- Мисс, - сказал он страдальческим голосом, - вы нарочно все делаете так, что одиноким простым людям вроде меня от вас одно расстройство, у них в голове мутится. А сами руки мне не протянете, даже если бы я в пропасть катился.
Он направился к выходу. Все уставились на него. Но едва ли кто-нибудь заметил, что его обвинения окончательно испепелили Сюзанну, и ничего от нее, прежней, не осталось. Сюзанна стала тем, чем она и была на самом деле - девятнадцатилетней шальной девчонкой, цепляющейся за крохотный обрывочек житейского опыта.
- Нечестно это, - сказал Фуллер. - Надо бы преследовать по закону девиц, которые одеваются, как вы, ft так себя ведут. От них больше горя, чем радости. А знаете, что я вам скажу?.. Вот вы тут так прохаживаетесь, что каждому охота с вами целоваться.
- Не знаю, - пискнула Сюзанна, у которой все пробки внутри перегорели.
- А скажу я вам то же самое, что вы бы мне сказали, вздумай я вас поцеловать, - величественно произнес Фуллер. Он сделал широкий жест, означающий: "вон отсюда". - Идите вы к черту! - сказал он.
И вышел, хлопнув дверью.
Он не оглянулся, когда позади снова хлопнула дверь, затопали на бегу босые ноги и неистовый звон бубенчиков затих у пожарного депо.
В этот вечер вдовая мамаша капрала Фуллера зажгла свечу на столе и накормила сына отличным бифштексом и земляничным тортом - в честь возвращения домой. Фуллер ел ужин так, словно жевал мокрую промокашку, и мертвым голосом отвечал на радостные вопросы матери.
- Рад, что ты наконец дома? - спросила мать после кофе.
- Угу, - сказал Фуллер.
- Что ты делал сегодня?
- Гулял.
- Повидался со старыми друзьями?
- Нет у меня друзей, - сказал Фуллер.
Мать всплеснула руками.
- Нет друзей? - спросила она. - У тебя-то?
- Времена меняются, ма, - сказал Фуллер медленно. - Восемнадцать месяцев - время немалое. Люди уезжают. Люди женятся.
- Но от женитьбы никто еще не помирал, - сказала она.
Фуллер даже не улыбнулся.
- Может, и нет, - сказал он. - Но женатым трудно найти время для старых приятелей.
- Но ведь Дуги не женился?
- Он на западе, ма, в стратегической авиации, - сказал Фуллер.
Маленькая столовая показалась ему оторванной ото всего, как бомбардировщик в холодной разреженной стратосфере.
- Ну-у, - сказала мать. - Но хоть кто-нибудь остался?
- Никого. Все утро провисел на телефоне, ма. Никого не застал. Как будто я опять в Корее сижу.
- Нет, что-то не верится, - удивилась она. - Да стоило тебе выйти на улицу, как от друзей отбою не было!
- Ма, - сказал Фуллер глухо, - знаешь, что я сделал, когда всех обзвонил в алфавитном порядке? Пошел в кафе, ма, сел к стойке с содовой, думал - может, кто знакомый войдет, пусть хоть малознакомый. Ма, - сказал он с тоской, - никого, кроме этого несчастного Бирса Хинкли, я не увидел. Я тебя не обманываю, честное слово! - Он встал, комкая салфетку. - Ма, можно мне уйти?
- Конечно, конечно, - сказала она, просияв. - Собираешься заглянуть к какой-нибудь хорошей девушке?
Фуллер швырнул салфетку.
- Пойду куплю сигару, - сказал он. - Какие там хорошие девушки! Все повыходили замуж.
Его мать побледнела:
- Да, да, понимаю. А я и не знала, что ты куришь.
- Ма, - сказал Фуллер с усилием, - неужели ты не можешь понять? Меня тут не было восемнадцать месяцев, ма, полтора года!
- Да, это долго, - сказала мать, подавленная его вспышкой. - Ну, иди, иди за своей сигарой. - Она погладила его по плечу. - И пожалуйста, не грусти. Наберись терпения. В твоей жизни еще будет столько друзей, что у самого голова кругом пойдет. А потом опомниться не успеешь, как встретишь милую, хорошенькую девушку и сам женишься.
- Нет, мама, я еще не собираюсь жениться, - чопорно сказал Фуллер. - Во всяком случае, пока не окончу духовную семинарию.
- Духовную семинарию? - удивилась мать. - Когда же ты это надумал?
- Сегодня в полдень, - сказал Фуллер.
- А что случилось сегодня в полдень?
- Знаешь, ма, я испытал какое-то религиозное переживание, - сказал Фуллер. - Какая-то сила заставила меня влетать.
- Против чего? - спросила она растерянно.
У Фуллера зашумело в голове, перед ним закружился целый хоровод сюзанн. Он снова увидел всех профессиональных соблазнительниц, мучивших его в казарме, манивших его с простынь, наспех натянутых вместо экранов, с покоробленных картинок, налепленных на отсыревшие стены палаток, со страниц потрепанных журналов в окопах, укрытых мешками с песком. Эти сюзанны разбогатели на том, что повсюду дразнили одиноких капралов фуллеров, своей дурманящей красотой манили их в Никуда.
И дух предка-пуританина, жестковыйного, в черной одежде, вселился в Фуллера. И Фуллер заговорил голосом, идущим из глубины веков, голосом вешателя ведьм, голосом, полным обиды и праведного гнева:
- Против чего я восстал? Я восстал против со-блаз-на!
Сигара Фуллера факелом вспыхнула во тьме, распугивая легкомысленных беззаботных прохожих, сигара, пышущая гневом. Ночные бабочки и те понимали, что надо держаться подальше. Словно беспокойное огненное око, взыскующее правды, метался огонек сигары по всем улицам поселка и наконец затих мокрым изжеванным окурком перед пожарным депо.
Бирс Хинкли, старик аптекарь, сидел у руля пожарной машины, в глазах его застыла тоска - тоска по незабвенным дням молодости, когда он еще мог водить эту машину. И по его лицу было видно, что он мечтает о какой-нибудь новой напасти, когда всех молодых угонят и некому будет, кроме него, старика, еще раз повести пожарную машину к славе. Уже много лет подряд в теплые летние вечера старик отдыхал, сидя за рулем.
- Дать огонька? - спросил он у капрала Фуллера, увидев потухший окурок у него в зубах.
- Спасибо, мистер Хинкли, не надо. Все равно от нее никакой радости.
- Никогда я не понимал, что за радость от этих сигар, - сказал старик.
- Дело вкуса, - сказал Фуллер. - О вкусах не спорят.
- Да, что одному здорово, другому - смерть, - сказал Хинкли. - Живи и давай жить другим, вот что я всегда говорю. - Он поглядел на потолок - там, наверху, в душистом гнездышке, скрывалась Сюзанна со своей черной кошкой: - А мне что осталось? Одно удовольствие - смотреть на то, что когда-то доставляло удовольствие.
Фуллер тоже взглянул на потолок, честно принимая скрытый вызов:
- Будь вы помоложе, вы бы поняли, почему я ей сказал то, что сказал. У меня все нутро переворачивается от этих красоток, этих воображал.
- А как же, - сказал Хинкли, - помню, помню. Не так уж я стар, чтобы не помнить, как от них все нутро переворачивается.
- Если у меня будет дочка, - сказал Фуллер, - так лучше пусть некрасивая. Со школы помню этих красивых девчонок: ей-богу, они считали, что лучше их ничего на свете нет!
- Да и я так считаю, ей-богу, - сказал Хинкли.
- Они в твою сторону и не плюнут, если у тебя нет машины и лишних двадцати долларов, чтобы их угощать, ублажать, - сказал Фуллер.
- И правильно! - весело сказал старик. - Будь я красоткой, я бы тоже так себя вел. - Он подумал, покачал головой: - Ну что ж, вы вот вернулись с войны и сразу свели с ними счеты. По-моему, вы все ей сказали.
- Э-ээ-эх! - сказал Фуллер. - Да разве их проймешь?
- Как знать, - сказал Хинкли. - Есть в театре добрая старая традиция: представление продолжается. Понимаешь, пусть у тебя хоть воспаление легких, пусть твой младенец помирает - все равно: представление продолжается.
- А мне что? - сказал Фуллер. - Я разве жалуюсь. Мне хоть бы что.
Старик высоко поднял седые брови.
- Да я разве про вас? Я про нее говорю. Фуллер покраснел, устыдившись своего эгоизма.
- Ничего с ней не сделается.
- Да? - сказал Хинкли. - Вполне возможно. Я только одно знаю: спектакль в театре начался, и давно. Ей выступать, а она до сих пор сидит у себя наверху.
- Сидит? - растерялся Фуллер.
- С тех пор и сидит, - сказал Хинкли, - с тех самых пор, как вы ее осрамили и прогнали домой.
Фуллер попытался иронически усмехнуться.
- Подумаешь, беда какая! - сказал он. Но усмешка вышла кривая, неуверенная. - Ну, спокойной ночи, мистер Хинкли.
- Спокойной ночи, солдатик, - сказал мистер Хинкли. - Спи спокойно.
Назавтра, к полудню, вся главная улица словно одурела. Лавочники-янки сдавали сдачу кое-как, как будто им плевать на деньги. Все их мысли сосредоточились на мансарде, ставшей для них чем-то вроде часов с кукушкой. Всех мучил вопрос: сломал ли капрал Фуллер эти часы вконец, или дверца в полдень раскроется и оттуда явится Сюзанна?
Бирс Хинкли возился с нью-йоркскими газетами, изо веех сил стараясь разложить их попригляднее - приманкой для Сюзанны.
Под самый полдень капрал Фуллер - вандал - собственной персоной явился в кафе. Лицо у него было странное - полувиноватое, полуоскорбленное. Почти всю ночь он не спал, мысленно перебирая все свои обиды на красивых девушек. "Только и думают - ах, какие мы раскрасавицы, даже поздороваться с человеком и то гнушаются".
Проходя мимо табуреток у стойки с содовой, он будто мимоходом крутил невзначай каждую табуретку. Дойдя до табуретки со скрипом, он уселся на нее - монумент добродетели. Никто с ним не заговорил.
Пожарный гудок сипло возвестил полдень. И вдруг к депо, словно катафалк, подъехал грузовик транспортной конторы. Два грузчика поднялись по лесенке. Голодная черная кошка Сюзанны, вскочив на перила, выгнула спинку, когда грузчики скрылись в мансарде. Увидев, как они, согнувшись, выносят кофр, кошка зашипела.
Фуллер растерялся. Он взглянул на Бирса Хинкли и увидел, что взволнованное лицо старого аптекаря исказилось, как у больного двусторонним воспалением легких - слепну, падаю, иду Ко дну…
- Что, капрал, доволен? - спросил старик.
- Я же ее не просил уезжать, - сказал Фуллер.
- Другого выхода вы ей не оставили, - сказал Хинкли.
- А какое ей дело, что я думаю? Почем я знал, что она такая недотрога?
Старик слегка коснулся руки Фуллера.
- Мы все такие, капрал, все до одного. А я-то думал, что армия хоть в этом пойдет вам, ребятам, на пользу. Думал - там каждый поймет, что он не единственная недотрога на Земле. А вы этого так и не поняли?
- Я-то никогда себя недотрогой не считал. Жаль, конечно, что все так вышло, но она сама напросилась.
Он не поднимал головы. Уши у него горели.
- Видно, она вас до смерти напугала, а? - спросил Хинкли.
Вокруг заулыбались: под тем или иным предлогом посетители придвинулись к стойке и внимательно слушали разговор. По этим улыбкам Фуллер понял общее настроение и решил, что старик оставил ему только одно оружие: держаться как достойный гражданин, без тени юмора.
- Это кто ж боится? - сказал он высокомерно. - Никого я не боюсь. Просто я считаю, что эту проблему давно пора обсудить.
- Да, уж эта проблема никому пока еще не надоела.
Взгляд Фуллера забегал по сторонам и вдруг скользнул по иллюстрированным журналам. Ряд за рядом, ярус за ярусом шли сюзанны, тысяча квадратных футов влажных улыбок, кожи белее сливок, глаз чернее сажи. Фуллер напряженно искал слова в защиту своей благородной миссии:
- Я имею в виду юношескую преступность, - сказал он, широким жестом указывая на журналы. - Ясно, что мальчишки голову теряют.
- И я такой был, - спокойно сказал старый аптекарь. - Вот так же трусил, как вы.
- Сказано вам, что я ее не боюсь, - возразил Фуллер.
- Отлично! - сказал Хинкли. - Значит, кому как не вам снести ей газеты. За них ведь вперед уплачено. - И он бросил газеты на колени к Фуллеру.
Фуллер открыл было рот, хотел что-то сказать, но сжал губы. Горло у него перехватило, и он понял, что, если заговорит, его голос будет похож на кряканье.
- Раз вы ее действительно не боитесь, сделайте доброе дело, капрал, поступите по-христиански, - сказал старик.
Поднимаясь по лестнице в Сюзаннино гнездышко, Фуллер так старался казаться непринужденным, что его чуть судорога не свела.
Дверь к Сюзанне была не заперта. Фуллер постучал, и дверь сама открылась. Воображению Фуллера "гнездышко" рисовалось темным и тихим, пахнущим духами, в путанице тяжелых драпировок и зеркал, с турецким диваном у стены и пышной постелью в виде лебедя у другой.
А увидел он Сюзанну и ее комнатку, какими они были на самом деле. На самом деле это была невзрачная комнатенка, какие сдают на лето предприимчивые янки, - голые фанерные стенки, три крючка для платья, линолеум вместо половичка. Газовая плитка с двумя горелками, железная койка, холодильничек. Узенькая раковина с голыми трубами, пластмассовые стаканчики, две тарелки, мутное зеркало. Сковородка, кастрюлька, банка с мыльным порошком…
Единственный намек на гарем - белое кольцо пудры на полу, перед мутным зеркалом, и посреди кольца - отпечаток двух босых ступней. Отпечатки пальцев были не больше жемчужин.
Фуллер взглянул на эти жемчужины, потом - на Сюзанну, которая укладывала последние вещи в чемодан, стоя спиной к двери.
Одета она была по-дорожному, под стать любой жене миссионера.
- Газеты, - крякнул Фуллер, - мистер Хинкли прислал.
- Как это мило с его стороны, - сказала Сюзанна. - Передайте ему… - Она обернулась и больше ни слова не сказала. Она узнала Фуллера. Она надула губки, и ее точеный носик покраснел.
- Газеты, - повторил Фуллер тусклым голосом, - мистер Хинкли прислал.
- Я слышала, - сказала она. - Вы это уже говорили. Больше вам нечего мне сказать?
Фуллер беспомощно опустил руки.
- Я вовсе не хотел, чтобы вы уезжали, - сказал он. - Вовсе не хотел.
- Предлагаете мне остаться? - сказала Сюзанна несчастным голосом. - После того как меня публично назвали падшей женщиной? Распутницей? Блудницей?
- Будь я неладен! Да я никогда вас так не обзывал!
- А вы пытались стать на мое место? - спросила она, и она хлопнула себя по груди. - Я тоже живой человек, понятно?
- Понятно, - сказал Фуллер, хотя до сих пор он этого не понимал.
- У меня есть душа.
- Ясно, есть, - Фуллер весь дрожал. А дрожал он потому, что теперь у него вдруг возникло ощущение глубокой близости к ней: Сюзанна, девушка его золотой мучительной мечты, сейчас страстно и откровенно говорила о своей душе - и с кем? С ним, с Фуллером, таким одиноким, таким неприметным, таким сереньким.
- Я ночь не спала, и все из-за вас, - сказала Сюзанна.
- Из-за меня? - Он хотел одного: чтобы она опять ушла из его жизни. Он хотел, чтобы она превратилась в черно-белое изображение толщиной в тысячную долю дюйма на журнальной страничке, и чтобы он мог перевернуть эту страницу и читать про бейсбол или международную политику.
- А вы что думали? - сказала Сюзанна. - Я всю ночь с вами разговаривала. Знаете, что я вам сказала?
- Нет, - сказал Фуллер, отступая от нее. Но она двинулась за ним, и ему показалось, что от нее пышет жаром, как от огромного радиатора. Она стала до ужаса живой.
- Я вам не Йеллоустонский парк! - сказала она. - За меня с вас не дерут налоги! Я не общественная собственность! Вы не имеете права делать мне замечания за мой вид!
- Мать честная! - сказал Фуллер.
- Мне надоели дураки-мальчишки, вроде вас, - сказала Сюзанна. Она топнула ногой, и лицо у нее вдруг осунулось. - Что мне делать, если вам хочется меня поцеловать? Кто виноват?
Все, что касалось его лично, уже виделось Фуллеру смутно, как водолазу видится солнце со дна океана.
- Да я только хотел сказать - лучше бы у вас вид был посолиднее.
Сюзанна широко развела руками.
- А теперь у меня вид солидный? Так вам больше нравится?
От ее вопроса у Фуллера заныли кости. Вздох оборвался в его груди, как лопнувшая струна.
- Да, - сказал он и шепотом добавил: - Не обращайте на меня внимания.
Сюзанна тряхнула головой.
- Не обращать внимания на грузовик, который тебя переехал? Ну почему вы такой вредный?
- Просто говорю то, что думаю, - сказал Фуллер.
- И у вас такие гадкие мысли? - растерянно сказала Сюзанна. Глаза у нее расширились. - На меня иногда и в школе так смотрели, будто хотят, чтобы меня на месте громом убило. Такие меня и на танцы не звали а никогда со мной ни словом не обмолвились - я им улыбнусь, а они не отвечают. - Она вся передернулась. - Ходят вокруг меня крадучись, как полисмены в маленьком городишке. И смотрят, вот как вы сейчас, словно я преступница какая.
У Фуллера мурашки пошли по коже - так правдиво звучало это обвинение.
- Да они, может, совсем про другое думали, - сказал он.
- Вряд ли! - сказала Сюзанна. - Вы-то наверняка не про другое думали. Вдруг заорали на меня там, в кафе, а я вас никогда и в глаза не видала. - Она вдруг расплакалась. - Ну почему вы такой?
Фуллер уставился в пол:
- Никогда мне не везло с девушками вроде вас, вот и все. Обидно очень.
Сюзанна изумленно подняла на него глаза.
- Вы просто не понимаете, что нужно, чтобы повезло.
- Машина последней марки, новый костюм да двадцать долларов, - сказал Фуллер.
Сюзанна повернулась к нему спиной и захлопнула чемодан.
- Сама девушка - вот что важнее всего. Вы ей улыбнитесь, поговорите с ней поласковей, порадуйтесь, что она такая, какая есть. - Она обернулась и снова широко раскрыла руки. - И я такая. Мы все так созданы. И если мужчина со мною мил и ласков, если мне с ним весело, может, я его и поцелую. Вам это подходит?
- Да, - сказал Фуллер смиренно: она ткнула его носом в ту прекрасную первопричину, которая правит миром. - Я, пожалуй, пойду. Прощайте!
- Погодите! - сказала она. - Нельзя так. Вы уйдете, а я останусь с таким чувством, что я плохая. - Она встряхнула головой. - А я не желаю чувствовать себя плохой. Я этого не заслужила.
- Ну что же я могу поделать? - беспомощно спросил Фуллер.
- Можете пройтись со мной по главной улице, как будто вы мной гордитесь, - сказала Сюзанна. - Можете сделать так, чтобы меня опять считали человеком. - Она утвердительно кивнула самой себе. - Вы обязаны сделать это для меня.
Капрал Норман Фуллер, который только два дня как прибыл домой после унылых восемнадцати месяцев в Корее, ждал на балкончике перед гнездышком Сюзанны, на глазах у всего городка.
Сюзанна велела ему выйти, пока она переодевается - переодевается для того, чтобы ее снова считали человеком. Кроме того, она уже позвонила в транспортную контору и велела привезти багаж обратно.
В ожидании Фуллер гладил кошку.
- Ах ты, котя, котя, котя! - повторял он без конца. Эти слова: "котя, котя, котя, котя" - успокаивали его, как спасительный наркотик.
Он повторял их, когда Сюзанна выпорхнула из гнездышка. И никак не мог остановиться, так что ей пришлось решительно отнять у него кошку, чтобы он посмотрел на нее, на Сюзанну, и предложил ей руку.
- Прощай, котя, котя, котя, котя, котя, котя, - сказал Фуллер.
Сюзанна была босиком, в своих дикарских серьгах, на щиколотках звенели бубенчики. Слегка опираясь на руку Фуллера, она повела его вниз по лесенке и пошла своей зовущей, звенящей, дразнящей походкой мимо винной лавки, страхового агентства, конторы по продаже недвижимости, мимо закусочной, клуба Американского легиона и церкви к переполненной аптеке.