…А теперь, давайте подумаем: кому и зачем нужны сказки. Этот жанр я считаю необходимым. Сказка-это эпиграф жизни. Это молитва на сон грядущий, на грустное настроение, на плохую погоду. И для ребят и для взрослых. Дети мудреют, взрослые возвращаются к чистому роднику детства. Сказка-связь поколений в этом их главное волшебство. Сказки надо читать и наедине и всей семьёй…
Наталья Абрамцева
Содержание:
ТИШЕ, ПОЖАЛУЙСТА… 1
ГЛАВНОЕ - ВОВРЕМЯ 1
С КЕМ РАЗГОВАРИВАЮТ СОБАКИ 2
ЖДЕТЕ? 3
ЛИТЕРАТОР 3
БУДНИ 4
ФОТОГРАФИЯ В ИГРУШКАХ 6
ШТОРЫ 6
СТЕКЛЫШКО 7
ПИШИТЕ ПИСЬМА 7
РОЗОВЫЕ ЦВЕТЫ 8
НАСЛЕДСТВО ТЕТУШКИ МЕГГИ 8
КОШКА И КУКУШКА 9
ТОЛСТОПУЗИК 10
СЕРАЯ КОШКА 10
ГОЛУБАЯ СКАЗКА 11
СОЛНЕЧНАЯ ВЕТКА 12
ОДНО ОСТАЕТСЯ - ЖДАТЬ… 12
БУСЫ 12
ЛАСТОЧКА 13
Наталья Абрамцева
Рассказы и сказки для взрослых
ТИШЕ, ПОЖАЛУЙСТА…
Где-то в лесу жила-была речка. Чистая-чистая, прозрачная-прозрачная. Весь свой лес поила прохладной водой. Каждому позволяла смотреться в себя, как в зеркало. Ни с кем не ссорилась, со всеми болтала. Веселая, добрая речка.
Так было долго. Но однажды утром проснулась она в плохом настроении. То ли сон грустный увидела, то ли еще что случилось. Вздохнула речка печально, потянулась и зацепилась волной за корягу, поцарапалась. Совсем расстроилась речка, чуть помутнела ее вода. Заметило это солнце. Решило развеселить речку. Пощекотало ее своим длинным лучиком, да как-то неудачно: сломался луч, уколол и без того поцарапанную волну. Вскрикнула речка испуганно. "Что за глупые шутки?" - подумала она обиженно. А тут еще неприятность: кто-то больно толкнул речку копытцем. Оказывается, совсем маленький лосенок, покачиваясь на своих тоненьких ножках, пришел попить. Запутался в речной траве и упал в воду, еле выбрался. Эта мелочь окончательно вывела речку из себя.
Да, расстроенная, испуганная, обиженная речка рассердилась, разозлилась, фыркнула и… вышла из себя. Из берегов своих… Сначала осторожно, на прибрежную траву. Дальше - до первых кустов. Потом закружилась вокруг стволов деревьев. Во все стороны, дальше, дальше, дальше растекается речка… И понимает, что не то делает, а вернуться не может. И коряга не хотела царапаться, и солнечный луч нечаянно уколол, и лосенок, конечно же, не нарочно упал в воду. Все понимает речка, а теперь - бесформенная мелкая огромная лужа. Все понимает, а вернуться не может… Сорвалась… Вышла из себя. И вперед бежать не может, сил больше нет… Качается почти стоячая вода меж кустов и деревьев. Гниют ветки, листья, трава в стоячей воде. Никто не пьет из бывшей речки, никто в нее не смотрится. Мутной, грязной, вязкой трясиной стала чистая, светлая речная вода.
Болото… Неверные кочки… Ползучие стебли… Страшные черные оконца… Болото…
А была речка. Была… Добрая, веселая лесная речка. Только вот из себя вышла… Выйти каждый может. Всегда может. Выйти легко… Очень-Слишком даже…
…Не надо кричать… И дверью хлопать не стоит… Спокойно… Зачем бить посуду?! Тише, пожалуйста… Тише…
ГЛАВНОЕ - ВОВРЕМЯ
Я написала строчку и зачеркнула. И еще одну - и снова зачеркнула. Я не могу писать.
Уже несколько дней в голове странная неразбериха: мои сказочные персонажи запутались в моих жизненных проблемах, я тоже завязла в них, жизненных, и потому, видимо, ничего не получалось. Тихонько, прижав ушки, сидят сказочные зайчата, как неприкаянный бродит рыжий лисенок, волшебницы от нечего делать занялись вышиванием: не могу придумать для них сказку.
Что-то случилось. Но сказку написать нужно. Нужно выйти из простоя! Нужно! Нужно сбросить ненужную, бесполезную тревогу, изнурительное, мучительное напряжение! Нужно!
Так твердила я себе, убеждала. И тогда случилось вот что.
Зашевелилась висящая на стене картина. Зашевелилась, снялась с гвоздиков и осторожно сползла на пол. Выдвинулась часть стены и отползла. В стене образовался проем. А дальше произошла совсем странная вещь: в стенном проеме показалась голова Лошади. Лошадь заглянула, вежливо поклонилась и сказала: "Добрый день" Вошла, не дожидаясь пока я приду в себя. Постукивая копытами, подошла к креслу напротив меня и села. Интеллигентно, не разваливаясь. Смотрит на меня, потом на зачеркнутые строчки, качает головой. Вздохнула сочувственно.
- Не получается?
Разглядываю Лошадь, высматривая хоть какие-нибудь признаки крыльев.
- Нет, нет, что вы, - отвечает Лошадь моим мыслям. Я совсем не Пегас. Помолчали.
- Так, значит, не получается? - спросила лошадь снова.
- Нет, - отвечаю, уже почему-то привыкнув к странной гостье. Она посмотрела на меня внимательно.
- И вообще ничего не получается?
- Да, - отвечаю.
- И все не так, все не хорошо?
- Да, да.
- Так, - Лошадь разглядывает свои передние копыта, потом смотрит на меня и безапелляционно заявляет - депрессия.
Это уже слишком, это мое больное место.
- Знаю! - мгновенно вскакиваю.
- К тому же реактивная, - спокойно замечает лошадь.
- Именно! - Я так резко киваю головой, что она чуть не отскакивает.
- Спокойнее, - в голосе Лошади проскальзывают нагловатые нотки. - Это вполне излечимо.
Мне стало обидно, что какая-то Лошадь суется в мои дела.
- А откуда вы, собственно, знаете, и вообще, кто вы такая?
- Я? - Лошадь пожала плечами и ответила очень миролюбиво: Я - Лошадь, а лошади много всего знают. Нагловатые нотки исчезли.
- Я пришла, - она кивнула на проем в стене, - чтобы помочь вам.
Я так и стояла перед Лошадью, словно не решаясь сесть. Почему? Когда она заговорила, меня опять поразила смена интонации: злая насмешка.
- Итак, - Лошадь сосредоточенно соединила передние копыта, как задумавшийся человек соединяет пальцы рук. - Итак, что мы можем сделать…
Я робко присела на краешек кресла. Прикинув "наши" возможности. Лошадь, наконец, заявила:
- Да, конечно, я понимаю, месяца полтора в Неаполе или круиз по Средиземному морю вам не по силам. Это одно из лучших средств, но есть и другие.
- Не по силам, - ответила я, - давайте другие.
- Пожалуйста, - Лошадь развалилась в кресле и держалась совсем уже нахально, - пожалуйста! Лопата и грабли у вас есть?
- Есть, наверное.
- Так вот, - Лошадь говорила таким тоном, как будто излагала теорию относительности, - возьмите грабли и хорошенько очистите газон возле дома, затем тщательно окопайте деревья в сквере, затем подметите двор. Уверяю вас, это также очень не плохой способ борьбы с нервными расстройствами.
В ответ на это предложение я вскочила как бешеная, швырнула в стенку стаканчик с ручками, об пол пишущую машинку, а в Лошадь веером полетела пачка чистой бумаги. На нее мои действия не произвели ни малейшего впечатления. Она смотрела на меня вполне миролюбиво и снисходительно, как на глупого ребенка.
- Понимаю, понимаю, - кивнула Лошадь, - вы не можете! Вы не в силах, у вас депрессия! Понимаю.
- Издевается, стерва, - подумала я почти вслух. Лошадь сделала вид, что не расслышала этого мысленного отзыва о ней. После паузы она заговорила снова, ничуть не рассерженно.
- Ну, хорошо, еще одна рекомендация: прыгалки у вас есть?
- Прыгалки?
- Да. Обычные детские прыгалки. Так вот, по сто пятьдесят прыжков каждые два часа. Через неделю вы себя не узнаете.
Кидаться было больше нечем, поэтому я просто в изнеможении опустилась на спинку кресла, безжизненно свесив голову.
- И это не нравится? - искренне удивилась Лошадь. - Вам не угодишь.
Снова помолчали. Тогда Лошадь хитро усмехнулась и, наклонившись вперед, заговорщически сказала:
- Ну, хорошо, давай начистоту. Вот, что советую лично я. Брось (Лошадь неожиданно перешла на "ты")! Брось все ко всем чертям! Ну, чем ты занимаешься (сморщилась Лошадь презрительно): зайчики, ежики, феи - чушь какая-то! - разоржалась Лошадь. - Детские сказочки с претензией на мораль взрослых! Смех какой-то! - опять разоржалась Лошадь.
- Стыд! Взрослый человек, ты же понимать должна (Лошадь говорила со мной, как с равной), а ты - сказочки, белочки, лягушечки, кошечки… Да кому нужна твоя разношерстная фауна? Брось! Подушку под голову, подушку на голову, одеяло и… А ты? Тряпка ты: зайчики, белочки…
Оторопело молчу.
- Ну, что ж, - Лошадь снова заговорила вежливо, как на приеме, - мне было очень приятно побеседовать с вами. К сожалению, я должна идти…
Она встала, поклонилась, ушла в проем, на секунду выглянула, еще раз кивнула, сказала "Чао" и скрылась. Стена тут же встала на место, картина тоже взлетела на свои гвоздики.
Сначала я молча смотрела ей вслед. В шоке. В совершенно естественном шоке. Потом кинулась к тому месту, где был проем. Разбила кулаками стекло акварели.
- Мерзкая тварь, - орала я, - стерва, а не лошадь! Я не успокоилась, пока не изрезала руки о стекло картины.
- Чертова кобыла, идиотка! Ну, хорошо же! Понимала бы что-нибудь!
.. И тут я взяла и принципиально успокоилась. Села за стол, созвала своих насмерть перепуганных зверят, оскорбленных фей, почти одичавших кошек и сказала:
- Ну, вот что, милые мои, давайте-ка работать. И мы стали писать сказку про…
С КЕМ РАЗГОВАРИВАЮТ СОБАКИ
Виталий Григорьевич больше не мог, устал. А сапожок химички стал последней каплей. Виталий Григорьевич - завуч, преподаватель истории, "опора" школы. Двадцать два года на нем педсоветы, открытые уроки, постоянное справедливое недовольство учителей.
Он устал. Он тоже человек. Хорошо, он постарается убрать "окна" математика, перенесет педсовет с субботы, освободит англичанку от классного руководства. Он, как это ни странно… любит свою сумасшедшую работу. Но устал он. И вынести пропажу химичкиного финского 'сапожка был не в силах.
Сапожок пропал вчера из учительской раздевалки. Причем один, а не оба. Значит, не воровство, а откровенное хулиганство. Оскорбление! Хотя… слишком удивляться не стоило. Полина, химичка, - далеко не ангел, иногда и не совсем человек, а ребята этого не любят.
Обнаружив пропажу, Полина перевернула школу вверх дном. Не своими руками. За нее это с веселой готовностью сделали октябрята, пионеры, комсомольцы и просто двоечники - детки с первого по десятый классы. Остановить эту неорганизованно-организованную массу было невозможно.
Директор - он умный человек, он не хотел инфаркта - уехал по "неотложным" делам. Виталий Григорьевич оставался "на посту". Сапожок, естественно, не нашелся. Полина, принципиально надев на одну ногу оставшийся сапог, а на другую - валенок сострадательной дворничихи, обратилась к Виталию Григорьевичу:
- Или, - гневно заявила она, - или сапог завтра будет на месте, или…
Она не сказала, что "или", но, вероятно, имела в виду наступление конца света, по крайней мере, для Виталия Григорьевича.
Это было вчера… Сегодня в школу не хотелось. Из-за этого чертового сапога. Из-за того, что вот-вот конец полугодия, и, хочешь не хочешь, придется исправлять твердые двойки Сережки Лузгина на (Бог ты мой!)… на тройки!!!
И потом, ему просто почему-то хотелось побыть здесь. Сесть на эту скамью в крохотном заснеженном сквере, подставить лицо холодной снежной крупе и ни о чем не думать.
Он так и сделал. Не пошел в школу; ведь, в конце концов, тот же Сережка Лузгин позволяет себе подобную роскошь достаточно часто! А он, Виталий Григорьевич, пропустит всего один урок.
…Снег. Легко. Холодно. А из головы "двойки", "окна", сапог не идут. И никакого удовольствия от "прогула". Смотрит по сторонам. Никого знакомых, к счастью. Один… Один ли? Кажется, держит его чей-то взгляд. Большущие, карие, удивительные глаза. Человеческие? Каждому ли человеку дано иметь такие глаза?! Об ушах я и не говорю… Висячие, с ладонь величиной, расчесанные, в мелких завитках, шелковистые, как и вся шкурка. Спаниель. Вернее, не совсем взрослая черная спаниелька сидела невдалеке и смотрела на Виталия Григорьевича. Смотрела и смотрела.
- Ты что, - ласково спросил Виталий Григорьевич. Ласково, потому что к спаниелям по-другому невозможно обращаться. А спросил - просто так, совсем не ожидая ответа. Спросил ну и спросил, как спросил бы у кустика, не тяжело ли ему под снегом. А спаниелька поняла его буквально. Усталый человек спрашивает: "Ты что?"
- Да так, ничего, смотрю, - отвечает она и подходит ближе. Подходит и смотрит так же внимательно.
Виталий Григорьевич удивился?.. или испугался?.. - нет, что вы! Он просто не "услышал" ее голоса. Ведь он не сумасшедший, он просто усталый, замотанный человек, не более того. И разговаривать с собаками!..
А она сидела рядом, помахивала холёными ушами. Потом спросила вежливо и спокойно: "А почему вы сегодня не на работе? Вы плохо себя чувствуете?" Не услышать этого было уже нельзя. Что-то качнулось в голове завуча, он закрыл глаза и тихонько застонал. А симпатичная спаниелька продолжала: "Вы уже опоздали на урок. Я знаю, вы учитель. Каждое утро вы идете через этот сквер. А я здесь гуляю. Я вас знаю. Вы…" И тогда всегда выдержанный, корректный Виталий Григорьевич, испугавшись сам не зная чего, потеряв какую-то вечную точку опоры, закричал странным, не своим, сорванным голосом:
- Ты что, с ума сошла? Собаки разве разговаривают?! Виталий Григорьевич вскочил и в каком-то полусознательном состоянии рванулся куда-то. Тогда маленькая черная спаниелька, нежная и беззащитная, оскалила зубы и зарычала.
Совсем потерянный завуч опустился на скамью и покорно уставился на спаниельку. Та рыкнула еще раз и уже миролюбиво спросила: "Ну что, так понятнее? Привычнее?" Она мотнула ушами. "Меня Долли зовут".
- Виталий Григорьевич, - представился завуч.
- Я с вами как с человеком. Вижу, вам не по себе. А вы - кричите, оскорбляете, вскакиваете. Можно так?
- Да нет, я не хотел тебя обидеть. Я… Я сам не понимаю, что это… Озверел, - замялся Виталий Григорьевич. - Не сердись. Устал. Неприятности. Понимаешь?
Долли понимала. С такими глазами не понимать? А Виталий Григорьевич не понимал, что он, современный, до сих пор психически здоровый человек, завуч, отец семейства, беседует с собакой. И уже не видит в этом ничего противоестественного.
- Понимаю, понимаю, - кивнула Долли. - Потому и подошла. Думаете, у меня все, как говорит Эвелина, тип топ? - Долли притопнула лапками.
- Эвелина - твоя хозяйка?
- Да. Но дело не в этом. У вас что-то не так. Может быть, смогу помочь? Мне бы очень хотелось.
И Виталий Григорьевич, понимая краешком сознания, что происходит нечто странное, рассказал все. Все. О том, что молодой географ Танечка непременно сорвет открытый урок, а Витька Андреев - в общем, неплохой парень, но для школы опасен, а Лена, жена Виталия Григорьевича, подавлена его, Виталия Григорьевича, невниманием к дому, а он просто не может разорваться, и еще (нет, Долли, ты только представь, как не вовремя!) пропал сапог стервозной химички Полины… Долли слушала и смотрела так же сверхчеловечно. А Виталий Григорьевич подумал, что, если бы Полина хоть раз так на него посмотрела, он не какой-то финский сапог преподнес бы ей, а целый обувной магазин самого Парижа. Долли слушала и, кажется, чему-то удивлялась.
- Все? - спросила она мягко.
Виталий Григорьевич рассказал еще о том, что из живого уголка сбежал еж. О том, что в учительской слишком тесно и что дома в ванной полгода течет горячий кран, а дверь входная открывается только плечом и так далее, и тому подобное.
- Все? - опять спокойно, но, может быть, чуть насмешливо, потому что глаза опустила, спросила Долли. - Все?
"Нет, подумаешь, какая умная, выше человеческих дел", - удивился про себя Виталий Григорьевич, глядя на свою лопоухую собеседницу.
- А что, мало, по-твоему? Я же не железный!
- А кто железный? Моя Эвелина? Вы думаете ей легче? И у нее - сегодня то, завтра это… - Положив голову на колени завуча, спаниелька грустно, даже обреченно, продолжала: - правда, открытых уроков, троек "на волоске" у нее нет. - И как бы испугавшись, что из-за этого хозяйка может не понравиться новому знакомому, поспешно добавила: - но вы не думайте… Она хорошая, ласковая! Только… Ну… Как бы сказать?.. Трудно ей… Характер…
- Капризная? - завучу было уже интересно. Долли отрицательно покачала головой. Запрыгали уши.
- Легкомысленная?
Отрицательно машет ушами черная спаниелька.
- Ну, не знаю, может быть, взбалмошная, резкая?
- Резкая, взбалмошная… - задумчиво повторила Долли. Это из-за того, что назло весь фарфор с драконами перебила?.. Нет, дело не в этом.
Долли опустила голову, почти уткнулась черным носом в холодный снег.
- Нет, - повторила она задумчиво. - Эвелина… Она… Она… - Никак не подберет нужного слова. Наконец нашла, обрадовалась!
- Она… - не железная!
- Постой, постой, - немного возмутился Виталий Григорьевич. Ведь начали с того, что я-не железный.
- Не-е-е-т, - Долли хитро взглянула карими глазами, как бы разоблачая завуча. - Нет, вы нормальный железный человек. Радовались бы!
Недоуменный взгляд Виталия Григорьевича.
- А чему вы удивляетесь? Вам пора бы знать, что люди бывают железные или… или - как моя Эвелина: у них не пропадают сапожки, двери открываются взглядом, нет у них классов, чтобы руководить ими… - тихо и спокойно произнесла Долли.
- Хорошо - вздохнул завуч.
- Хорошо, - повторила Долли, вслушиваясь в слово. - Разбитый фарфор - хорошо?.. То, что назло - хорошо?.. Черная маленькая лопоушка, кажется, издевалась.
- Ну! Кому что! Фарфор, видишь ли, грохнула! Позволить себе разбить японский фарфор! - последние слова Виталий Григорьевич произнес с некоторой завистью. - Глупо. Смешно просто!
- Вы думаете Эвелина потом не плакала?
- …?
- Нет, не из-за фарфора…
- Так что же тогда? - осторожно, боясь спугнуть откровенность, спросил Виталий Григорьевич.
Долли посмотрела на него внимательно.
- Я же сказала: Эвелина - не железная.
- Но зачем ей быть железной? - насмешливо спросил завуч. Долли, ты ребенок.
Долли даже обиделась.
- У него дверь, видишь ли, заклинивает! Я - ребенок, видишь ли! А моя Эвелина - плачет! И не из-за разбитого фарфора, совсем нет!.. Просто…
- Знаю. Давным-давно выяснено: "Нет в мире совершенства". Без нас с тобой ясно.
- А раз давно выяснено, раз так уж ясно, - почему вы такой зеленый? И на себя не похожи? Долли говорила мягко, как с расстроенным ребенком. А Виталий Григорьевич распалялся.
- Зеленый? А куда я дену "окна" математика?
- Ну, а как же раньше, - спокойный голос спаниельки.
- Раньше! А как уговорить англичанку взять классное руководство?