слушателей и создала такую обстановку, когда можно было излить всю накопившуюся горечь.
Фуллер почувствовал, как его губы сами собой зашевелились, и услышал собственный голос.
- Вы кем это себя воображаете? - сказал он Сюзанне.
- Простите, не понимаю, - сказала Сюзанна и крепче прижала к себе газеты, словно защищаясь ими.
- Видел я, как вы шли по улице - чистый цирк. - сказал Фуллер, - вот и подумал: кем это она себя воображает?
Сюзанна залилась очаровательным румянцем.
- Я… Я артистка.
- Золотые слова, - сказал Фуллер. - Наши американки - величайшие артистки в мире.
- Очень мило с вашей стороны, - сказала Сюзанна настороженно.
Лицо у Фуллера заполыхало еще пуще. У него в голове замелькали умные, язвительные фразы.
- Да разве я про театры, где представляют? Я про сцену жизни, вот про что. Наших женщин послушаешь, посмотришь, как они перед тобой красуются - как тут не подумать, что они тебе весь мир готовы подарить. А протянешь руку - тебе бросят ледышку.
- Правда? - растерянно спросила Сюзанна.
- Да, правда, - сказал Фуллер, - и пора высказать им эту правду прямо в глаза. - Он вызывающе обвел взглядом посетителей кафе, и ему показалось, что он видит сочувствие на их лицах. - Это нечестно!
- Что "нечестно"? - растерянно спросила Сюзанна.
- Вот вы, например, приходите сюда с бубенчиками на ногах, заставляете меня смотреть на ваши хорошенькие розовые ножки, вы свою кошку целуете, чтобы я представил себя на месте этой кошки. Старого человека называете ангелом, а я думаю - хоть бы она так назвала меня! - сказал Фуллер. - А ключ вы при всех так прячете, что невозможно не думать, куда вы его засунули.
Фуллер встал.